6. 1916 год. «Брусиловский прорыв» — стратегические перспективы «коренного перелома» в войне

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

6. 1916 год. «Брусиловский прорыв» — стратегические перспективы «коренного перелома» в войне

В дневнике Лемке приведена весьма показательная беседа, состоявшаяся у него с Алексеевым и Пустовойтенко в марте 1916 г., в период боев Нарочской и Двинской операций и разработки стратегических планов на предстоящие месяцы. «Мы (Лемке и Пустовойтенко. — В.Ц.) вспомнили Варшаву, нашу поездку в его тамошнее имение, революционные настроения 1905 года… В это время вошел Алексеев и, поздоровавшись со мной, сел, прося продолжать нашу беседу, и прибавил, что пришел потому, что печь надымила в его кабинете.

— О чем же у вас речь?

— Просто вспоминали старое, когда встречались друг с другом совершенно в другой обстановке.

— Дань прошлому за счет тяжелого настоящего?

— Не то что дань, — ответил Пустовойтенко, — а просто некоторое отвлечение.

— Да, настоящее не весело…

— Лучше ли будущее, Ваше Высокопревосходительство? — спросил я без особенного, впрочем, ударения на свою мысль.

— Ну, это как знать… О, если бы мы могли его предугадывать без серьезных ошибок! Это было бы величайшим счастьем для человека дела и величайшим несчастьем для человека чувства…

— Верующие люди не должны смущаться таким заглядыванием, потому что всегда будут верить в исправление всего Высшей волей, — вставил Пустовойтенко.

— Это совершенно верно, — ответил Алексеев. — И вы знаете, только ведь и живешь мыслью об этой высшей воле, как вы сказали. А вы, вероятно, не из очень-то верующих? — спросил он меня.

— Просто атеист, — посмеялся Пустовойтенко и отвел от меня ответ, который мог бы завести нас в сторону наименее для меня интересную.

— Нет, а я вот счастлив, что верю, и глубоко верю в Бога, и именно в Бога, а не в какую-то слепую безличную судьбу. Вот вижу, знаю, что война кончится нашим поражением, что мы не можем кончить ее чем-нибудь другим, но, вы думаете, меня это охлаждает хоть на минуту в исполнении своего долга? Нисколько, потому что страна должна испытать всю горечь своего падения и подняться из него рукой Божьей помощи, чтобы потом встать во всем блеске своего богатейшего народного нутра…

— Вы верите также и в это богатейшее нутро? — спросил я Алексеева.

— Я не мог бы жить ни одной минуты без такой веры. Только она и поддерживает меня в моей роли и моем положении… Я человек простой, знаю жизнь низов гораздо больше, чем генеральских верхов, к которым меня причисляют по положению. Я знаю, что низы ропщут, но знаю и то, что они так испакощены, так развращены, так обезумлены всем нашим прошлым, что я им такой же враг, как Михаил Саввич, как вы, как мы все…

— А вы не допускаете мысли о более благополучном выходе России из войны, особенно с помощью союзников, которым надо нас спасти для собственной пользы?

— Нет, союзникам вовсе не надо нас спасать, им надо только спасать себя и разрушить Германию. Вы думаете, я им верю хоть на грош? Кому можно верить? Италии, Франции, Англии?… Скорее Америке, которой до нас нет никакого дела… Нет, батюшка, вытерпеть все до конца — вот наше предназначение, вот что нам предопределено, если человек вообще может говорить об этом…

Мы с Пустовойтенко молчали.

— Армия наша — наша фотография. Да это так и должно быть. С такой армией, в се целом, можно только погибать. И вся задача командования — свести эту гибель возможно к меньшему позору. Россия кончит прахом, оглянется, встанет на все свои четыре медвежьи лапы и пойдет ломить… Вот тогда, тогда мы узнаем ее, поймем, какого зверя держали в клетке. Все полетит, все будет разрушено, все самое дорогое и ценное признается вздором и тряпками.

— Если этот процесс неотвратим, то не лучше ли теперь же принять меры к спасению самого дорогого, к меньшему краху хоть нашей наносной культуры? — спросил я.

— Мы бессильны спасти будущее, никакими мерами этого нам не достигнуть. Будущее страшно, а мы должны сидеть сложа руки и только ждать, когда же все начнет валиться. А валиться будет бурно, стихийно. Вы думаете, я не сижу ночами и не думаю

хотя бы о моменте демобилизации армии?… Ведь это же будет такой поток дикой отваги разнуздавшегося солдата, которого никто не остановит. Я докладывал об этом несколько раз в общих выражениях; мне говорят, что будет время все сообразить и что ничего страшного не произойдет: все так-де будут рады вернуться домой, что ни о каких эксцессах никому и в голову не придет… А между тем к окончанию войны у нас не будет ни железных дорог, ни пароходов, ничего — все износили и изгадили своими собственными руками. Кто-то постучал.

— Войдите, — ответил Алексеев.

— Ваше Высокопревосходительство, кабинет готов, просвежился, — доложил полевой жандарм.

— Ну, заболтался я с вами, надо работать, — сказал Алексеев и пошел к себе.

Я вспомнил всех чертей по адресу не вовремя явившегося жандарма: мне так хотелось довести разговор до более реального конца.

— Вы думаете, — спросил меня Пустовойтенко, — что начальник штаба будет сейчас работать? Нет, после таких бесед у него всегда только одно желание: помолиться…»

При всей вероятной неточности и условности (в угоду советской цензуре) приведенной Лемке беседы, отразившиеся в ней настроения Михаила Васильевича можно признать довольно характерными для начала весны 1916 г. Положение на фронте еще не было стабильным, и в преодолении проблем фронта трудно было увидеть надежные, благоприятные перспективы. Вооружения и боеприпасов было еще недостаточно, перебои со снабжением давали о себе знать. Алексееву, как военачальнику, обладающему максимальной полнотой информации о ситуаций на фронте и в тылу, трудно было стать убежденным оптимистом. И в то же самое время он говорит о своей вере в народные силы, в «богатейшее нутро» русского народа, без чего невозможно строить какие бы то ни было стратегические планы. Алексеев верил в народные силы, но при этом видел их крайнюю неорганизованность, их стихийность, слабость внутренней культуры и просвещения, отнюдь не идеализировал их. И от того, как в дальнейшем будут развиваться военные действия, зависело, но мнению генерала, поведение многомиллионной солдатской «массы».

Единственное, что по-прежнему поддерживает, укрепляет генерала в его нелегком труде, — глубокая, искренняя вера в Бога, вера в спасительный Промысел Божий, вера в силу Божественного предопределения над Россией. Эта глубокая вера направляет его «воинское служение». И это, вероятно, очень трудно понять Лемке, ищущему во время разговора оправданий каких-то своих предположений в отношении «заговора, зреющего» в Ставке.

С таким психологическим состоянием, с такими настроениями вступил Наштаверх в третий год войны. Скрашивали личную жизнь Михаила Васильевича сообщения об успехах военной службы его сына, а также женитьба Николая в конце января 1916 г. на Н. Немирович-Данченко. В годы Гражданской войны она служила сестрой милосердия во 2-м конном полку Добровольческой армии. Примечательно, что свидетелем на этой свадьбе намеревался быть сам Государь Император, разрешивший Алексееву кратковременный отпуск в Смоленск, на венчание сына…

Планы предстоящих операций составлялись Алексеевым со всей свойственной ему последовательностью и тщательностью. Теперь можно было бы говорить об окончательно сформировавшемся «стиле работы» Наштаверха. Современники по-разному оценивали его. У. Черчилль считал, что стратегические дарования и полководческий талант Алексеева вполне сопоставим с талантами двух других ведущих полководцев Первой мировой войны — маршала Фоша и генерала Людендорфа. А по мнению военного ученого А.А. Керсновского, Алексеев не отличался широтой и оригинальностью мышления, его планы страдали чрезмерно шаблонным, стандартным подходом. Более обстоятельную характеристику такому способу руководства приводил в своих воспоминаниях Верховский. По его мнению, «Алексеев, загруженный громадным объемом чисто технической работы, не мог подняться до сколько-нибудь широких обобщений. Его оперативные планы не выходили из рамок посредственности. Их достоинство состояло в том, что они были технически верно рассчитаны, проводились планомерно и не требовали от войск лишнего напряжения… Честный, мужественный, но ограниченный полководец… Для Алексеева было характерно бюрократическое руководство войсками. Ему писали донесения за номером и числом. Он отвечал директивой, тоже за номером и числом, посылаемой и сдаваемой под расписку. Большего он, старый штабной работник, дать не мог. Но ведь управление войсками не может быть сведено к бумажной отчетности».

Не соглашаясь, конечно, с такой характеристикой Михаила Васильевича, нужно заметить ее справедливость в отношении многих организационно-управленческих сторон деятельности Ставки. Вряд ли нужно ставить в упрек Алексееву то, что он смог наладить (пусть и не идеально), скоординировать сложнейшую оперативную работу, неизбежно требующую четкости, ясности и заметной доли «бюрократизма», в хорошем смысле этого слова. Примечательно, что Ставка в период верховного командования Великого князя Николая Николаевича обвинялась именно в недостаточном внимании к административной, организационной стороне работы, останавливаться лишь на «творческих» проявлениях в ущерб оперативной технике становилось бессмысленно и опасно.

Совершенно противоположную оценку давал Алексееву Бубнов, исходивший из достаточно справедливого тезиса о том, что для позиционной войны (в том виде, как она велась в конце 1915 — начале 1916 г.), в отличие от войны маневренной, нет нужды в «значительных стратегических дарованиях»: «В обстановке же позиционной войны, когда фронт протянулся от моря до моря и когда по суше невозможен никакой другой маневр, кроме лобового удара в целях прорыва фронта, стратегическое руководство ограничивается лишь выбором места и времени этого прорыва. Тут не может быть места, да и не нужна та гениальная интуиция, которая в маневренной войне побуждает великих полководцев принимать целесообразные оперативные решения в связи с постоянно меняющимися элементами обстановки. Тут, в закрепленной на долгие периоды времени обстановке, с неизменно начертанной линией фронта, нужна не гениальная интуиция, а методичный, кропотливый расчет. Тщательное изучение военно-географических условий позволяет найти наивыгоднейшее место прорыва. Подсчет же наших сил и сопоставление их с силами противника дают возможность определить, когда наступит благоприятный момент для этого прорыва, принимая при этом во внимание климатические условия (то есть состояние театра военных действий в зависимости от времени года. — В. Ц.)».

Именно поэтому, утверждал Бубнов, «для верховного оперативного руководства нашей армией в обстановке позиционной войны лучшего военачальника, нежели генерал Алексеев, трудно было бы представить. Благодаря своей исключительной вдумчивости и знанию дела, он, как никто другой, был способен всесторонне проанализировать сложившуюся обстановку и вынести наиболее целесообразное решение».

Говоря о стратегических замыслах на предстоящий, 1916 г., Бубнов отмечал, что изначально, еще до разработки весеннего наступления, Михаил Васильевич Алексеев намеревался нанести главный удар Юго-Западным фронтом, причем приоритет отдавался ударам в районе Тарнополя и Станислава. «Взявшись задело вскоре после своего назначения на должность начальника штаба Верховного Главнокомандующего, генерал Алексеев прежде всего пришел к заключению, что прорыв необходимо осуществить на Юго-Западном фронте, где нам противостояли австрийские войска и потому можно было ожидать значительно менее упорного сопротивления, чем на Северо-Западном фронте, где действовали немцы… Участок для проведения предстоящей операции был выбран такой, где сравнительно легко было осуществить прорыв и где имелась возможность развить наступление. Подход же подкреплений противника был бы наиболее затруднителен. Кроме того, при выборе участка учитывалось наличие условий, позволяющих сохранить в тайне все сложные и длительные работы по подготовке прорыва. Выбор участка, с этой точки зрения, оказался идеальным. Противник до последнего момента не заметил нашей подготовки, ведущейся несколько месяцев, что позволило сосредоточить здесь огромные боевые запасы, артиллерийские батареи и другие боевые средства.

Правильность выбора места прорыва полностью подтвердилась, когда во время революции наши войска, несмотря на полную потерю своей боеспособности и деморализацию, с невероятной легкостью и почти без потерь пробили здесь австрийский фронт (имеется в виду наступление Юго-Западного фронта в районе Галича в июне 1917 г. — В. Ц.).

Что касается определения времени прорыва, таковое обусловливалось накоплением на данном участке запасов и средств, достаточных для его осуществления, что в свою очередь зависело от времени, необходимого для их создания и доставки на фронт. Располагая сведениями о производительности нашей военной промышленности и данными о заготовках за границей и принимая во внимание провозную способность нашего северного пути (по этой транспортной «артерии» от Романова на Мурмане и Архангельска осуществлялась перевозка получаемых от союзников боеприпасов. — В.Ц.), генерал Алексеев установил, что достаточное количество боевых средств и запасов на участке прорыва не может быть сосредоточено ранее начала 1917 года. При этом учитывался и значительный резерв запасов на тот случай, если бы пришлось в течение 1916 г. предпринять для отражения возможных атак противника операции, связанные со значительными расходами боевых припасов.

Сделав все необходимые расчеты и учтя климатические условия, генерал Алексеев окончательно назначил для прорыва на Юго-Западном фронте март 1917 г. Именно к этому сроку были приурочены все приготовления».

Позже от плана решающего «точечного удара» на Юго-Западном фронте пришлось отказаться, хотя его приоритетность, с точки зрения Алексеева, оставалась. И лишь в 1917 г., как будет показано далее, к этому плану вернулись, хотя и частично.

Но очевидно было, что уже 1916 г. может стать переломным годом в ходе войны. Требовалось учитывать не только потенциальные возможности российского Восточного фронта, но и принимать во внимание планы союзников по Антанте. 19 февраля 1916 г. от начальника французской военной миссии в России генерала. По Алексеевым была получена информация о планах Антанты на Западном фронте. В соответствии с ними предполагалось сдержать вероятное наступление немцев, опираясь на мощные укрепления крепости Верден, и затем перейти в общее контрнаступление, которое обязательно сопровождалось бы общим наступлением армий Восточного фронта. От русской армии требовалось «безотлагательно приступить к подготовке наступления».

Благоприятно для России изменилась и ситуация на Дальнем Востоке. Бывший коварный соперник — Япония — теперь стала союзником. В ноябре 1915 г. Государь принял решение — «в знак особого внимания» направить в Японию специальную миссию во главе с Великим князем Георгием Михайловичем.

Предполагалось заключение договоров о военных поставках (в частности, стрелкового оружия) для русской армии. Примечательно, что Алексеев «давно мечтал о такой миссии» и стремился к максимально возможному сближению с «недавним врагом». Михаил Васильевич лично инспектировал Великого князя накануне его отъезда.

При всей несомненной «верности союзникам» Алексеев считал необходимым пресекать малейшие попытки умаления заслуг Русской армии в общем деле достижения победы и помнить об отнюдь не бескорыстном снабжении Восточного фронта оружием и боеприпасами. «Думаю, — замечал Алексеев в письме к российскому военному представителю в Париже генералу от кавалерии Я.Г. Жилинскому (18 января 1916 г.), — что спокойная, но внушительная отповедь, решительная по тону, на все подобные выходки и нелепости стратегически безусловно необходима. Хуже того, что есть, не будет в отношениях. Но мы им (союзникам. — В.Ц.) очень нужны. На словах они могут храбриться, но на деле на такое поведение не решатся. За все нами получаемое они снимут с нас последнюю рубашку. Это ведь не услуга, а очень выгодная сделка. Но выгоды должны быть, хотя бы немного, обоюдные, а не односторонние».

Комбинированный удар с двух сторон Германия не выдержала бы, но для этого требовалась четкая координация действий. На очередной межсоюзнической конференции во французском городе Шантильи, состоявшейся в марте, было принято решение о совместном наступлении в мае 1916 г. Прежние планы июльского наступления русских армий были отклонены Алексеевым из-за опасений уступить инициативу немцам. Но еще раньше, в феврале, Наштаверх дал указания о нанесении удара частями 1-й армии Северного и 2-й армии Западного фронтов из района Двинска и озера Нарочь с развитием, в случае успеха, наступления на Ковно. Один из главных военных итогов кампании 1915 г. заключался не только в спасении армий во время умело проведенного Алексеевым отступления. С конца 1915 г. русские войска прочно овладевают инициативой в проведении операций на всем протяжении Восточного фронта. Уже в декабре 1915 г. русская армия начала проводить наступательные действия, как бы «прощупывая» противника. Одной из таких операций стало наступление 7-й армии Юго-Западного фронта на р. Стрыпе в Буковине. И хотя данная операция не привела к успеху, ее, а также последовавшие затем операции в районе Двинска и у озера Нарочь отнюдь нельзя было считать «бессмысленными мясорубками».

Во время этих операций постепенно формировалось новое тактическое мышление командования, солдаты и офицеры привыкали к новым условиям позиционной войны, осваивали новые способы прорыва укрепленных вражеских позиций. Конечно, этот опыт не был легким. Были ошибки, недооценка сил противника, отсутствие должного взаимодействия сил. По-прежнему остро ощущалась нехватка вооружения и боеприпасов. Были и большие потери. Но сохранялась вера в будущий успех. В письме Алексееву командующий 7-й армией генерал от инфантерии Д. Г. Щербачев отмечал, что декабрьская операция в Буковине предполагалась как начало «решительной атаки на Юго-Западном фронте» с «главной целью… — разбить Австрийскую армию». Отказ от операции, считал Щербачев, «дурно повлияет морально… а держаться пассивно на голой и открытой местности, как мы сейчас стоим — невозможно». Фронт удара планировался но линии Галич — Коломыя — Черновцы. 7-я армия, переведенная из района Одессы (где первоначально предполагалось ее использование против Болгарии, выступившей на стороне Германии и Австро-Венгрии), начинала наступление свежими силами, ее левый фланг должна была обеспечивать 9-я армия, а затем к прорыву подключалась 11-я армия из района Кременца, обеспечивая правый фланг 7-й армии. Однако в ходе операции выявились серьезные недостатки. «Перевозка затянулась, а затем, — писал Щербачев Алексееву, — операция была отложена на 4 дня, вследствие чего на неожиданность нашего удара нельзя было уже рассчитывать»; упоминалась также «совершенно промокшая, вязкая, глинистая почва, затрудняющая действия и движения войск, сильно укрепленная позиция и необычайное упорство мадьяр (по заявлению 2-го корпуса, действуя против немцев, они не встречали ничего подобного), отчасти — промахи начальников дивизий». Быстро обнаружилась нехватка резервов, зато очевидным стало преимущество в использовании тяжелой артиллерии при подготовке пехотных атак. Алексеев, не желая отказываться от развития операции, предполагал перебросить три корпуса с Северного и Западного фронтов, но их прибытие задерживалось. В итоге начавшийся прорыв 7-й армии развития не получил. «Опыт войны показал, — писал далее Щербачев, — что случайностей масса, и часто не удается сразу то, что казалось верным, но твердость, настойчивость и упорное выполнение принятого плана всегда дает успех». Это мнение вполне разделялось и Алексеевым, убежденным также в том, что «одной из главных причин неудач настоящего нашего наступления» являлась «малочисленность мортирной и тяжелой артиллерии, малые ее калибры, малое число пулеметов и недостаточное снабжение всей артиллерии и пулеметов боевыми припасами. Если недостаток этих артиллерийских средств не может быть устранен к весне (1916 г. — В.Ц.), когда обстановка может осложниться для нас неблагоприятно в политическом и стратегическом отношениях».

Еще более серьезным боевым опытом стали бои Северного и Западного фронтов в марте 1916 г. у Двинска и озера Нарочь. Данные операции были запланированы Алексеевым исходя из учета как стратегических соображений (сохранение наступательной инициативы и возможность прорыва фронта противника), так и геополитической обстановки (помощь союзникам, сдерживавшим наступление немцев под Верденом), вследствие чего операции начались в тяжелых сезонных условиях (сильная весенняя распутица в полосе наступления Западного фронта). 18 марта 1916 г. после подготовки, проведенной батареями тяжелой артиллерии, в наступление перешли части 2-й армии Западного фронта. Ее корпуса, согласно директиве Алексеева, должны были наступать по сходящимся направлениям на Свенцяны, памятные по прошлогодним боям. Правый фланг 2-й армии обеспечивался ударом 1-й армии, наступавшей от Двинска. 4-я и 10-я армии Западного фронта должны были сковать противника перед собой, но в случае успеха 2-й армии перейти в общее наступление. Далее предполагалось введение в бой частей 5-й армии Северного фронта из района Якобштадта. Кроме того, озабоченность Алексеева вызывала возросшая активность немецкого флота в Ирбенском проливе, откуда можно было бы ожидать десанта на острова Моонзундского архипелага или на балтийском побережье. Таким образом, мог быть достигнут прорыв двух фронтов в общем направлении на Вильно и Ковно и, в перспективе, освобождена Курляндия (Литва), захваченная немцами в 1915 г.

Но и эта операция, достаточно удачно начавшаяся (2-й армии удалось достичь Свенцян) не принесла победы. В числе недостатков, выявившихся во время наступления, Алексеев считал, прежде всего, организационные просчеты командования 2-й армии, разделившей свои корпуса на три группы (изъян, отмечавшийся Михаилом Васильевичем еще во время Русско-японской войны). Эффективного взаимодействия между ними достигнуто не было, было много импровизации, отдавались нередко противоречащие друг другу приказы. Маневр войсками в условиях весенней распутицы оказался невозможным. Артиллерийская подготовка, в которой наравне с трехдюймовками участвовали и 152-мм тяжелые орудия, велась хоть и активно, но была кратковременной и явно недостаточной. Плотность орудий на 1 км хотя и оказалась заметно большей, в сравнении с 1915 г. (в среднем до 12—18, а на отдельных участках и до 35 орудий разных калибров), однако, как и прежде, приоритет в артиллерии оставался за знаменитыми трехдюймовками, а для прорыва укреплений их огонь был неэффективным. 152-мм орудий было всего 150 для эсей полосы прорыва (60 км) ударных групп 2-й армии. Не удалось создать мощного «артиллерийского кулака», подобного тому, с помощью которого совершили немцы свой прорыв под Горлицей. Батареи тяжелой артиллерии действовали рассредоточенно. Создавалось впечатление, как отмечали очевидцы, что артиллерия «решает свою самостоятельную задачу, независимо от задач пехоты, и не связана с нею общностью условий». Из-за недостаточной корректировки огня под снаряды собственных батарей попадала наступавшая пехота. Еще одним изъяном признавалась неоднократная отправка в прорыв подразделений ослабленных, нуждавшихся в смене и пополнениях. Все это приводило к тяжелым потерям убитыми и ранеными и, по признанию многих военных, Нарочская операция оказалась одной из самых «кровавых» и безрезультатных за всю войну. Так или иначе, хотя она и не принесла успеха русским войскам, но все-таки вынудила переброску немецких резервов, приготовленных к удару на Верден, что существенно облегчило положение союзников. Об этом в письме генералу Алексееву писал 3 марта 1916 г. генерал Жоффр, просивший «произвести на противника сильное давление с целью не дать ему возможности увести с русского фронта какие-либо силы».

По мнению историка русской артиллерии генерал-майора Е.З. Барсукова, «на участке главного удара на Западном фронте были собраны, в общем, довольно внушительные силы русских, но если бы русское главное командование сосредоточило все усилия только на одном избранном решающем направлении, отказавшись от комбинированного удара с двух фронтов — Северного и Западного — и сузив участок главного удара на Западном фронте, то оно могло бы сосредоточить на этом участке в 40—50 км до 40 пехотных и 5 кавалерийских дивизий и до 2000 орудий, в том числе до 400 тяжелых. При таком, почти четырехкратном, превосходстве в живых силах и в артиллерии над противником возможно было бы, при надлежащей подготовке и своевременном начале операции, не только обеспечить успех прорыва укрепленной полосы противника, но и окончательно раздавить его».

Бесспорно, «мощным ударом» многократно превосходящих сил прорвать фронт противника и «раздавить его» было несложно, но, как будет показано далее, стратегические планы 1916 г. уже отходили от идеи концентрированных ударов, признавая актуальность фронтальных наступательных действий.

Алексеев не оставлял вниманием и состояние прифронтовой полосы, помощь местному населению, борьбу с мародерством и неоправданными реквизициями. Примечательно, что еще 5 сентября 1915 г. он телеграфировал главнокомандующим фронтами: «Государь Император повелел мне сообщить вам, что до Его Величества доходят многочисленные жалобы от разных слоев населения театра войны на чинимые войсками и особливо отдельными воинскими чинами обиды и угнетения населению: нередки грабежи, особенно часты поджоги, совершенно не вызываемые требованиями военной обстановки.

Бывшим Верховным Главнокомандующим (Великим князем Николаем Николаевичем. — В.Ц.) неоднократно отдавались приказы и повеления, требующие водворения строгого внутреннего порядка в войсках, устранения грабежей и поджогов. Невзирая на это, Государь Император с грустью убеждается, что до настоящего времени повеления эти не приведены в исполнение и некоторые чины пятнают себя деяниями, недостойными русской армии. Этому особенно способствует большое число нижних чинов, находящихся в тылу или самовольно отлучившихся или командированных, даже уволенных под разными предлогами в отпуск.

Его Величество повелевает не останавливаться ни перед какими мерами для водворения строгой дисциплины в войсках и перед суровыми наказаниями в отношении отлучившихся от своих частей чинов и в отношении грабителей, мародеров и поджигателей. Указываемая Государем Императором цель должна быть достигнута во что бы то ни стало. По железным дорогам и тыловым путям корпусов, особенно вдоль шоссе, должны быть командированы офицеры, состоящие в резерве, с конвоями для задержания отбившихся от частей. Эти люди должны понести быстрое и суровое наказание для примера другим.

Его Величество повелевает начальствующим лицам, особенно командирам частей, обратить серьезное внимание на то зло, которое получило большое развитие в армии. Только неумолимой требовательностью, настойчивостью и заботами начальников и суровыми наказаниями виновных как в деяниях, так и в послаблениях могут быть устранены в значительной мере поступки, вызывающие справедливые жалобы и нарекания на войска. Чем менее воспитанными прибывают укомплектования, тем более строга должна быть дисциплина в частях и тем более неумолима требовательность начальников в отношении соблюдения внутреннего порядка. Дабы облегчить достижение этой цели, Государь Император повелел указать на необходимость не ослаблять офицерский состав откомандированием в штабы, управления и тыловые учреждения и вернуть тех, кои уже взяты из частей, кроме признанных из-за ран и болезней могущими нести лишь нестроевую службу. Его Величество изволил выразить веру в то, что начальники всех степеней примут близко к сердцу все указанное и дружными усилиями вернут необходимый войскам порядок, устранят обиды населению, бессмысленные поджоги, уничтожение без нужды фабрик, заводов, грабежи; искоренят беспощадной рукой мародерство и бродяжничество в тылу отбившихся от своих частей и забывших свой долг нижних чинов».

В марте 1916 г. Главнокомандующим армиями фронтов была разослана циркулярная телеграмма, в которой, в частности, указывалось: «По доходящим до меня сведениям, убытки, причиненные местному населению рытьем окопов и возведением других сооружений военного характера, не везде оплачиваются. Владельцы уничтоженного и поврежденного имущества обращаются с ходатайством о скорейшем возмещении им его стоимости. Прошу сообщить, последовали ли какие-либо распоряжения но вверенному вам фронту об уплате за уничтоженное и поврежденное при указанных обстоятельствах имущество. У меня имеются сведения, что губернаторы, хотя и назначают для обследования убытков особые комиссии, но направлять дальше эти дела затрудняются за недостатком будто бы на этот предмет ассигнований».

Очень осторожно призывал Алексеев использовать и такую неизбежную в условиях войны меру, как принудительная эвакуация местных жителей из прифронтовой полосы. Главнокомандующим армиями фронтов указывалось, «чтобы они подтвердили командующим армиями и командирам корпусов, что нельзя делать без разбора эвакуацию жителей в 3-верстной и шире полосе по фронту; чтобы они… 1) выявляли бы только отдельных лиц, пребывание которых в районе своей части считают неудобным, 2) сплошное выселение допускали бы в исключительных случаях, и то с согласия главнокомандующего фронтом, 3) давали бы срок для приготовления к выезду, ликвидации и хранению имущества и 4) оплачивали бы убытки по ст. 11 “Правил о местностях, объявленных на военном положении”.

Даже такая, казалось бы, “мелочь”, как состав солдатского рациона, не ускользала от бдительного и требовательного наштаверха. В одной из телеграмм генералу Брусилову Алексеев отмечал, что «ввиду недостатка жиров в Империи» нет возможности увеличить «дачу сала для предохранения войск от цинги», тогда как «для борьбы с цингой нужна лимонная кислота, овощи, лук, чеснок и т.п. и уменьшение количества солонины за счет увеличения свежего мяса».

Забота и требовательность по отношению к солдатам была не менее высокой и по отношению к офицерам. В 1916 г., как и в период Русско-японской войны, в штабах строевых частей стал остро ощущаться недостаток профессиональных офицеров-генштабистов. Последние предпочитали строевую службу весьма специфическим сферам военной деятельности (формируемые авиационные и партизанские отряды, гражданская администрация и др.). Михаил Васильевич, ссылаясь на нормы корпоративной этики, которую сам соблюдал беспрекословно, требовал от своих коллег следования своим должностным и профессиональным обязанностям. В циркулярном письме в штабы фронтов от 25 января 1916 г. он сообщал: «В последнее время учащаются ходатайства о назначении офицеров Генерального штаба на такие должности, которые имеют или только косвенное или не имеют даже никакого отношения к службе Генерального штаба, но представляются выгодными с личной точки зрения. Замечается стремление офицеров Генерального штаба перейти в другие отрасли службы, не имеющие никакого отношения к специальной службе Генерального штаба: в бригадные командиры, в авиаторы, в партизаны, в губернаторы, директора корпусов и т.д.

Между тем некомплект офицеров Генерального штаба вследствие новых формирований и убыли, дошел до того предела, когда расходовать офицеров Генерального штаба не по прямому их назначению невозможно, так как их не хватает даже для выполнения важной в боевом отношении специальной службы Генерального штаба.

Прошу Вас сделать распоряжение поставить офицерам Генерального штаба в известность, что в настоящее тяжелое для России время, когда каждый гражданин по чувству долга идет защищать Царя и Родину, не щадя живота своего, бросив все свои личные дела, офицер Генерального штаба должен в особенности быть проникнутым чувством долга принести своей Родине все силы и знание в той именно деятельности, в которой государство его готовило в мирное время в течение многих годов и в которой он как специалист может принести больше пользы общему делу. Этого требует честь той корпорации, к которой все мы принадлежим и к которой мы не имеем права относиться лишь с точки зрения личных выгод и удобств…»

Нарочская операция, бои по линии Постав — Свенцяны стали, по существу, пробой сил перед решающими операциями, запланированными на конец весны. 22 марта 1916 г. Алексеевым был составлен доклад Государю, в котором детально рассматривались возможности общего наступления Восточного фронта. Общая численность штыков и сабель Северного и Западного фронтов составляла 1 млн. 220 тысяч, тогда как у противника — 620 тысяч. Юго-Западный фронт также имел численное превосходство — 512 тысяч штыков и сабель против 441 тысячи у австро-немецких войск. Логика оперативного искусства подсказывала единственно оптимальное решение — переход к активным наступательным действиям.

Отмечая существенное численное превосходство над противником (благодаря проведенным мобилизациям общий перевес достигал почти 700 тысяч штыков и сабель), Наштаверх пришел к выводу о необходимости энергичного наступления войск Северного и Западного фронтов сходящимися ударами в направлении на Вильно. Именно эти фронты могли, по замыслу Алексеева, нанести главные удары. Юго-Западный фронт, имея против себя многочисленные силы австро-венгерский армии, мог бы сковывать противника, не давая ему возможности перебросить подкрепления на помощь немцам, а затем перейти в наступление, после того как его соседи — Северный и Западный фронты — смогут развить успех в Курляндии и в Полесье. Подготовку наступления следовало завершить к 1 мая. Таким образом, теперь в наступлении участвовал не отдельно взятый фронт, пытающийся, используя лишь свое численное превосходство, прорвать линию противника на отдельном участке. Подобную тактику «точечных ударов» союзники по Антанте еще могли позволить себе, поскольку на протяжении 700-километрового фронта они «в каждой точке имеют теперь возможность противопоставить противнику вполне достаточные силы для первого отпора», чтобы затем «быстро подвести большие резервы, обеспечивающие уверенное развитие активной обороны». На растянутом 1200-километровом Восточном фронте, при недостаточной сети железных дорог и слабости шоссейных коммуникаций, невозможно было рассчитывать на оперативное использование резервов при нанесении отдельных «точечных» ударов. Поэтому успешное генеральное наступление требовало одновременного участия всех фронтов Российской армии.

Кроме того, линия фронта в начале 1916 г., помимо своей заметной протяженности, не имела стратегически важных «выступов», позволявших проводить сильные фланговые удары для окружения попадавших в эти «выступы» — «котлы» — войск противника. Вытянувшаяся, почти прямолинейная фронтальная линия «позиционной войны» могла быть прорвана также лишь сильными фронтальными ударами.

Первоначальные места прорывов можно будет углублять и расширять путем введения резервов, не давая возможности противнику «закрыть бреши». Но даже если бы прорыв «в глубину» и не удавался, противостоящим вражеским частям все равно наносился бы значительный урон. Позднее, в докладной записке от 31 марта 1916 г., Алексеев предостерегал: «Едва ли можно рассчитывать на выполнение в один прием глубокого проникновения в расположение противника, хотя за ударными корпусами была бы поставлена вторая линия корпусов… при иной постановке вопроса нас ожидают или разочарования, или тяжкие безрезультатные жертвы. Суть в том, чтобы при последовательных, подготовленных атаках выполнить прорыв, нанести противнику потери и разбить основательно часть его войск».

Важность предложенного Алексеевым стратегического замысла состояла еще и в том, что немецким войскам наносился предупредительный удар, не позволяющий им перехватить стратегическую инициативу в предстоящем году. Алексеев был уверен, что после Верденской операции (даже в случае ее неудачного исхода) немцы, как и в 1915 г., попытаются перенести тяжесть удара на Восток — в надежде окончательно разгромить Россию. «Возникает вопрос, — писал генерал, — как решить предстоящую нам в мае месяце задачу: отдать ли инициативу действий противнику, ожидать его натиска и готовиться к обороне, или наоборот — упредив неприятеля началом наступления, заставить его сообразоваться с нашей волей и разрушить его планы действий». Учитывая прошлогодний опыт, Алексеев считал необходимым навязать противнику свою волю, а не пытаться вести бои в пассивной обороне, уступая инициативу врагу.

Полковник Сергеевский так описывал позднее (письмо В.М. Алексеевой-Борель от 14 июня 1963 г.) свое представление о стратегическом замысле Алексеева: «Весной 1916 года Михаил Васильевич рассылает весьма секретное наставление, как делать прорыв укрепленного фронта (“дыру”). Задумывается гигантское наступление. Сначала демонстрация на Юго-Западном фронте, но для дальнейшего не дастся резервов (это только демонстрация, за две недели до главного удара). Главный удар — две огромных “дыры” (на Западном и Северном фронтах — Эверт и Куропаткин) и невиданной величины резервы, чтобы ввести их в эти две “дыры” и сделать окружение (“Канны”) для половины германской армии».

И, безусловно, для гарантии полного успеха требовалась помощь союзников. Опять же, помня опыт 1915 г., когда русские армии фактически в одиночку противостояли натиску австро-немецких сил, Алексеев стремился к тому, «чтобы общая идея соглашения, принятого в Шантильи о совокупной атаке в мае старого стиля, сохранила свою силу при предстоящем решении вопроса». В письме генералу По Наштаверх, хотя и допуская возможность принятия «на себя обязательства или атаковать ранее на две недели, чем союзники, или одновременно с ними», все же настойчиво подчеркивал необходимость того, «чтобы общая мысль связала операции на итальянском, французском и русском фронтах». Эта же мысль о совместных действиях выражалась в телеграмме Алексеева Жоффру от 8 марта 1916 г.: «Император поручил мне передать вам выражение истинного восхищения блестящим выступлением 20-го французского корпуса во время боев под Верденом. Его Императорское Величество твердо уверен в том, что французская армия, верная славным заветам прошлого и руководимая доблестными военачальниками, заставит своего жестокого врага просить о пощаде. Вся русская армия с напряженным вниманием следит за подвигами французской армии. Она шлет своим собратьям по оружию пожелания окончательной победы и ждет только приказа о вступлении в бой против общего врага»{40}.

Но для успеха совместных действий на большом протяжении требовалось точное следование запланированным этапам и срокам наступления. С этой целью Алексеев, хотя и был сторонником идеи, что «вести войну и принимать ответственные решения может только один человек», все же считал целесообразным в данном случае проведение Совещаний Главнокомандующих фронтами, во время которых можно было бы обсудить совместные стратегические планы во всех деталях. С августа 1915 г., с момента вступления Алексеева в должность Начальника штаба Верховного Главнокомандующего это были первые Совещания высших военных чинов.

Итоговый план, утвержденный после Совещания Главнокомандующих фронтами в Ставке (1 апреля 1916 г.) директивой № 2017806 от 11 апреля 1916 г., несколько отличался от первоначального. Главный удар планировалось нанести теперь Западным фронтом, а Северный и Юго-Западный должны оказывать ему содействие, наступая на флангах. В напряженном ожидании майского наступления проходила подготовка частей, полки и корпуса «накапливали продовольственные и боевые средства». Наступление должно было начаться 15 июня. Однако не прошло и месяца, как в Ставку поступили тревожные телеграммы из Рима. Италия — бывший член Тройственного союза, ставшая неожиданным союзником Антанты, оказалась под ударом сильных австро-венгерских корпусов у Трентино и просила «ускорить, во имя общих интересов, начало наступления русской армии». Начальник итальянской военной миссии при Ставке генерал Ромеи писал Алексееву, что «не только армия, но и весь народ итальянский проникнуты глубоким убеждением, что война может быть решена только после одновременной атаки итальянской и русской армии против Австрии».

Справедливости ради, следует отметить, что вступление Италии в войну на стороне Антанты в 1915 г. привело к переброске в Альпы 8 австро-венгерских дивизий с Восточного фронта, и тогда уже можно было ставить вопрос о союзной помощи (хотя и небольшой) в момент тяжелых боев «великого отступления». «Помогать Италии» в 1916 г. считалось оправданным. Угроза серьезного поражения союзной армии заставила Алексеева в очередной раз переработать план наступления. Поскольку итальянским войскам угрожали австрийцы, то теперь начать наступление предстояло частям Юго-Западного фронта под командованием Брусилова, с целью «притянуть к себе» силы австро-венгерской армии. Главный удар по-прежнему наносил Западный фронт, но Брусилов начинал свои действия раньше запланированного срока на неделю. В докладе Главковерху от 13 мая 1916 г. Алексеев предупреждал о рискованности такого изменения общего замысла наступления: «Выполнение немедленной атаки, согласно настояний итальянской главной квартиры, неподготовленной и, при неустранимой нашей бедности в снарядах тяжелой артиллерии, производимой только во имя отвлечения внимания и сил австрийцев от итальянской армии, не обещает успеха. Такое действие поведет только к расстройству нашего плана во всем его объеме». «Втягивать нас без надлежащей подготовки в немедленную атаку, — предупреждал Алексеев в другой раз, — значит вносить в общий план союзников дальнейшее расстройство и обрекать наши действия на неудачу»{41}.

Тем не менее, помогая Италии и не дожидаясь окончания подготовки Российской армии, Алексеев имел полное право рассчитывать на поддержку Антанты. 13 мая он телеграфировал Жилинскому просьбу к командующему союзными войсками маршалу Жоффру о незамедлительности наступления на Западе: «Мы вынуждены начать операцию, будучи бедно обеспеченными снарядами для тяжелой артиллерии, которых ниоткуда не можем добыть в скором времени. Поэтому большой промежуток между началом операции на нашем и французском фронтах нежелателен; мне нужна полная уверенность, что удар со стороны англо-французов действительно последует, хотя бы Верденская операция и не получила завершения…» В личной телеграмме, отправленной Жоффру 14 мая, Алексеев писал: «Рассчитываю, что полная согласованность свяжет воедино действия русской армии с операциями Вами предводимых войск». Действительно, по данным Барсукова, «на всех русских фронтах к марту 1916 г. насчитывалось лишь 440 полевых тяжелых орудий современного типа калибром не свыше 152 мм; кроме того, имелось 516 тяжелых орудий устаревших систем из крепостей. Даже полевых легких 122-мм гаубиц, которые приходилось применять для разрушения вместо тяжелых, состояло тогда на вооружении лишь 585». «Отсюда, — сообщал Алексеев Жоффру, — понятны те трудности, с которыми приходится иметь дело нашей пехоте при атаке укрепленных позиций противника».