5. «Диктатура фронта» — предложения и результаты

5. «Диктатура фронта» — предложения и результаты

Что касается системы управления, организации власти, то здесь Алексеева правомерно было бы считать сторонником «диктатуры», но только добиваться этого, как полагал Михаил Васильевич, следует вполне легальными, а не «заговорщическими» методами. В течение весны—лета 1916 г. позицию Алексеева можно свести к двум, на первый взгляд взаимоисключающим, положениям. С одной стороны, следуя сформировавшемуся за время войны убеждению в важности «единства фронта и тыла», генерал считал естественным укрепление взаимного доверия между правительством и парламентом, даже путем определенных уступок «общественности», соглашаясь, в частности, на создание «ответственного министерства». С другой стороны, видя неэффективность работы как правительственных, так и «общественных» структур, он считал необходимым укрепление вертикали власти, сосредоточение решения важнейших вопросов военной организации и снабжения армии в одних руках. Позднее, в годы Гражданской войны, это положение станет одним из основных тезисов политической программы Белого движения, убеждением в необходимости режима «военной диктатуры» для достижения «победы на фронте».

Факты, показывающие стремление Алексеева к «сотрудничеству власти с общественностью», упоминались генералом Борисовым. В частности, он писал: «Отмечу, для памяти, три события, но не оперативного значения. Одно — участие Алексеева в склонении Государя возобновить деятельность Государственной думы и быть на ее открытии… Другое — это разговор Алексеева в июне 1916 г. с Государем — после очередного оперативного доклада о необходимости Конституции и ответственного министерства, что поставило Алексеева на порог к отставке. Третье — мой разговор на эту же тему с Государем, по поручению Алексеева, и характерный ответ Государя: “Вы говорите так, а иные говорят иное”». Но, по оценке автора, «эти политические экскурсии были настолько далеки и чужды для Алексеева, что их можно рассматривать как разговоры в момент отдохновения мысли от оперативных соображений. Можно утверждать, что первое из этих событий не удалось лишь потому, что ни Родзянко, ни Алексеев не сочли нужным заранее разработать во всех подробностях программу открытия Думы Государем». Следует добавить, что приезд Государя в Думу и выступление на открытии ее сессии 9 февраля 1916 г. многими современниками, не говоря уже об официозной печати, считалось событием очень удачным и важным для укрепления доверия власти и общества. Но применительно к позиции Алексеева все эти попытки, упомянутые генералом Борисовым, не носили официального характера и не выходили за пределы частных бесед и пожеланий, а потому вряд ли могут служить подтверждением неких «революционных взглядов» Михаила Васильевича.

Примечательны и воспоминания генерала Дитерихса об отношении Государя и Алексеева к конституционным проектам. Судя но ним, Главковерх отнюдь не исключал проведение дальнейших политических реформ. Важно другое. В условиях войны либерализация государственного управления недопустима. «Покойный генерал Михаил Васильевич Алексеев, — вспоминал Дитерихс, — рассказывал, что в начале 1916 года (во время подготовки к открытию очередной сессии Государственной думы. — В.Ц.) Государь Император, будучи в Ставке, три дня носил при себе указ о даровании России конституции. В эти дни Он почти не покидал своего кабинета и все время в большом волнении и задумчивости ходил по комнате из угла в угол. Указ этот не был Им подписан, но как-то в разговоре с Михаилом Васильевичем Государь сказал: “Я не верю, чтобы конституционное правление принесло благо России. Настоящая тяжелая война требует исключительных мер для поддержания в народе подъема, необходимого для победы, но народ никогда не будет уважать законов, исходящих, может быть, от его односельчан”».

Совершенно иным было отношение к идее «диктаторского порядка». В начале лета 1916 г., под влиянием очевидных успехов на фронте и в то же время беспокойства за возможность дальнейшего их развития, в высших военных сферах обсуждались задачи роста и ускорения военного производства. При поддержке Полевого инспектора артиллерии при Верховном Главнокомандующем Великого князя Сергея Михайловича Начальником ГАУ генералом Маниковским была представлена в Ставку докладная записка, содержавшая предложение о создании особой должности — «Верховного министра государственной обороны». Алексеев не только рассмотрел содержащиеся в ней предложения, но развил их и расширил, подготовив к 15 июня 1916 г. обобщенный доклад на имя Верховного Главнокомандующего. Этот доклад вполне можно было назвать программой военно-промышленного развития России, необходимого для победоносного завершения войны.

В начале доклада обосновывалась важность увеличения производства артиллерийских орудий и снарядов. Как известно, «снарядный голод» остро ощущался в 1915 г., и хотя отечественная промышленность, переходившая на «военные рельсы», постепенно наращивала производство вооружений, однако полного удовлетворения потребностей фронта еще не наступало. Если в условиях «позиционной войны» расход боеприпасов был относительно небольшим, то накануне общего наступления русских фронтов (доклад был составлен в начале «Брусиловского прорыва») Алексеев обосновывал необходимость крупномасштабного увеличения боевого потенциала сухопутных сил. В сражениях Первой мировой решающая роль в боевой технике принадлежала артиллерии (тогда как впоследствии, во Второй мировой войне, приоритет отводился танкам и авиаций). Поэтому Алексеев, на собственном опыте убедившийся в недостатках артиллерийского обеспечения в 1915 г. (особенно в тяжелой артиллерии), считал, что подобные изъяны не должны повториться. «В последних наших операциях, — отмечал он, — приходится почти все время вести борьбу в условиях штурма сильно укрепленных позиций. При прочности современных полевых укреплений, во многих местах имеющих бетонные постройки, разрушение неприятельских окопов и блиндажей может быть выполнено только бомбами 48-линейных, 6-дюймовых и более крупных калибров. Поэтому наличие в армиях достаточного количества тяжелой артиллерии, обеспеченной боевыми припасами, получило еще большее значение. За время текущей войны у нас сформировано много тяжелых батарей, и теперь мы имеем в армиях до 800 скорострельных 48-линейных гаубиц, около 350 скорострельных 6-дюймовых гаубиц и до 450 6-дюймовых пушек прежних образцов, не считая тяжелых орудий других калибров».

Организация артиллерийских батарей признавалась оптимальной, но «обеспечение тяжелой артиллерии снарядами до сих пор не стоит на должной высоте». Переход в общее наступление всех фронтов сдерживался недостатком снарядов: «на Северном фронте имеются лишь незначительные, самые необходимые запасы, на Западном фронте боевых припасов для тяжелых орудий хватит для ведения интенсивного боя — с прорывом тщательно укрепленной полосы неприятельского расположения — лишь на несколько дней, после чего может наступить полное отсутствие тяжелых выстрелов, заполнить которое невозможно сравнительно ничтожной ежемесячной подачей от Главного артиллерийского управления». То, что переход в наступление может сразу же вызвать непредвиденные расходы, подтвердилось положением Юго-Западного фронта, ведущего под командованием Брусилова активное наступление: «На Юго-Западном фронте израсходовано на текущие бои все, что там было; на пополнение расхода туда экстренно отправлено с Северного фронта, не без некоторого ущерба для него, 15 тыс. 6-дюймовых и 10 тыс. 48-линейных гаубичных выстрелов и 1 тыс. 6-дюймовых выстрелов к пушкам “Канэ”; туда же исключительно высылаются все вновь снаряжаемые тяжелые парки».

Простой математический анализ позволял Алексееву сделать следующий вывод: «В ноябре прошлого года ежемесячная потребность в боевых припасах определялась: 6-дюймовых гаубичных — 110 тыс. выстрелов, 48-линейных гаубичных — 200 тыс. выстрелов в месяц. С тех пор в армиях прибавилось много 48-линейных и 6-дюймовых орудий, вследствие чего потребность в снарядах к этим орудиям значительно возросла. Принимая во внимание общее количество 48-линейных и 3-дюймовых орудий, состоящих на вооружении наших армий, а также средний расход выстрелов, определившийся по опыту последних боевых операций, следует считать, что нам необходимо ежемесячно получать до 300 тыс. 48-линейных и 225 тыс. 6-дюймовых выстрелов».

Складывалась ситуация, при которой заметно возросшее количество артиллерийских парков сидело на «голодном пайке» боеприпасов, несмотря на «многократные, самые настойчивые просьбы к военному министру и к начальнику Главного артиллерийского управления». «По-прежнему 48-линейных гаубичных выстрелов мы получаем лишь 90, в лучшем случае 100 тыс. выстрелов в месяц, а подача 6-дюймовых выстрелов даже сократилась с 40 до 30 тыс. выстрелов в последний месяц», — отмечалось в докладе.

Помимо нехватки снарядов недостаточное снабжение отмечалось и в отношении стрелковых боеприпасов. И снова Алексеев ссылался на «свежие» примеры «Брусиловского прорыва»: «В эти дни в армиях генерал-адъютанта Брусилова обнаружился крайний недостаток в 3-линейных винтовочных и пулеметных патронах, отчасти сковавший развитие нашего наступления. Юго-Западному фронту необходимо дать единовременно 10—15 млн. 3-лиейных патронов, чтобы удовлетворить все поступившие требования от армий и иметь маленький запас и, кроме того, ежедневно высылать но 3—4 млн. 3-линейных патронов. В распоряжение генерала Брусилова направляются все выделываемые нашими заводами 3-линейные патроны, но больше взять неоткуда, так как запасы Северного и Западного фронтов ничтожны: сверх носимых и возимых комплектов на Северном фронте имеется лишь 20, а на Западном — до 35 млн. 3-линейных патронов, и выделить из них 10 млн. патронов для Юго-Западного фронта рискованно».

Общий вывод, сделанный Алексеевым после проведенного анализа боевого снабжения фронтов, был далек от оптимизма: «По отношению к прочим огнестрельным припасам наши армии не испытывают столь острой нужды, однако ежемесячная подача их, как видно из приведенной ниже таблицы, много ниже того количества, какое необходимо было бы для полного развития наступательных операций на всех наших фронтах… За время с 1 января но 1 июня 1916 г. подано, против количества огнестрельных припасов, обещанных Военным министерством, 3-дм. легких и горных лишь 30%, остальных пушечных выстрелов и винтовочных патронов лишь около 40—50%. При таких условиях подрываются надежды на успех начатой нами операции. Необходимы экстренные исключительные меры и полное чрезвычайное напряжение всех усилий, чтобы обеспечить наши армии боевыми припасами».

От оценки положения на фронтах Михаил Васильевич переходил к разноплановой характеристике положения в тылу и к конкретным предложениям по реорганизации порядка управления. Легче всего было бы ограничиться (как делали нередко члены парламентской оппозиции) критикой правительства и отдельных министров, но наштаверх стремился максимально широко объяснить причины военно-экономической нестабильности и предложить конкретные меры по выходу из кризиса. «Слабым местом» тыла оказался транспорт. Еще в декабре 1915 г. генерал писал Иванову, что «непрерывно связанные железные дороги представляют один громадный организм, и всякая излишняя самостоятельность отдельного органа, заботящегося только о своих интересах, отражается неблагоприятно на интересах общих, почему и не может быть допускаема». Эти же идеи генерал продолжал и в докладе: «В переживаемое время нет ни одной области государственной и общественной жизни, где бы не ощущались серьезные потрясения из-за неудовлетворения потребности в транспорте. Для заводов, работающих на оборону, транспорт предоставляется с исключительным предпочтением и в несомненный ущерб всему остальному. Тем не менее даже особо покровительствуемые казенные заводы не получают всего необходимого им топлива, металлов, предметов оборудования и пр., что давно ими заказано и изготовлено, но не может быть доставлено к заводам и лежит месяцами в ожидании вывоза: то “не хватает вагонов”, то “дают вагоны, но нет направления”, то “не хватает пропускной способности данного участка пути”».

Поэтому неутешительно выглядели перспективы работы крупнейших оборонных заводов. «На теперешнюю производительность заводов артиллерийского ведомства и Путиловского завода запасов топлива и металлов может хватить лишь на несколько дней. Генерал Маниковский тщетно добивается предотвратить остановку Луганского патронного завода, которому необходимо немедленно подать хотя бы минимальное количество нефти, купленной, готовой и ожидающей очереди отправки из Баку. Обуховский завод Морского ведомства также крайне нуждается в подвозе топлива и металлов. Частные же заводы поставлены в отношении получения топлива и материалов в несравненно худшие, прямо критические, условия.

В среднем заводы, работающие на оборону, удовлетворяются транспортом всего лишь на 50—60% своей потребности, а для Петроградского района вместо необходимых 1872 млн. пудов, по заявлению министра путей сообщения, возможно перевезти лишь 8 млн. При таких условиях не только немыслимо увеличение производительности заводов, но придется сократить и теперешнюю работу».

Вслед за транспортным кризисом Алексеев отмечал кризис ресурсов. Парадоксально, но, при наличии в Российской империи богатейших запасов полезных ископаемых, их добыча и переработка в условиях войны также оказались недостаточны для обеспечения военного производства и нужд фронта. Алексеев четко определял состояние отечественной промышленности, сравнивал ее с мировой экономикой и намечал перспективы развития: «В настоящее время ясно обозначился “металлический голод” на мировом рынке. Все без исключения работающие на оборону заводы испытывают нужду в металле, которого не хватает даже на текущую потребность. Кроме общих причин недостатка металла на мировом рынке, исключительной трудности доставки его в Архангельск и дальше по России, наступивший кризис объясняется неналаженностью добычи металла в России.

У нас неисчерпаемые богатства руды, угля и флюсов. Но вместо широкого развития добычи металлов, столь нам необходимых, в Донецком районе из 62 домен уже потушено 17, и, как оказывается, из-за того, что не могут подвезти угля, руды и флюсов, находящихся в том же районе, и получить несколько тысяч рабочих рук.

Министр торговли и промышленности заявил, что при теперешнем своем развитии промышленность, работающая на оборону, получит всего 50% потребного ей металла. При таком угрожающем, почти трагическом положении вопроса о металле, конечно, нельзя рассчитывать на увеличение подачи снарядов и патронов. По сообщению генерала Маниковского, Ижевский и патронные заводы “дорабатывают последние фунты инструментальной стали”, а капсюльные заводы не в состоянии получить необходимый металл для изготовления капсюлей к 3линейным патронам».

В отдельный пункт выделял Алексеев вопрос состояния рабочей силы на производстве: «Заводы, работающие на оборону, переживают тяжелый кризис с рабочими. Забастовочное движение непрерывно растет. По мнению военного министра, надежным средством против забастовок была бы милитаризация заводов, работающих на оборону. Но, кроме того, крайне необходимо устранить основную причину недовольства рабочих — обеспечить их дешевым питанием».

Не лучшим образом обстояло дело и с заграничными поставками боеприпасов и оборудования. Рассчитывать на их рост и объем не приходилось: «На предметы артиллерийского снабжения даны давно многочисленные заказы за границей, но серьезные затруднения с транспортом (ранняя и суровая зима в Белом море, запоздалая навигация) сильно задержали прибытие в Архангельск наших заграничных заказов, а часть из них погибла на минах. Неполучение по этим заказам заводского оборудования и крупных прессов отразилось значительными опозданиями сдачи заводами тяжелых снарядов. Усилить заказы за границей крайне трудно за недостатком валюты… все главные наши заказы не могут быть размещены из-за отсутствия кредита; не размещены заказы для усиления выхода взрывателей и крупных снарядов даже для казенных наших заводов».

Очевидным становилось необходимое поощрение собственной, отечественной промышленности, увеличение производительности труда: «При таких условиях все усилия должны быть направлены на развитие промышленной деятельности внутри нашей страны, не возлагая особых надежд на союзников», — писал он. Генерал предлагал: не строя иллюзий, сосредоточиться на главных, приоритетных направлениях, развития промышленности. А начинать, по его мнению, следовало с усиления государственного регулирования в экономике. Примечательно, что Алексеев пришел к выводам о целесообразности государственного планирования, высказывая определения, принципиально схожие с известным в будущем определением «государственно-монополистического капитализма», данным В.И. Лениным. И здесь, более чем где-либо, проявилась предрасположенность Алексеева к усилению в экономической политике диктаторских элементов.

«Многие меры приняты, — писал Михаил Васильевич, — производительность наших заводов по сравнению с прежней — до начала войны — сильно повысилась; Тульский оружейный завод вместо 700 пулеметов в год дает их 800 в месяц и дойдет до 1000; трубочные наши заводы вместо 40—50 тыс. в месяц дают теперь около 70 тыс. трубок в день; оружейные заводы вместо нескольких тысяч винтовок в месяц дают их ежемесячно до 110 тыс. и пр. С получением из-за границы дополнительного оборудования производительность должна еще возрасти. Главное артиллерийское управление строит 15 новых заводов, часть которых должна работать в этом году».

Помимо знаменитых трехлинеек Мосина Северный фронт получал также партии японских винтовок, а в частях Юго-Западного фронта использовались трофейные австрийские винтовки. Все немецкие винтовки и устаревшие берданки передавались в тыловые гарнизоны. Уделялось особое внимание использованию новых образцов техники. Так, в начале 1916 г. Наштаверхом были подписаны предписания о выделении значительных средств на производство и закупку бронеавтомобилей для фронта, а также «приборов для выбрасывания огневой струи» (огнеметов).

Однако успехи в военном снабжении могут быстро сойти «на нет»: «Ни дополнительное техническое оборудование, ни постройка новых заводов не помогут, если не будет достаточно топлива, металла и рабочих рук. Сказывается, кроме того, недостаток у нас в энергичных и сведущих артиллерийских техниках, так как многие лучшие из них командированы в Англию, Францию, Америку, Японию, а их и без того было мало». Налицо был быстрый износ оборудования, «усталость» как машин и оборудования, так и самих рабочих, слабая отдача работающих мощностей, недостаток квалифицированных инженеров и техников. «Нельзя не считаться с тем обстоятельством, что замечается переутомление личного персонала заводов от непрерывной тяжелой двухлетней работы, а станки, работавшие по большей части десятки лет до войны, так перегружены и разработаны заведомо непосильной работой, что на некоторых заводах, как, например, на частном Тульском заводе, пришлось их на некоторое время остановить, вследствие чего подача 3-лиейных патронов в текущем июне сбавится на 5—6 млн. против майской подачи».

«Совокупность перечисленных главнейших причин, — делал вывод Михаил Васильевич, — парализующих увеличение деятельности наших заводов и угрожающих каждую минуту ее остановкой, не дает надежды не только на значительное увеличение подачи огнестрельных припасов в ближайшем будущем, но и грозит вообще всей нашей промышленности, работающей на оборону».

Что же следовало сделать? Ввести должность «Верховного министра государственной обороны», в компетенции которого должны были находиться все вопросы, связанные с производством вооружения, распределением военных заказов, их финансированием. В вопросах снабжения фронта министр должен иметь право контролировать работу других министров, а также общественных организаций, работающих на оборону, приостанавливать или корректировать некоторые решения и распоряжения министров и Особого совещания. Во вполне верноподданном духе, «Верховный министр» должен был подчиняться только Верховному Главнокомандующему, то есть самому Императору. Подобная «вертикаль» могла также исключить, но мнению Алексеева, излишние межведомственные конфликты, трения между министрами, Ставкой, «общественными организациями», ненужные интриги и неоправданное лоббирование. Возглавить подобное ведомство мог сам Великий князь или глава Главного артиллерийского управления. В докладе так обосновывалось это предложение: «Как на театре военных действий вся власть сосредоточивается у Верховного Главнокомандующего, так и во всех внутренних областях империи, составляющих в целом глубокий тыл, работающий на действующую армию, власть должна быть объединена в руках одного полномочного лица, которое возможно было бы именовать Верховным министром государственной обороны.

Лицу этому, облеченному высоким доверием Вашего Императорского Величества и полнотой чрезвычайной власти, необходимо предоставить объединять, руководить и направлять единой волей деятельность всех министров, государственных и общественных учреждений, находящихся вне пределов театра военных действий, с тем, чтобы деятельность эта была направлена в полной мере исключительно к служению армии Вашего Величества, для полной победы и изгнания неприятеля из пределов России.

Повеления избранного Вашим Величеством Верховного министра государственной обороны должны исполняться внутри Империи всеми без изъятия правительственными местами и общественными учреждениями, а равно должностными лицами всех ведомств и всем населением как Высочайшие Вашего Императорского Величества повеления.

Верховный министр государственной обороны должен исключительно и непосредственно подчиняться Вашему Императорскому Величеству, за свои распоряжения и действия ответствовать только перед Вашим Императорским Величеством и во всех случаях, когда это нужно, обращаться непосредственно к Вашему Величеству; никто, кроме Вашего Императорского Величества, не может давать ему предписаний и не может требовать от него отчетов. Ему должно быть предоставлено право избирать и утверждать собственной властью своих сотрудников из лиц, заявивших себя высокополезной деятельностью для государства за время текущей войны».

Во-вторых, следовало «привести в порядок транспорт внутри России и, прежде всего, минуя всякие препятствия, немедленно организовать подвоз топлива, материалов и продовольствия для рабочих на заводы, работающие для обороны».

В-третьих: «Организовать в самых широких размерах добычу у нас угля и другого рода топлива, а также металлов, необходимых для заводов, работающих на оборону; прежде всего, незамедлительно восстановить и широко развить добычу угля и производство металлов в Донецком районе».

Следовало «разработать и безотлагательно провести в жизнь милитаризацию наших заводов, работающих на оборону, немедленно организовать на тех же заводах казенные магазины и обеспечить их на все время войны необходимыми запасами продовольствия и предметов первой необходимости для отпуска за деньги по нормальным наименьшим ценам заводским рабочим и служащим». Все эти меры, безусловно, следовало сосредоточить в компетенции Верховного министра.

Помимо этого, Алексеев наметил несколько конкретных мероприятий, проведение которых давало бы незамедлительный эффект и не требовало радикальных перемен. Предлагалось «сократить изготовление бомбометов, ручных гранат, за исключением наших артиллерийских образцов 1912 и 1914 гг., прочих вспомогательных средств борьбы и других предметов, имеющих второстепенное для армии значение, дабы освободить рабочие руки, станки, металл и двигатели для изготовления патронов, снарядов и главнейших предметов вооружения». В отношении «рабочей силы» Михаил Васильевич допускал использование труда эмигрантов и не подлежащих мобилизации народностей (в первую очередь, из Туркестанского края): «Применить в широких размерах на заводах, работающих на оборону, а также для добывания топлива и металлов, труд тех народностей России, которые не несут воинской повинности, а также труд восточных народов — китайцев, японцев, персиян и пр.». Кроме того, нужно было вернуть к работе квалифицированных инженеров и техников, не останавливаясь даже и перед их частичной демобилизацией: «Призванных на военную службу лиц с высшим техническим образованием обратить к службе на заводах, работающих на оборону, а также в шахтах и рудниках; причем тем из них, которые остались в нижнем звании, присвоить звание зауряд-классных военных техников и содержание, положенное прапорщикам действующей армии. Призванных на военную службу разных мастеровых-специалистов возвратить на заводы, работающие на оборону, по удостоверении необходимости их возврата. Подлежащих призыву впредь лиц, получивших высшее техническое образование, и мастеровых-специалистов, необходимых для заводов, работающих на оборону, призывать на военную службу лишь с согласия… Верховного министра государственной обороны)». Например, еще в апреле 1916 г. из рядов армии были демобилизованы и отправлены на заводы по производству снарядов рабочие токари^{38}.

По справедливому замечанию Борисова, «в эту мировую, в полном смысле этого слова, войну впервые в военной истории так тесно и неотделимо связались в деле ведения войны армия и народ, и все государство образовало тыловой район армии. Военный министр, остававшийся внутри государства, попал в подчиненное положение относительно Начальника Верховного штаба и сделался как бы Начальником государственного тыла. Внутриполитические вопросы, стоявшие так далеко от армии в прежних войнах, сделались вопросами тыла армии. Чтобы армия могла продолжать войну, Алексееву надо было поработать по благоустройству тыла. Тылом же было государство, во всех его жизненных отправлениях, в том числе и в вопросе о государственной власти, вопрос о Царе, его работе, уме, характере. Полководец уже не мог изолировать себя от политики».

Так что можно утверждать, что идеи фактической военной диктатуры были отнюдь не чужды Михаилу Васильевичу, хотя из-за огромной нагрузки в Ставке он, вполне очевидно, не стал принимать конкретно на себя еще и решение тыловых проблем. Однако следовало поддержать любую приемлемую для Ставки кандидатуру, если подобная реорганизация аппарата производилась бы. Полевой инспектор артиллерии при Верховном Главнокомандующем (полевой генинспарт) — должность, занимаемая Великим князем Сергеем Михайловичем, — вполне соответствовала бы новому назначению, ведь именно артиллерии («богу войны») отдавался, как отмечалось выше, приоритет при проведении сложных наступательных операций. Да и репутация Великого князя среди руководства Ставки была весьма высока. По воспоминаниям князя А. Эристова, «Великий князь создал управление из авторитетных, с боевым опытом, ученых артиллерийского ведомства, главной задачей которого являлся анализ отдельных боевых операций. Участники последних опрашивались, после чего выводы синтезировались в виде особых постановлений. На Великом князе лежала также забота о скорейшем и успешнейшем формировании новых артиллерийских частей. Одним из крупных его достижений явилось формирование корпуса тяжелой артиллерии особого назначения — “ТАОН”, предназначенного для прорыва при крупных наступлениях. Кроме указанных чисто артиллерийских задач, в сферу деятельности полевого инспектора артиллерии входило разрешение вопросов о совместной работе артиллерии с авиацией, распределение материальной части между фронтами, изучение газов и методов борьбы с ними и т.п.».

Кандидатура Великого князя считалась подходящей еще и потому, что по занимаемой им должности генинспарта он обладал весьма обширными полномочиями в деле регулирования артиллерийского снабжения фронта. Согласно утвержденному Алексеевым 5 января 1916 г. «Положению», Полевому генинспарту вверялось: «Общее руководство и наблюдение за боевым снабжением действующей армии. Наблюдение: а) за правильным использованием в бою артиллерии в техническом отношении; б) за боевой подготовкой и за благоустройством артиллерийских частей; в) за подготовкой на театре военных действий личного состава артиллерийских пополнений; г) за формированием и подготовкой на театре военных действий новых артиллерийских частей». Кроме того, «на него возлагалась разработка вопросов о мерах, касающихся усовершенствования всех отраслей боевой готовности, вооружения и материальной части артиллерийских частей, а также вопросы вооружения и снабжения войск прочими техническими средствами артиллерийского поражения».

Но подобные планы не встретили сочувствия ни со стороны исполнительной, ни, тем более, со стороны представительной власти. Глава правительства Штюрмер поспешил предупредить Императора и Императрицу о недопустимости умаления гражданской власти и внесения «раскола» в Совет министров, при котором «четыре министра — военный, земледелия, торговли и промышленности, путей сообщения — превратятся из руководителей своих ведомств в исполнителей, непосредственно подчиненных вновь назначенному Верховному министру». Штюрмер неожиданно обеспокоился также возможным умалением роли «общественности» во взаимоотношениях с властью, ростом оппозиционных настроений, поскольку в случае реализации предложений Алексеева прекращалась работа особых совещаний, в которых участвовали «виднейшие представители общественных течений, вроде Гучкова, Коновалова и им подобных».

Императрица не видела смысла в реализации предложений генерала, прежде всего, из-за кандидатуры Великого князя Сергея Михайловича, предполагавшейся на должность Верховного министра. Правда, в переписке указывалось на то, что Великий князь должен занять должность некого «диктатора» в продовольственном снабжении, но сути дела это не меняло. «Бедняга очень расстроен слухами, — писала Александра Федоровна супругу о Штюрмере, — переданными ему лицами, побывавшими в Могилеве… Будто бы предлагается военная диктатура с Сергеем М. во главе, смена министров и т.д. … Я успокоила его, сказав, что ты ничего мне не писал об этом, я убеждена, что ты никогда бы не дал подобного назначения какому бы то ни было великому князю, менее всего С.М., у которого достаточно хлопот с приведением собственных дел в порядок. Мы говорили о том, что, возможно, генералы находят целесообразным поставить во главе подобной комиссии (продовольственной) военного, чтобы объединить в одних руках все, касающееся армии, и чтоб иметь возможность предавать виновных военному суду, хотя, конечно, этим министры были бы поставлены в ложное положение».

Наконец, председатель IV Государственной думы Родзянко поспешил предупредить Государя, что в случае если будет «назначен диктатор из числа военных, то получится неясное положение, ввиду наличия верховного главнокомандующего», а если же будет назначено частное лицо из правящих классов, то пример Юань-Шикая в Китае, провозгласившего себя президентом Китайской республики, может показаться довольно соблазнительным для вновь испеченного диктатора». При этом почему-то не было замечено, что в предлагаемом Алексеевым проекте Верховный министр полностью подчинялся бы Верховному Главнокомандующему.

В своих воспоминаниях Родзянко писал, что, посетив Ставку 28 июня 1916 г., он без обиняков спросил генерала о подлинности «диктаторского» проекта: «Это свидание с Алексеевым было у меня первым: до тех пор мы только переписывались… Алексеев признался, что он, действительно, подал Государю такой доклад, настойчиво добивался, кто мне передал секретную бумагу, и говорил, что он не может воевать с успехом, когда в управлении нет ни согласованности, ни системы и когда действия на фронте парализуются неурядицей тыла». Родзянко категорично заявил Алексееву, что «его сетования совершенно справедливы, но если дать настоящие полномочия председателю Совета Министров, то можно обойтись без диктатуры. Назначение же на такой пост Великого князя Сергея Михайловича было бы равносильно гибели всего дела снабжения армии. Вокруг него снова собрались бы прежние помощники и друзья, и кроме вреда армии и стране от этого ничего бы не последовало».

В результате проект создания министерства «государственной обороны» так и остался проектом, правда, достаточно значимым для понимания намерений Ставки в отношении стратегии ведения войны. Вместо усиления «военного элемента» в управлении государством дополнительные полномочия получило правительство во главе со Штюрмером. Штюрмер и большинство министров отрицали то близкое к катастрофе состояние государства, о каком говорилось в записке генерала Алексеева. 1 июля 1916 г. Государем было утверждено Постановление Совета министров «О возложении на Председателя Совета министров объединения мероприятий по снабжению армии и флота и организации тыла». Тем самым Алексеев, очевидно не желая того, способствовал укреплению власти Штюрмера, поскольку предполагаемые полномочия Верховного министра государственной обороны предоставлялись главе правительства.

На генерала такой результат его инициативы, очевидно, произвел далеко не самое благоприятное впечатление, отмеченное Императрицей в письме супругу вскоре после посещения Ставки: «Алексеев не считается со Штюрмером — он прекрасно дал почувствовать это остальным министрам, — быть может, потому, что тот штатский, а с военным больше считались бы. Штюрмер остался бы в том звании, какое ты ему дал, во главе всего, он следил бы за тем, чтобы все дружно работали, помогал бы министрам, а тебе не приходилось бы ничего менять. Он не устал от работы и не боится ее, но мы думали, что ты, быть может, предпочел бы это место предоставить военному. А потому я обещала это выяснить, и в случае, если ты пожелаешь это обсудить со Штюрмером, пожалуйста, пошли за ним». Государь обещал посоветоваться об этом с Алексеевым, хотя данный вопрос был принципиально уже решен.

К сожалению, преодолеть «отчуждение» Алексеева и Штюрмера на «личном уровне» так и не удалось. Генерал Гурко вспоминал впоследствии, что Алексееву «удалось убедить царя в желательности замены председателя Совета министров Штюрмера другим человеком. Император был убежден доводами генерала, и его выбор пал на министра путей сообщения Александра Трепова, который становился новым премьером с сохранением за ним поста министра путей сообщения, который он занимал с весны 1915 года». Это был выбор в пользу, как считали многие, «национальных», «военно-политических» приоритетов в политике исполнительной власти. При этом речь о введении полномочного «диктатора от Ставки» уже не шла, Трепов с его «расширенными полномочиями» был для военных более приемлем.

Поддержка планов усиления военной власти не прошла для Михаила Васильевича бесследно. И в последующие годы войны сильная исполнительная власть, опирающаяся на авторитет военного командования, оставалась для него предпочтительнее иных моделей управления. Помнил об этом и Родзянко. Показательна характеристика, данная генералу Председателем думы летом 1916 г.: «Алексеев производил впечатление умного и ученого военного, но нерешительного и лишенного широкого политического кругозора».

А в марте 1917 г., уже после «победы демократической революции», Родзянко в своем письме к главе правительства князю Львову (18 марта 1917 г.) давал весьма нелестную характеристику бывшему Начальнику штаба Государя: «Вспомните, что генерал Алексеев являлся постоянным противником мероприятий, которые ему неоднократно предлагались из тыла как неотложные; дайте себе отчет в том, что генерал Алексеев всегда считал, что армия должна командовать над тылом, что армия должна командовать над волею народа и что армия должна как бы возглавлять собою и правительство, и все его мероприятия; вспомните обвинение генерала Алексеева, направленное против народного представительства, в котором он определенно указывал, что одним из главных виновников надвигающейся катастрофы является сам русский народ в лице своих народных представителей. Не забудьте, что генерал Алексеев настаивал определенно на немедленном введении военной диктатуры. Для меня генерал Алексеев является почетным и достойным всякого уважения, доблестным, честным и преданным Родине воякою, который не изменит своему делу, но поведет его лишь в тех пределах, в какие оно укладывается точным соотношением с его миросозерцанием»^{39}.