42

42

Встречный бой!

Эти два слова часто повторялись Ковпаком на совещаниях, на командирских разборах. Лицо Руднева при этом всегда становилось суровым.

Встречный бой за Делятином — это была его роковая ошибка.

Как часто вспоминаю я первое знакомство с этим богатырем русского народа и его слова: «И мертвым не прощаем ошибок».

Дорого дали бы мы, ковпаковцы, да и не только мы, чтобы ты не ушел тогда вперед после Делятинского боя. Живой, заблуждающийся, даже в своей ошибке прекрасный и самоотверженный!

«Мы и мертвым не прощаем ошибок», — учил ты нас, но тут я не могу следовать твоему правилу. Мы простили бы тебе еще многое, не прощаем одного: зачем ты ушел вперед. Ушел и погиб, умный, талантливый человечище, комиссар моей жизни, Семен Васильевич!

А больше всего не прощаем этого себе.

Встречный бой! Встречный бой был навязан нам врагом сразу же за Делятином.

Не в стройной колонне, шедшей на марше в боевом порядке, пришлось комиссару принять этот бой. Партизаны выходили из Делятина, как всегда из боя, отдельными группами: командиры растеряли своих бойцов, бойцы шли без командиров. Только небольшая группа в пятьдесят — семьдесят человек — в основном из рот Горланова и Бакрадзе — двигалась впереди. Их объединил и повел вперед Руднев.

Гуцулы недаром бежали нам навстречу. К Делятину по дороге из Коломыи, куда мы держали путь, шло подкрепление: 273–й горнострелковый полк, выгрузившись у Коломыи, на машинах двигался к штабу генерала Кригера. Колонна до сотни машин подходила из–за Прута как раз в то время, когда мы ворвались в Делятин.

Услышав стрельбу и взрывы, полк остановился в трех километрах от города. Возможно, он двигался без штаба и офицеров, а может быть, немцы вначале послали разведку. Во всяком случае, они сразу не ввязались в бой, а остановили машины на дороге.

Группа Руднева, Горланова, Бакрадзе, выигрывая время, спешным маршем двигалась вперед. Через полчаса ходьбы от Заречья они напоролись на колонну автомашин, стоящих на дороге. Возле машин — ни души. Была еще темень, та темень, которая так сгущается перед рассветом.

— Не стрелять и не жечь машин, — послышалась команда Руднева.

Видимо, у комиссара возникла мысль сесть в машины и умчаться вперед. Но очень медленно подходили наши.

Ковпак и Павловский, шедшие с обозом, где–то замешкались.

На западе небо еще чернело. В предрассветной мгле горы перекликались еле заметными огоньками ракет. Это главная группировка Кригера, оставленная нами в горах, пришла в движение и спешила на помощь своему штабу.

Кто–то из ребят, подошедших позднее и не слышавших команды Руднева, дал очередь по мотору машины.

Надо же было случиться, чтобы именно этот автомат был заряжен зажигательными пулями. Бензин вспыхнул. Машина загорелась и осветила группу бойцов. Это была часть роты Горланова. Сам Горланов с несколькими бойцами стоял, освещенный горящим мотором.

Завороженные темнотой и напуганные неизвестностью, немцы пришли в себя. Целый немецкий полк ударил залпом по группе Горланова. Начался бой, жестокий и смертельный.

Комиссар не был ни убит, ни ранен этим первым залпом. Но Горланова скосило вместе с семью бойцами.

Только теперь к мосту подошли наши главные силы с Ковпаком, Павловским и санчастью. Пока они выбирались из города, прошло не меньше часа. Светлело. Вот–вот взойдет солнце. А я, выполняя приказ Ковпака, все держал и держал мост, надеясь пропустить через Прут весь отряд. Впереди густо поднимались клубы черного дыма. Не доходя до машин метров двести, под огнем немецких минометов и пулеметов, Ковпак повел свою колонну налево, прямо через рожь. За Прутом резко менялся ландшафт. Не было крутых гор. Холмистое плато слева и широкая долина справа окаймляли наш путь по шляху на Белые Ославы.

Урочище Дил — называется место, где застопорил ход своих девяноста шести автомашин немецкий горнострелковый полк.

Ковпак вел колонну по полю, носящему ласковое гуцульское название «Дилок». Сбоку раскинулась пологая гора Рахув. К ней и были прижаты осмелевшим немецким полком роты Бакрадзе и Горланова. Руднев принял над ними командование. Оставив себе группу в восемнадцать бойцов, он стал дожидаться колонны. Она вот–вот должна была подойти. Бакрадзе во главе двух рот по приказу комиссара кинулся на высоту. Село Белая Ослава, видневшееся впереди, он захватил с ходу. Уже взошло солнце, появились немецкие самолеты. Они долго кружились над горой Рахув, Дилом и Делятином, с недоумением накренясь на борт и разглядывая горящие машины. Немецкие летчики долго не могли понять, кого же им бомбить и обстреливать.

Колонна все тянулась через мост. Мы несколько раз готовились взорвать его. Но каждый раз из–за Прута показывалось несколько бойцов. Они несли раненых, и я давал команду пропустить их. А впереди, за горой, тяжело охал и вздыхал миномет. По его отвратительному чавканью я узнал: это бил враг. Наперебой с ним резко перекликались наши пулеметы. Только в 10 часов утра, выполняя ранее намеченный приказ, я взорвал мост и стал отходить с ротой Карпенки. Сразу за Делятином нас встретил огонь немецких пулеметов. Недалеко от догоравших и чадивших автомашин след, вытоптанный во ржи, и трупы коней указывали, что Ковпак прошел через Дилок. Отстреливаясь от наседавших фашистов, рота Карпенки стала отходить вдоль горы Рахув.

Надо было подобрать раненых. Затем откуда–то прискакал связной. Он кричал на ходу:

— Занимайте оборону на опушке. Приказ командира — не пускать фашистов к лесу.

Но налетевшие в это время самолеты заставили меня залечь. Затем долго не давал подняться миномет, пристрелявшийся по овражку, где я лежал. Немцы вдруг перенесли огонь на Рахув. Когда я опомнился и, оглушенный, поднялся с земли, третьей роты не было вблизи. Она уже достигала леса. Надо было использовать передышку и догнать наших. Бросившись бежать вдоль оврага, я наскочил на раненого. Он лежал подле одинокой ели, широко и щедро раскинувшей свои траурные ветви над полем. Я нагнулся. Раненый тихо стонал. Ему оторвало полступни. Почти мальчишка. Плачет. Соображая, как бы лучше оттащить его к лесу, я выглянул из овражка.

— Не бросай меня! — закричал малец дико и пронзительно.

— Молчи! — шепнул я ему прислушиваясь.

На Дилке слышны были голоса немцев.

— Нет, не замолчу, ты меня бросишь… Застрели меня, — тихонько заскулил раненый. — Застр–е–ли… тогда уходи…

— Не брошу, — сказал я, отстреливаясь от ползущего к нам нахала автоматчика.

— Нет, бросишь, бросишь! — капризно, как ребенок, подвывал раненый.

Автоматчики отклонились. Их отрезал огнем своих пулеметов Карпенко.

— Стреляй меня скорее! — опять от страха заныл малец.

Я сел и взял его за шиворот.

— Ты чего скулишь? Не брошу, слышишь? Есть, понимаешь, совесть у человека… Ну! — я злобно тряхнул его и выругался.

Парень вскрикнул от боли и затих. Затем успокоенно, глядя в глаза, сказал:

— Вот теперь вижу, что не бросишь. Товарищ дорогой, спасибо…

Я смастерил ему костыль. Мы заковыляли к кустам. Затем переползли к лесу. Карпенко заметил мое отсутствие и послал трех бойцов на розыски. Мы встретились в кустах и догнали роту.

Наскоро окопавшись, наладили связь.

— Справа от нас занял оборону Матющенко. Слева — никого, — весело, словно радуясь этому, доложил Карпенко.

Только сейчас я вспомнил, что батальон Матющенки не проходил по мосту. Значит, перешел вброд. Вскоре подошла вторая рота. Бойцы ее успокоили нас. Ковпак ушел в горы, в лес.

— Матющенко, разгромив станцию, вышел напрямик через Прут, — объяснил мне Карпенко.

Прошло несколько часов. По сторонам, как зарницы темной ночью, вспыхивали и гасли перестрелки.

— Темнота обстановки, — говорил мне, зевая, Матющенко.

— Но ясно хотя бы, что фашисты растрепаны? — ответил я вопросом.

— До вечера, думаешь, не полезут? — спросил меня вместо ответа Федот Данилович Матющенко.

Я смотрел на его штатский пиджак и карие глаза. Они показались мне даже веселыми.

«Значит, вот на кого можно положиться в беде?»

Вдоль дремавшей цепи третьей роты взад и вперед ходил Карпенко. Странное дело. Не было в бою спокойнее человека. Но вот четыре часа нет врага перед глазами, и он взвинчен, больше того, растерян и зол. Он ходил и думал. То ворчал на своих третьеротцев, то подбадривал их.

Карпенко подошел ко мне, кивнул головой, и мы отошли в сторону.

— Давай уходить из этих мест. Пока не поздно. На равнину. Умрем, так хоть на ровном месте.

Я не мог понять, шутил или всерьез предложил он мне снова такой ход.

— Немцы перестали нажимать, — говорю я ему. — Видимо, потери их немалые.

Карпенко что–то хмыкнул в ответ и отошел. Только отдельные выстрелы около догоравших машин говорили о присутствии врага. Может быть, это рвались остатки патронов. Может, озверев, фашисты достреливали наших раненых, оставшихся на поле боя.

Связные и разведчики, разосланные во все стороны, не обнаружили Ковпака. Со мной были только батальон Матющенки, рота Карпенки и несколько разрозненных групп бойцов. К полудню мы решили идти лесом к урочищу Раховец.

Пройдя густым сосновым бором, перевалили через высоту и очутились на пологом склоне. Впереди виднелась равнина. Прут, вырвавшись из теснин Яремчи и Делятина, крутой излучиной замедлял свой голубой бег на восток. Здесь мы с Матющенкой и Карпенкой решили делать дневку.