15
15
Еще во время стоянки в Брянских лесах, возле «партизанской столицы» Ковпака Старой Гуты, я познакомился с семейным бытом этого своеобразного отряда.
Привлекало внимание большое количество детворы в лагере. Как–то не вязалось это с легендами о непобедимости отряда и с вещественными доказательствами боев. Трофейные немецкие и мадьярские минометы, пулеметы и автоматы, румынские баклажки и плащ–палатки, сигары и браслетки с часами, раненые бойцы с окровавленными повязками и вдруг — дети: сосущие, ползающие, шныряющие и гарцующие на конях…
В дни моего прибытия в отряд началась эвакуация партизанских семей на Большую землю. Первая эвакуация. До этого большинство из этих потомственных партизан провели в отряде более полугода. А некоторые и родились в нем. Позже я узнал их судьбы.
А понял только в рейде.
Осенью–зимой 1941 года партизаны Ковпака шли в отряд без семей. Кто был в состоянии эвакуировать своих родных — зная, на что он идет, — сразу сделал это. Но у большинства партизан родные оставались в оккупированных селах.
Первые активные действия отряда всполошили гитлеровцев. Стала работать немецкая контрразведка. Бесилось гестапо. И если вначале еще удавалось скрыть от врага наиболее активных участников отряда, его командиров, то уже зимой 1941/42 года они стали ему известны. Отряд беспрерывно рейдировал. На стоянки становились в селах, и скрываться от населения уже не было смысла. Наоборот. Отряд креп, окрепли его связи с народом. Но в семье не без урода. Подчас найдется человек болтливый, а то и злой. Бывало, что имена партизан пытками, угрозами, хитростью выуживались врагом. Особенно подличали полицаи.
Немало невинных жен партизанских, отцов и матерей погибло в эти дни на виселицах, в оврагах, в тюрьмах. Ох, как мстили врагу за свои семьи партизаны. Как мстили! Они первые бросались в атаку и последними уходили из боя. По настоянию партизан, у которых погибли родные, были взяты в отряд семьи, еще не захваченные врагом. В их числе и семья комиссара Руднева: жена Доминикия Даниловна и девятилетний сынишка Юрка. Старший Радий, или Радик, как его звали в отряде, ушел в партизаны вместе с отцом. Радика знали и любили все в отряде, но особенная, трогательная и суровая, простая и нежная дружба была у него с Ковпаком.
Немцы должны были в эту ночь схватить его мать и братишку. Семнадцатилетний Радик с двумя друзьями–разведчиками проскочил через вражеские пикеты и вывез их в отряд.
С завистью смотрел Юрка на брата в ту зимнюю ночь.
Радик на рысях гнал по полю санки. Дулом назад глядел самый настоящий пулемет. Пулеметчик просил мальчика сесть на его широко расставленные ноги, чтобы не выпасть из саней. Сани скользили тихо, лишь фыркали кони. В окрестных деревнях в небо взлетали ракеты, да изредка прорезали поле трассы пулеметных очередей. После трассы проходило несколько секунд, и затем доносилось татаканье пулемета. Юрка считал. Он знал: каждый счет до четырех означает километр расстояния. Радик вез быстро и ловко. Счет был восемь, шесть и ни разу не было меньше четырех… Юрка, важно усевшись верхом на сапог пулеметчика, ободрял мать:
— Проскочим. Как пить дать — проскочим!
И они проскочили.
Так Юрка прибыл в отряд уже обстрелянным партизаном. В одном не повезло. Его отец — Семен Васильевич, комиссар грозного Ковпака, — лежал раненый. Рана была опасной. Мать не отходила от отца. Вместе с нею сидел и черномазый Юрка, не сводя смышленых глаз–маслинок с черноусого лица, забинтованного марлей. Иногда отец брал в руки карандаш и что–то быстро писал. Нет, разобрать косой, неровный почерк, да еще так быстро, Юрке было не под силу. Вот тогда–то он дал клятву, пионерскую нерушимую, учиться только на отлично. А сейчас нужно было по громким ответам матери понимать смысл их разговора. Однажды мать прочла записку и передала ее Юрке.
— Это тебе.
— Мне?
— Тебе. Ну, бери же.
Юрка схватил бумажку и прочел, волнуясь, по складам:
«Расскажи, как ты стал партизаном».
Партизаном? Значит, он и на самом деле партизан? А почему бы и нет… Ведь проскочили они тогда под пулеметным огнем. И он, Юрка, даже сидел на ноге у пулеметчика, чтобы тот не упал… Правда, стрелять из пулемета не пришлось… Но ведь могло быть так… что и пришлось бы… Ясно — могло быть!.. И вдруг пулеметчика убивают. Тогда за пулемет ложится Юрка и ведет огонь по фрицам… Нет, он еще не знал тогда пулемета… Пускай лучше — пулеметчика ранило… И он закрыл ему рану своей шапкой, пока мама…
— Чего же ты молчишь? Отец спрашивает… — шепнула мать.
Юрка даже вздрогнул от ее шепота, затем стал рассказывать… Из–под бинтов на него поблескивали черные глаза… Они иногда веселели. И Руднев делал движение, сдерживая смех, и сразу хватался рукой за простреленную шею…
— Ну, хватит, Юрка, хватит. Разошелся, — прервала недовольно мать. — Отцу больно…
Рука комиссара опустилась на черную головку сына…
Затем он взял карандаш.
«Кем хочешь быть?» — прочел Юрка. И, не задумываясь, звонко ответил:
— Хочу быть комиссаром!
Отец закашлялся. Мать зашикала и выставила девятилетнего «комиссара» за дверь. Но на этом дело не кончилось. Юрка не забывал этого дня…
Радик и Юрик были большие друзья. Но все же девять лет возраста разделяли их. Старший — бывалый вояка, подрывник–диверсант, участвовавший во многих делах разведчик, а меньшой — всего только пионер.
Вскоре наступила весна. Рейдирующий отряд Ковпака остановился на дневку в лесу. В семьях партизан было до трех десятков мальчиков такого же возраста. Из них и был организован новый «отряд». Вначале ребята несмело играли в партизаны. Затем начитанный Радик рассказал Юрке о лозунге Макаренко в колонии: «Не пищать!» А пищать до этого ребятишкам приходилось часто… Обоз бомбили немецкие самолеты. Во время боев ребята хотя и отводились «в тыл» — в густой лес или надежно обороняемое село, но все же шальные пули, мины и снаряды от вражеских автоматических мелкокалиберных пушек — «шпокалок» — залетали частенько. Ребята залезали под повозки и, уткнувшись в материны подолы, ревели со страху. После организации Юркиного партизанского отряда во время боев категорически запрещалось плакать. За редкие исключения виновный наказывался «грушами», «орехами», «сливами», а то и изгонялся из отряда.
Научившись не пищать, ребятишки приобрели воинственный вид. В свободное от боев и маршей время «отряд» проводил всяческие боевые упражнения, с каждым разом все более сложные и шумные. С громким «Ура!» ходили в атаку на подорванный в Спащанском лесу немецкий танк, «забирали в плен» заблудившуюся в лесу бабу вместе с коровой, а однажды приволокли неразорвавшийся немецкий снаряд и стали в нем ковыряться. Только случайно проходивший мимо Сапер–Водичка спас ребят от неминуемой смерти или увечья.
С Юркиным отрядом не было сладу. Отцы виновато качали головами, когда Ковпак, обижаясь на шум, приказывал им приструнить ребят. Коллективная дисциплина отряда была, видимо, сильнее их отцовской. А «комиссар» выдумывал все новые и новые военные похождения. В этом исподтишка помогали ему Радик и разведчики Хапка, Черемушкин, Усач. Со скуки на стоянках они были непрочь позабавиться и науськать ребятишек на мелкие проказы.
Пришлось за это дело взяться самому Ковпаку. Он как–то вызвал через связного Юрку. Вместе с сыном пришла обеспокоенная мать.
— Что–нибудь опять натворил, Сидор Артемьевич?
— Ничего не натворыв. Я его одного вызывал, Доминикия Даниловна.
Руднева, удивленно пожав плечами, отошла в сторону.
— Почему не рапортуешь?
Юрка, склонив голову набок, недоверчиво заглянул под нахмуренные брови Ковпака. «Разыгрывает или серьезно…» Глаза под бровями не смеялись… Храбрость Юрки мигом исчезла, и он едва слышно пролепетал:
— Явился по вашему приказанию, товарищ командир.
— Так… Не бойкий комиссар… А ну, еще раз по всей форме…
Юрка откашлялся и гаркнул во все горло.
— Теперь подходяще… Ну, ще. Доложи про свой отряд…
— А чего докладывать?
— Как воюете? Какие с вас партизаны?
Мальчишка молчал…
Откуда–то узнав о происходящем из–за кустов выглядывали Юркины «партизаны».
Ковпак, делая вид, что не замечает их, начал учить «комиссара»:
— Ты что думаешь, партизаны одним шумом против немца воюют? Ага?.. Совсем даже наоборот. Если б по–такому ваши батьки воевали, уже давно тю–тю — отряд разбили бы.
Тут уже Юрка не вытерпел:
— Не разобьет он отряд никогда, не разобьет.
— А ты помолчи. Почему не разобьет? А потому, что правильная тактика. Тихо и осторожно к нему подходим, а вже потом бьем крепко… Поняв?
— Ага…
— Щоб настоящим партизаном быть… это, брат, во–первых — научиться надо молчать. Это тебе первая тактика. Затем тихо сидеть, глазом не моргнуть, носом не шморгнуть — это будет вторая… А там еще третья… Ну, то вже в следующий раз обучу.
В кустах не выдержали:
— Расскажите вже все три сразу…
— Сидор Артемович, расскажите…
— Мы сразу выучим…
Ковпак, нахмурившись, смотрел то на малышей, то на «комиссара».
Юрка молчал.
— От бачите… Первую тактику только он один и знает, а вы що? А если б немец?.. Сразу б из автомата!..
Юрка подал знак, и хлопцы замолчали, широко вытаращив глаза и прижимая ладошками рот, чтоб не вылетело неосторожное слово. Ковпак еще долго говорил, объясняя им преимущества молчания и тишины в партизанской боевой практике…
Хлопцы упорно не отзывались на ковпаковское «поняв?».
Он хмыкнул себе под нос и долго, с выдержкой скручивал цигарку. Закурил. С чувством затянулся и блаженно закрыл глаза…
— Так… Ну, на первый раз эти дела вы поняли. Теперь будем объяснять третью… Значит, так… Самый сильный, самый лютый зверь на свете — это кто?
Ребятишки упорно молчали…
— Ну, говорите. Вже можно… Кто самый сильный зверь?..
— Вовк, мабуть, — неуверенно произнес Мишка, сын ездового девятой роты.
— Ну да, вовк. А ведмедь?
— Той посильнее.
— Може, ежак?..
— Не, той колючий. А силы в нем меньше, как у кота…
На этом познания о зверях были исчерпаны.
Ковпак смаковал цигарку.
— Так. Не знаете? Ну, я скажу. — Опять помолчал. Ребята впились глазами в его беззубый рот. — Самый сильный на свете зверь — это, пожалуй, тигра будет…
Ребятишки выдохнули сразу. Юрка, забыв о своем командирском достоинстве, не удержался, чтобы не прихвастнуть:
— Я видел тигра в зверинце… Как большу–у–щий кот…
— А ходит как? — спросил Ковпак.
— Ходит тихо…
— То–то… Сила у него громадная, а ходит тихо… по земле в траве ползет — и не услышишь… Лапы у него мягкие… Вот это и будет вам третья партизанська тактика… Чуешь, комиссар? Научить свое войско тихо ползать, щоб как тигры… А военные это будут называть: по–пластуньскому. А ну, давай за мной, — и, потушив цигарку сапогом, к удивлению ребят, Ковпак хлопнулся на локти и быстро, ужом извиваясь в траве, пополз…
Ребята засопели за ним. Но вскоре отстали и потеряли его из виду… За полчаса, ободрав локти и коленки, они проползли метров двести. Только тогда пожалел их Ковпак. Обойдя их сзади, он свистнул тихо и призывно.
— Ну, хватит. Это я вас все равно как в плен забрал… Ты що ж? Вперед ползешь, а назад не оглядываешься… А ну как я — немец? Що тогда?.. Пиши пропало!.. — И, выставив вперед указательный палец вроде пистолета, щелкнул языком. — Вот и готово. Убитый. Падай…
«Убитого» схватили за ноги, за руки и поволокли в кусты «хоронить»…
К лету 1942 года ковпаковцы вторично вернулись из Брянских лесов в свой Путивльский район. Как буря, пронесся отряд по Путивльщине, Глуховщине, разогнал полицаев, разгромил фашистские гарнизоны. Враг в панике бежал к югу, где на железной дороге Бахмач — Ворожба у него были крупные гарнизоны. С ходу был захвачен Путивль. Сутки хозяйничали ковпаковцы в старинном русском городе, где перед войной их командир был председателем горсовета.
Затем отряд с обозами и ранеными остановился лагерем «дома» — в Спащанском лесу, откуда он впервые и двинулся в рейд в Брянские леса 1 декабря 1941 года. На железную дорогу, по которой к фронту беспрерывным потоком тянулись поезда, ночами уходили десятки диверсионных групп. Отряд бросил на диверсии лучшие силы. Поэтому задача оставшихся была как можно меньше привлекать внимание противника к своему лагерю. Ковпак в свободные от командирской и штабной работы часы уединялся на реке Клевень. То ли для успокоения нервов, то ли чтобы отдать дань «штатским» довоенным страстям, захватывал удочки. Вдали, за излучиной Сейма, в который впадала Клевень, виднелся на высоком берегу старинный Путивль. Как–то, глядя на него, учитель Базыма дрогнувшим голосом начал тихо читать:
То не кукушка в роще темной
Кукует рано на заре.
В Путивле плачет Ярославна
Зарей на городской стене.
— А що ты думаешь? — живо отозвался Ковпак. — Тоже солдатская жона. Така вже ихняя доля. Плакать, когда мужа на бой выряжаешь. Та и той Игорь, хоч и князь, а, видать, был вояка добрый.
— Вот только… напрасно… в плен… сдавался… — вставил комиссар Руднев.
Он вылечился в отряде благодаря заботам врачей и жены. Не мог только есть горячую и твердую пищу. И говорил пока короткими фразами, передыхая после каждого слова.
— Не пришли… Ворожбы?.. — спросил он Базыму.
— Нет еще. Жду к вечеру…
— От, бачишь, на тому горбочку вона плакала, — показал удилищем Ковпак на крепостные валы Путивля.
— Кто? — не понял Руднев.
— Та Ярославна ж!.. — ответил Ковпак, насаживая червяка на крючок.
— А я думал, Ковпачиха твоя, — сказал Базыма.
Руднев сжал его плечо. Базыма взглянул, куда показал ему глазами комиссар… и осекся.
Руки старика мелко дрожали. Не попадая на крючок, он отвернул в сторону нахмуренное лицо, шевелил губами…
— Пошли, начштаба, — тихо сказал комиссар.
Ковпак опустил удилище в воду и задумался… Сидел и вспоминал проклятый август месяц памятного сорок первого года… Нет, не плакала старая Ковпачиха, провожая своего мужа в Спащанский лес. Партизанила она с ним… еще в гражданскую, а сейчас понимала, что не может пойти с ним в лес. Годы не те. Понимала, что ни слезой, ничем его не удержишь. Да и не хотела удерживать…
От этих мыслей его отвлек шорох в кустах. Поправив котелок с уловом и нащупав в кармане пистолет, Ковпак, закидывая удочку, быстро взглянул в сторону кустов и усмехнулся. Окружая его со всех сторон, ползли стройной цепью «партизаны» Юркиного отряда. От натуги у многих из них поблескивало под носами, но, боясь выдать себя, они даже не шмыгали.
«Тихо повзуть бисенята». А когда они уже совсем окружили старика, он повернулся через плечо и погрозил пальцем.
— Только «ура» не кричать! Рыбу попугаете. Садись, комиссар! Бери удочку.
Через полчаса Руднев и Базыма, подойдя к реке, застали рыбную ловлю в самом разгаре. Только Юрка сидел печальный. Рыба на удочку Ковпака шла, как по заказу, а на Юркину ничего не попадалось. Сумев отвлечь внимание ребенка, грозный командир зацепил крючком Юркиной удочки рыбешку и закинул ее в воду.
— Тяни, комиссар! Тяни, клюет!
Торжествующий Юрка вытащил рыбу и, забыв всю солидность и престиж, закричал на весь лес:
— Мама, мама! Папа, смотри! Я поймал.
— А что же она за спину зацепилась у тебя? — засмеялся отец.
— Ладно. Пускай! — усмехнулся старик.
Базыма и комиссар понимающе переглянулись. А по лесу раздавался крик Юрки. Он, торжествуя, нес матери свой улов.
Через месяц отряд Ковпака, выполнив задачу, с боями ушел в Брянские леса. Там уже был организован партизанский аэродром. Впервые появилась возможность эвакуировать раненых на Большую землю. После раненых стали отправлять и семьи. Руднев как–то, гладя черноголового Юрку, сказал жене:
— А не отправить ли нам этого маленького человека на Большую землю, Дома? А?
Руднева вздрогнула.
— А как же я?
— И тебя тоже.
— Ни за что, Сеня! Ни за что!..
Но комиссар был настойчив. Через несколько дней Доминикию Даниловну вызвал к себе Ковпак и в форме военного приказа предложил ей отправиться с ближайшим самолетом.
Юрка с матерью улетали. С ними улетали и остальные партизанские семьи. Юркин отряд «на крыльях полка Гризодубовой» перекочевывал на Большую землю.
Попрощавшись на аэродроме с отрядом. Юрка прижался щекой к мокрому усу отца.
— Будь здоров. Расти, партизан. Учись…
И тут Юрка, впервые за все время пребывания в отряде, не выдержал и заплакал.
Он больше никогда не увидел своего отца.