17

17

Очень важным делом, от которого часто зависел успех и организационно–политической и боевой работы партизанского отряда, была связь с Большой землей. При организации отрядов летом 1941 года не всегда была возможность каждый отряд снабдить рацией. Сосед Ковпака, командир Харьковского партизанского отряда Воронцов, в этом отношении был счастливее нашего отряда. У него сразу была надежная радиосвязь. Путивляне же только изредка могли передавать через рацию Воронцова сведения о своих боевых делах. В первом коротеньком рейде из Спащанского леса в Брянские леса в декабре 1941 года командование отряда особенно остро ощущало этот недостаток. Как–то в Брянских лесах, возле будущей «партизанской столицы» Старой Гуты, Руднев, Ковпак и Базыма обсуждали свой первый, небольшой еще опыт борьбы. Они пробыли в лесах около двух недель, а в тылу врага — три месяца с лишним.

— Засиделись ребята, — сказал Ковпак, — До дому рвутся.

— И я так думаю. Надо нам продолжать рейд, — поддержал командира комиссар.

— А куда? — отозвался Базыма.

К ним подошел старик Корниенко — партизан еще гражданской войны, знавший все Правобережье, как свои пять пальцев. Он один заменял отряду сотни проводников и был ходячей справочной книгой и топографической картой отряда.

— А от мы стариков попытаем, — схитрил Ковпак.

Руднев имел на этот счет свое мнение.

— А я так думаю: хотя отряд наш и вырос… — он обратился к начальнику штаба: — Сколько у нас на сегодня с пополнением?

Базыма порылся в полевой сумке, вытащил блокнот.

— Шестьсот с лишком.

Ковпак сказал решительно:

— А все ж таки я думаю, надо нам обратно в свой район. Где нас партия поставила, там и должны мы быть.

Базыма спрятал блокнот в сумку.

— Многовато народу. А лесочки у нас, знаешь, какие…

— Да и зима…

Ковпак весело свистнул.

— А зачем нам леса? Будем по селам…

— Правильно, Сидор Артемьевич. Мы уже выросли из районного масштаба, — сказал Руднев.

— Это верно. Да вот связи нет. Есть же отряды, в которых радиостанции имеются. Вон как у Воронцова.

Корниенко вмешался в разговор на правах ветерана отряда:

— Надо через фронт людей послать.

Руднев подумал.

— Об этом мы давно думаем, старик. Да кого?

— Молодых ребят думали, — дойти–то они дойдут, а обратно вернутся ли? — хитро прижмурил глаз Ковпак.

Корниенко понял командира с полуслова.

— А старых?

Руднев еще мало знал старика партизана. Он не знал еще, что Корниенко не один раз переходил фронт белых и под Касторной, и под Ростовом, и в Донбассе. Но Ковпак знал об удалых делах, которые они совершали в молодые годы, и помнил о них хорошо.

Комиссар ответил на вопрос Корниенко, думая, что тот намекает на Ковпака:

— А старик не каждый доползет. Не можем же мы командира на такое дело посылать.

Корниенко рассердился.

— Зачем командира? Самый старший по годам между вами — я. До Хорошек все дороги знаю. А там и фронт близко.

Руднев посмотрел на Ковпака.

— Как думаешь, командир?

— А вот так и думаю. Жалко со старым товарищем расставаться, а другого выхода нема.

Корниенко облегченно вздохнул.

— Ну вот и добре. Пойду собирать манатки в далеку дорогу.

И он пошел бодрой стариковской походкой по лесу.

Комиссар, глядя ему вслед, тихо сказал:

— Надежный старик.

— Надежный старик? — спрашивал через неделю Корниенко о Ковпаке генерал, командующий крупным объединением армейских частей Красной Армии.

В большом штабе, перед столом, возле которого стояла батарея полевых телефонов, тянулся по–егерски Корниенко. В деревенском полушубке, в облупленной шапке, он подчеркнуто по–солдатски отвечал на вопросы генерала.

— Надежный старик? — спросил генерал.

— Так точно, товарищ генерал, — я его с гражданской знаю.

Рядом с генералом сидел невысокого роста человек, тоже в военном кителе, но без знаков отличия на петлицах. Он, прищурившись, смотрел на Корниенко. Но, увлеченный докладом генералу и хорошо помнивший солдатскую школу, Корниенко смотрел только на генерала. Только когда член Военного совета сказал:

— Ну, это как сказать. Тогда война совсем другой была. Сейчас мы другими мерками командиров мерим… — Корниенко взглянул на него и сразу ответил:

— Так думаю, что и под вашу мерку подойдет, товарищ… — он запнулся, еще раз оглядел говорившего, и лицо его расплылось в широкой улыбке, — …товарищ Никита Сергеевич… Извиняйте, не опознал вас сразу, товарищ Хрущев. На портретах видел вас только в гражданской одежде.

— Ничего, ничего, — сказал Хрущев и подошел к карте. — Прошу, продолжайте, пожалуйста, — обратился он к генералу.

Генерал спросил у Корниенко:

— Где же ваш отряд? Вот здесь? — он показал пальцем на карту.

Корниенко немного растерянно глянул на незнакомого масштаба карту. Но тут же, оправившись, бодро сказал:

— Левее немножко будет, товарищ генерал.

— Бои бывали у вас? — продолжал вопросы генерал.

— А как же. Вот в этом месте, где вы изволили показать, тут у нас с танками немецкими бой был.

— Ну и как? — нахмурил брови генерал.

— А так. Пришли к нам в лес два танка, а из лесу ни один не ушел.

— Еще были бои?

Корниенко входил в раж и увлекался.

— Были. А вот тут левее, тут уже пехота на нас наступала. Но наш командир уже на танке воевал.

— На каком танке? — оживился генерал.

— Да на этом же, на немецком. Один мы подорвали, а другой в болото заманили. Вот он у нас и остался. Сами знаете, как на чужой технике воевать, — машина незнакомая, капризная. Одним словом, сами должны понимать…

Генерал улыбнулся.

— Да. Понятно. А где сейчас ваш отряд, покажите.

Корниенко разошелся.

— Вишь, дорогой, отряд–то наш вроде рейсовый, сегодня здесь, — он ткнул пальцем в то место, куда указывал генерал, — а завтра там… — и он загнул дугу на карте километров на полторы тысячи.

Хрущев и генерал весело взглянули друг на друга.

— Как же так, сегодня здесь, а завтра там… расстояние–то какое?

— А чего же расстояние… — Корниенко смерил пядью по генеральской миллионке, — расстояние чепуховое…

Генерал, улыбаясь, отошел от карты.

— По скольку километров за ночь делаете?

— Как какой марш. Когда сорок, а когда и пятьдесят верст. А как на хороших конях да по санной дороге, — и все семьдесят отмахаем.

Генерал, а за ним Корниенко подошли к столу. Хрущев указал старику на стул, тот присел.

Хрущев спросил:

— Какая же помощь вам требуется: оружием? патронами?

Корниенко сразу понял, что задачу Ковпака он уже выполнил.

— Самая главная для нас техника сейчас будет — радио. Патрончиков нам пока хватает, а вот связи нет. А без связи, сами знаете, какая война.

Хрущев задумчиво, как бы про себя, повторил его слова.

— Знаем, старик, знаем, какая без связи война…

— Хорошо, рацию мы им дадим, — ответил на вопросительный взгляд Хрущева генерал.

Корниенко не разобрал.

— Это чего? — спросил он без стеснения.

— Радиста с передатчиком, — сказал Хрущев.

— Ага. Понятно.

— Только куда вам ее бросать? — спросил, заговорщически подмигнув Корниенко, генерал.

— А зачем бросать? Вы мне только дайте, а я его через фронт живо переведу.

Хрущев мягко сказал старику:

— Нет, лучше самолетом. Это и быстрее и надежнее.

Генерал сказал, подведя старика снова к карте:

— Только координаты точные надо. А то, видишь, сам говоришь, твой старик сегодня там, а завтра здесь. — Генерал повторил жест Корниенко на карте. — Точные координаты дать можете?

Корниенко все еще пытался вывернуться.

— А зачем вам координаты? Место условленное я вам сразу доложу. В Даниловой балке каждую ночь на протяжении месяца три костра гореть будут. Вот таким макаром: один костер, другой костер и третий… — он показал правильный треугольник на территории, этак, целой области.

Генерал, не желая обижать старика, сказал:

— Видите ли, координаты — это для летчика. А нам и этого достаточно. Только вот Данилова балка возле какого села?

— Известно, возле хутора Веселого.

— А хутор какого района?

— Известно… Глуховского.

Генерал быстро нашел на карте нужное место, сделал крестик карандашом. Корниенко присмотрелся ближе.

— Я же говорил — вот здесь и будет.

— Ну что ж. Завтра в ночь и полетите. С парашютом прыгать не приходилось? — спросил Хрущев делегата.

— Так мне, пожалуй, пешком дорога знакомей…

Хрущев твердо сказал:

— Нет. Зачем же. Так быстрее. Да и радистам дорогу покажете.

Генерал снял трубку и сказал:

— Соедините с аэродромом.

На большом снежном поле — полевом аэродроме — готовились к вылету самолеты.

Винт полувоенного, полупассажирского самолета ПР–5 вздымал снег.

С парашютным мешком за плечами стоял Корниенко, а с ним два человека с такими же мешками. Моторы стихли.

Корниенко, бодрясь, подошел к возившемуся у мотора механику:

— Скоро полетим?

— Минут через сорок, — ответил, отворачиваясь от ветра, механик.

Корниенко подошел к радистам.

— Минут через сорок. Пошли греться, ребята. Да вас как звать–то, молодцы?

Первый угрюмо ответил:

— Молчанов.

— А тебя? — повернулся старик к другому.

— Меня? Катей звать…

Корниенко оторопело посмотрел:

— Так, так… Что ж, пойдем греться, хлопцы и… девчата.

В Даниловой балке уже не одну ночь горели три костра. Вокруг одного из них, сладко затягиваясь дымом самокрутки, сидели бойцы роты Карпенко. В эту ночь особенно скучно казалось партизанам.

— Напрасно маемся мы, ребята, — сказал Шпингалет, подставляя спину к теплу.

— Даром вся эта канитель, не будет никаких самолетов, — поддержал его Намалеванный.

Откуда–то из–за дыма раздался смех Мудрого.

— Ты даром просидеть боишься? Ну что ж, давай я тебе немецкими карбованцами заплачу.

Он вытащил из кармана крупную пачку денег и хлопнул ею по голенищу:

— Получай зарплату.

Намалеванный отвернулся.

Мудрый серьезно сказал:

— Нет, ребята, не даром. Скажу я вам, хлопцы, много я хлебнул, пока к отряду не прибился. Два раза за проволокой был. Бежал — опять ловили, а уж сколько по окружениям шлялся… и вспоминать удивительно… Уж бегали, бегали мы с вами по всей Украине… А почему, я вам скажу. — Он вдруг заговорил быстро, как будто торопясь высказать давно пережитые и продуманные слова. — Хочу я вам объяснить, откуда у меня, Кольки Мудрого, смелость берется…

Намалеванный плюнул в костер.

— Да при чем тут смелость? Тут ноги на морозе задубели — вот и все.

Мудрый подошел к нему.

— А вот я тебе сейчас объясню.

— Объясняй не объясняй, а все равно не прилетит самолет. — Намалеванный поднялся и хотел отойти.

Карпенко, дремавший до сих пор, сказал тоном приказа:

— Прилетит не прилетит, а сидеть надо. Дисциплина.

Намалеванный отошел от костра, послушал:

— Нет, не слыхать… А может, он и до фронта не дошел, старый хрыч…

Карпенко укутал ноги немецкой плащ–палаткой:

— Все может быть… милок… садись лучше, погрейся.

А в это время в звездном фронтовом небе, загребая лопастями винтов морозный воздух, летел к Ковпаку самолет, посланный Хрущевым. Это была старая машина ПР–5, с кабиной на четырех пассажиров. В кабине находились Молчанов, Катя, штурман и Корниенко.

Через полчаса полета штурман крикнул в трубку мегафона летчику:

— Подлетаем к фронту… давай полный газ…

Пассажиры переглянулись, подтянулись. Громче заревел мотор. В небе зашарили прожекторы. Луч скользнул по плоскости… Прошел мимо. Затем поймал машину.

Штурман крикнул в мегафон:

— Костя, обмани его… На крыло, на крыло…

Звездное небо долго, казалось бесконечно, переворачивалось под крыло машины. Прожектор цепко держал ее в своих щупальцах. Быстрые пунктиры пулеметных очередей проходили, казалось, сквозь плоскости. Мотор ревел на полном газу. Но вот машина вошла в пике, взвыла мотором и выскользнула из лучей прожекторов.

Штурман снял шлем, вытер вспотевший лоб и проговорил в мегафон:

— Молодец, Костя… Теперь газуй.

Радистка Катя выглянула из открытой кабины. Замелькала внизу белая снежная земля.

Рядом со штурманом сидел Корниенко. Он весь как–то вытянулся, прижался спиной к парашютному мешку и ни на кого не смотрел, закусив губу. К нему лицом сидели Молчанов и Катя. Мотор самолета ровно зажужжал, набирая потерянную высоту. Корниенко сунул руку под фуфайку. Когда сидящий рядом штурман бликнул фонариком, освещая большой планшет с картой, Корниенко взглянул тайком на свою руку. Она казалась вся черной.

Старик вытер руку о ватные брюки и снова откинулся на спину, закрыв глаза, как бы прислушиваясь к чему–то внутри себя.

Вскоре в мегафоне штурмана послышался металлический голос пилота. Штурман оживился.

— Ага… Дошли. Приготовиться. Заходи, Костя, с севера.

Несколько секунд ожидания. Самолет сбавил газ. Штурман крикнул пассажирам:

— Пошел!

Первым должен был прыгать Корниенко. Но он сидел с закрытыми глазами. Штурман взглянул на него, покачал неодобрительно головой. Снова крикнул, громче, чем требовалось:

— Костры проходим… Пошел…

Корниенко открыл глаза и, судорожно цепляясь за края дверцы, вывалился в люк. За ним один за другим выбрасывались радисты.

Хлопцы Карпенко при первом звуке долгожданного самолета плеснули в огонь бензину и подбросили сухой хвои. Костры запылали радостно и ярко, словно Карпенко хотел ими согреть все зимнее украинское небо.

Вдали от костров опускались два парашюта. Почти одновременно с ними — у самого костра — третий. К нему первому побежал Карпенко. Шпингалет и Намалеванный подняли белое полотно парашюта, накрывшее Корниенко. Карпенко опустился на снег рядом с ним. Он осветил его лицо карманным фонариком, взял за руку. Она была темной от запекшейся крови. Карпенко расстегнул стеганку, приник ухом к груди старика. Затем встал и строго посмотрел на Намалеванного:

— Как же ты смел говорить — не пройдет старик через фронт… Прошел… И обратно к своим вернулся.

Он взял из рук Намалеванного полотнище парашюта и тихо накрыл им лицо Корниенко. Костер вспыхнул, раздуваемый ветром, ярче и осветил лицо Намалеванного, по которому одна за другой бежали слезы.

— Выполнил свое задание Корниенко.

Шифровальщик Молчанов сам подошел к костру. Подскакали Ковпак и Руднев. Долго искали Катю–радистку. Когда же нашли, Молчанов обрадовался так, что бросился ее обнимать. Она вскрикнула:

— Ой, больно, я, кажется, руку вывихнула.

Ковпак озабоченно подошел к ней. Он осторожно взял ее за правую руку и провел по ней от плеча к локтю.

— Э, дивчино, да тут перелом.

Катя испуганно посмотрела на незнакомого деда.

— Как перелом? А мне сегодня же связь установить надо, сеанс у меня в два ноль–ноль.

Девушка ожидала всего, готовясь к вылету в тыл врага. Была готова и к тому, что, может, понадобится применить оружие, и к тому, что можно погибнуть, но к такой «случайности», как перелом руки, она готова не была. И это как–то надломило ее силы, и она тихо, по–детски всхлипнула.

Ковпак участливо склонился над ней.

— Теперь, дивчино, твой сеанс один — в лубках лежать.

— Что вы говорите, дедушка?

— Не дедушка, а командир отряда Ковпак.

Катя свалилась на руки партизан без чувств, и ее положили поближе к костру.

Руднев озабоченно спросил Молчанова:

— Связь мы дадим?

Тот помялся.

— Пока трудно сказать. Если рука всерьез у нее переломлена…

— А вы?

— Я на рации не работаю. Я — шифровальщик.

— Так на какого черта тебя прислали? — вскипел Ковпак.

— Как мираж какой–то. Рацию выбросили, а работать на ней некому, — сказал возмущенно Руднев.

Они отошли в сторону, в морозную ночь, и долго ходили по снегу в отчаянии.

Без четверти два Молчанов подошел к Катюше и показал ей часы. Она встала, порываясь идти. Рука у нее была уже на перевязи в самодельной шине из древесной коры. С ней повозилась партизанский врач Дина Маевская. Дина подошла к комиссару и заговорила быстро и резко:

— Я не могу так, товарищ комиссар! Раненая только что после перевязки. Внутреннее кровоизлияние, перелом. Два раза в обмороке. А тут ее волнуют, — она показала на Молчанова.

Катя бормотала быстро–быстро, здоровой рукой раскрывая рацию.

— Сеанс у меня через четверть часа, понимаете — сеанс. Если не выйду на связь, на Большой земле будут считать, что мы все погибли. И ваш старик тоже.

— Но не может она, не может работать на ключе! — твердо и властно сказала Маевская. В вопросах медицины ее слушались все в отряде.

Катя поняла это и подняла к молодой женщине глаза, полные слез.

— Ну, пожалуйста, я очень прошу. Может быть, рацию раскинут товарищи; я покажу, как. Наушники наденьте, я хотя бы позывные послушаю и хоть чем–нибудь знак подам.

Молчанов уже распаковывал рацию, тянул антенну на поднятое дышло саней.

Ковпак подошел к врачу и отвел ее в сторону.

— Слушай, доктор. Ты почему солдату мешаешь свою службу нести? Ты що у меня тут — профессор–хирург, чи невропсихопат какой?

Маевская обиделась:

— Зачем же так, Сидор Артемьевич? Вы же сами знаете, я когда в отряд пришла, говорила вам, я физкультурный врач. Понимаете, институт специальный я кончила перед войной. Физкультурный врач.

— Не тарахти, знаю, слыхал. А раз слыхал, значит помню. А операции ты делала? Руки и ноги людям столярной пилкой резала?

— Так выхода ж другого не было. Хирургов у нас нет, вот и приходилось мне…

Казалось, Ковпак только и ждал этих слов.

— А що ж, у нас радистов тут много? Зачем же ты девушку обижаешь? Значит, как ты физкультурный врач, так ты можешь выше своей головы прыгать, а как она радистка, так ей уже и нельзя? Стой сзади нее со своей валерьянкой и не мешай, а помогай, понятно?

Пока дед убеждал врача, Катюшу положили на санки. Молчанов надел ей на голову наушники.

Ковпак сказал тихо:

— Карпенко, выводи роту. Готовьтесь к походу. Да тихо, хлопцы, не мешайте. Эта дивчина, может быть, нам не меньше чем крупный бой выигрывает.

— Который час? — слабым голосом спросила Катюша.

— Без трех минут два, — показал ей циферблат Молчанов.

— Включайте. Наушники поправьте, — командовала Катя.

С этой минуты вся жизнь людей, окруживших тесной стеной розвальни у костра, казалось, перешла к этой девушке. Ковпак, Маевская, Руднев стояли у ее изголовья. Катя лежала с закрытыми глазами. Затем протянула левую руку и ощупью положила ее на распределительную доску.

— Настраивает, — шепнул Молчанов. — Катя, есть позывные?

Катя не слышала. Он дотронулся до ее руки, лежавшей на доске рации. Радистка открыла глаза. Он спросил ее жестом, губами.

— Позывные фронта есть?

Она ответила одними глазами: «Есть!» Затем окинула взглядом склонившихся над ней людей и, как бы успокаивая их, шепнула:

— Стучит фронт, стучит…

Молчанов подошел к Ковпаку и Рудневу. Посмотрел на часы.

— Пять минут фронт будет вызывать, затем перейдет на прием. Следующие пять минут будет слушать наш ответ.

— Ну а как же мы ответим? — спросил Ковпак.

Молчанов пожал плечами, глянул на часы.

— Пять минут, — показал циферблат.

Катя широко открыла глаза, попыталась сесть. Несколько партизан и врач мигом поддержали ее. По Катиным глазам все видели, что там, за линией фронта, перешли на прием. Катя вопросительно посмотрела на Ковпака и Руднева. Глаза многих были в слезах.

Ковпак отвернулся и буркнул себе под нос:

— Ну що це за война з бабами, да ще з дивчатами…

Катя решительно сказала врачу:

— Посадите меня. Опустите ноги.

Нечеловеческим напряжением она повернула руку.

— Молчанов, дайте ключ! Положите на колено.

Молчанов держал ключ рации. Катя протянула раненую руку и попыталась стучать позывные, но сразу, вскрикнув от боли, без чувств упала на руки партизан. Молчанов снял наушники с головы Кати. К нему наклонился Ковпак. Шифровальщик отстегнул один наушник и передал его ему. Второй наушник протянул Рудневу.

Ковпак даже улыбнулся.

— Фронт. Це фронт нас вызывает, Семен Васильевич…

Катю привели в чувство. Она осмотрела всех, словно узнавая. Затем сказала Молчанову:

— Сколько еще осталось? Четыре раза будет вызывать и переходить на прием. А на пятый запишут: «Стрелка не вышла на связь». И рядом поставят крестик. Ой, что же это я? Это же кличка моя, я никому не должна разглашать ее. Я честное комсомольское дала, подписку.

Ковпак успокоил ее.

— А мы ничего не слыхали, дивчина. И знать ничего не знаем. Так ведь, ребята?

Все молча кивнули головами.

— Спасибо, дедушка, — сказала Катя.

Ковпак потряс наушниками.

— Слухай, дивчино. Замовкло, не пипикает. Наверное, снова тебя слухают, — и он приложил ей наушник к уху.

Молчанов дал Кате ключ, сказал тихо:

— Ты спокойно, ты не шевелись. Ты левой рукой попробуй.

— Вот. Как же мне в голову не пришло, — и она начала работать левой рукой. — Не то, совсем не то. Техники нет. А ведь там радисты мой почерк знают. Не то…

— А ты попробуй вот так, я подержу, — уговаривал ее Молчанов.

Все молча наблюдали. Радистка несмело застучала левой рукой.

Было слышно, как в лесу строились роты. Грузили раненых. Командовали комбаты.

Ковпак позвал Семенистого.

— А ну, Михайло, смотайся. Дежурному скажи, чтобы тихо было. Скажи, с фронтом говорю.

Молчанов показал на циферблат.

— Катя, слышишь? Перешли на прием.

И снова застучала левой рукой Катюша.

— Больше не могу, дайте послушаю.

Она слушала долго, внимательно, затем сказала Ковпаку:

— Дедушка, товарищ Хрущев отвечает.

Ковпак нагнулся к ней ласково.

— А что ответили?

— «Плохо вас понимаю. Что случилось?» Ну, конечно же… Вот! «Завтра буду вас слушать в это же время. Слышали вы меня? Поняли вы меня?» Переходит на прием…

Ковпак, торжествуя, сказал громко:

— Стучи, дивчина, стучи як можешь. Стучи: «Слышали, поняли, завтра будем слухать».

Ковпак отошел в сторону. Подбежал с докладом Карпенко. Доложил шепотом.

— Товарищ командир, рота к маршу готова.

— Добре. А ну, слухай. Выбери мени из своей роты самых бойцовых хлопцев. И сам проследи: оцю дивчину мени на повозку положить, да листьев, моху, сена наложить, щоб не трусыло. И всю дорогу не отходить. Кормить — чем только можете. — Он повернулся к Маевской: — Какую пищу ей принимать?

— Яйца, молоко, варенье.

— Чуешь? Щоб яец, молока достали. Варенья выдайте, хай кормять ее девчата. Поняв? Варенье любишь, милая?

— Очень люблю, — устало улыбнулась Катя.

— Понятно, — откозырял ей Карпенко.

— Ну, вытягивай свою роту. Ребят пошли сюда. Они при штабе вместе с ней будут. Пошли, комиссар.

Все ушли, кроме Маевской и Молчанова. Катюша кончила работать и показала на наушники Молчанову. Он снял их с ее головы.

— Укладывайте рацию, сматывайте антенну, как я вам показала. Ведь фронт ответил: «Завтра буду вас слушать в это же время!»

За деревьями замелькали люди. Это строй третьей роты, неделю дежуривший ночами у костра. Она двинулась… Впереди шел Карпенко, положив руки на автомат. Они подошли к свежевырытой могиле и построились в каре. Руднев сказал краткую речь. Грянул залп. Тихая команда прервала минутное молчание, и отряд снова двинулся вперед.

Всю зиму по Украине мели метели. Шла поземка… Но уже смелее и увереннее двигался отряд. А когда вздулись на украинской земле жилы рек, потекли ручьи, превращаясь в потоки, бурные и могучие, — все дальше и смелее шел отряд. Двигался и тогда, когда распустились, зазеленели буйные леса.

И каждый день радистка Катя работала на ключе.

В поле по небольшому оврагу ползли два разведчика. Один смотрел в бинокль: шли поезда с гитлеровскими дивизиями. Разведчики приносили Ковпаку донесения. Он подписывал и передавал радистке. Радистка работала на ключе.

На аэродроме стояли вражеские самолеты. Хлопцы достали живьем немецкого летчика, и снова радистка работала на ключе.

А через несколько часов разведчики, наблюдавшие за аэродромом, видели, как пикируют наши самолеты, слышали взрывы, видели клубы жирного дыма над вражеским аэродромом.

Еще прошло несколько месяцев, и радистка Катя приняла по радио радостное сообщение. Командиру отряда было присвоено звание Героя Советского Союза.

Уже после войны, встречаясь с партизанами — ленинградцами, брянцами, белорусскими и крымскими, изучая их дневники и записи, мне неизменно приходилось сталкиваться с фактами, показывающими, как руководители партии заботились и помогали с первых шагов зарождению партизанских отрядов, из которых потом выросло всенародное партизанское движение. Сотнями нитей, подпольных каналов, ходоков через фронт, подпольными и партизанскими радиостанциями партия связывала отдельные боевые группы в единое всенародное партизанское движение.

Как неотделимая часть вооруженных сил, в тылу врага действовали партизанские отряды, направляемые Верховным Главнокомандованием по верному пути к победе.