35
35
К нам перебежал словацкий солдат Андрей Сакса. Вначале трудно было договориться с ним. Он все пытался изъясняться на международные темы и поэтому употреблял чисто чешские выражения. Более половины слов я не понимал. Как только удалось перевести разговор на обычные темы о жизни солдат–словаков, об их домах, о семье, о немецких властях, мы прекрасно поняли друг друга.
Дав ему побыть у нас несколько дней и немного пообвыкнуть, я стал подольше с ним беседовать. Андрей рассказал мне занятные вещи. То, что среди словацких солдат есть люди, хорошо относящиеся к русским и даже готовые перебежать к партизанам, это я знал, но что подполковник Гусар Иозеф, командир словацкого полка, стоявшего в Хойниках, положительно относится к нам, этого я никак не ожидал. Убедившись, что мы действительно дружески настроены к словакам, Андрей признался, что был шофером подполковника. Дело начинало принимать серьезный оборот.
— Почему сразу не сказал? — спросил я его.
— Боялся, пан офицер.
— Чего боялся?
Солдат молчал. Я поставил вопрос ребром.
— А может, тебя послал сам подполковник?
— Не, не, прошу пана… — замахал он руками.
— Но знал, что ты к нам идешь?
— Нет. У нас дисциплина, И если бы он смолчал, то завтра половина солдат пошла бы в партизаны, а послезавтра швабы повесили бы самого пана подполковника Иозефа.
Я доложил о нашем разговоре командованию.
Больше всех им заинтересовался товарищ Демьян. Мне показалось, что его уже начал разбирать партизанский зуд. Ничем его не обнаруживая, он говорил спокойно:
— Надо этого словацкого подполковника обязательно агитнуть.
— Но как?
— Написать письмо.
— Это можно. А как его передать? Если оно попадет к немцам, мы погубим человека. Подполковника расстреляют. А если письмо дойдет, надо же еще получить ответ.
— Ну, это ваше дело. Думайте. Передают же люди… — немного вспылил Демьян.
Я подумал об Андрее, но этот вариант сразу отпадал Его знали солдаты, знали, что он бежал к партизанам.
И тут я вспомнил о Карповне, о том, что она сама вызывалась на разведку в Овруч.
— Давайте ее сюда, — сказал Демьян.
Мы рассказали ей все, ничего не скрывая.
— А это очень нужно? — спросила Карповна.
— Да, нужно, — ответил, не колеблясь, товарищ Демьян.
— Дайте подумать.
— Думайте.
Учительница прошлась по просеке взад и вперед.
Минут через десять она подошла к нам и сказала;
— Я согласна. Только с условием…
— Какое условие?
— Достаньте мне шикарное платье…
— Ну, от ще выдумка… — пробурчал Павловский.
Ковпак так посмотрел на помпохоза, что тот даже крякнул.
На чистом куске холста от парашюта Вася Войцехович напечатал текст письма. Карповна зашила его в полу куртки.
До места ее провожало отделение разведчиков под командованием Кашицкого. В нескольких километрах от городка они должны были ждать ее, пока она не вернется.
К вечеру экспедиция вышла из лагеря.
На четвертые сутки Карповна вернулась. Я расспросил ее и повел к Демьяну. Когда мы, внимательно выслушав Карповну, обменялись мнениями о результатах, товарищ Демьян сказал:
— Почему вы не фиксируете такие вещи? Надо фиксировать. Тем более, что это же грамотный человек.
Я взял в штабе несколько листов бумаги и пошел к Карповне.
— Вы можете записать весь ваш разговор с подполковником?
— На свежую память могу.
— Пишите.
Она присела у пня свежесрезанной сосны и тут же карандашом записала весь свой разговор.
Я передаю его без изменений.
« — Господин подполковник, я пришла к вам как представитель Красной Армии.
— Какой Красной Армии? — спросил подполковник.
— Красной Армии, действующей в тылу противника.
— Что вы от меня хотите?
— Я хочу, если вам дорога ваша родина, если вы хотите видеть свою Словакию свободной, чтобы вы поступили так, как поступил полковник Свобода.
— А кто такой полковник Свобода? Я его не знаю.
— Полковник Свобода — это чехословацкий полковник, перешедший со своей дивизией на сторону Красной Армии и воюющий теперь против нашего общего врага — немцев.
Подполковник молчал.
— Господин подполковник, я принесла вам письмо от наших генералов.
— Давайте его мне, — сказал подполковник.
Я отдала ему письмо.
— Но я не понимаю по–русски.
— Дайте я вам прочитаю и объясню непонятные места, — сказала я. — «Господин подполковник…» — начала я читать письмо.
— А вы знаете, что я могу вас расстрелять? — спросил он.
— Знала еще тогда, когда получила задание отнести вам письмо.
— Зачем вы пошли?
— Нужно было, — ответила я.
Подполковник молча посмотрел на меня. Что он в этот момент подумал, не знаю, но у него был такой удивленный вид, что в другой обстановке я, пожалуй, расхохоталась бы, но теперь я попросила его, чтобы он выслушал меня до конца, а потом уже привел свою угрозу в исполнение.
— Нет, никогда я не отдам вас в руки немцев! — воскликнул подполковник.
Когда было кончено чтение письма и его объяснение, подполковник сказал:
— На парламентерские переговоры я не пойду, перейти на сторону Красной Армии не могу, потому что за это нашу родину немцы сожгут.
— А полковник Свобода перешел же? На днях его приветствовал доктор Бенеш, — сказала я.
— Он был во Франции, в Германии и оттуда пошел на фронт, там он перешел на сторону советских войск. Мы же находимся в тылу врага. За переход словаков на сторону партизан их семьи расстреливают или жгут их дома, — ответил он.
— Но бывают же случаи, что во время боя сдаются в плен. Почему же вам не перейти на сторону партизан во время боя? — спросила я.
— Потому, что немцы уничтожают семьи тех словаков, которые перешли на сторону партизан, и тех, которые сдались в плен, — ответил подполковник и в подтверждение своих слов прочитал немецкий приказ.
— Но ваши же переходят? — сказала я.
— И плохо делают, — ответил подполковник. — Нам немцы не доверяют, и если начнется массовый переход словаков на сторону партизан, то нас отсюда уберут и на наше место пришлют немцев. Вам же будет хуже. Мы вас не трогаем, и вы нас не трогайте. Когда вы наступали на Брагин, мы немцам на помощь не пошли. Мы вас не обстреливаем, если мы одни, хотя и видим вас. Все наши солдаты на стороне русских. Русские — наши братья. Чем мажем, тем помогаем. Лично я из этого местечка отпустил трех человек, которым грозил расстрел, и многих партизан отпустил на свободу. Большего сделать пока что не можем, у нас ведь у всех словаков есть семьи, а если мы перейдем к вам, то их уничтожат. Бейте германов! Мы их тоже ненавидим. Уничтожать их мы вам не помешаем. Еще передайте своим командирам: лучше вам перебраться на другую сторону реки, а то прибыло много мадьяр и немцев с танками в местечко Н. и Р. На другой стороне реки их меньше.
— Значит, все? — спросила я.
От ответил, что перейти на нашу сторону пока нельзя. И замялся, покраснев.
— Уходите скорее, чтобы вас здесь не заметили, вам нужно жить, — сказал подполковник задумчиво в конце нашего свидания.
Но не во всем благополучно окончилась эта разведка. Отделение Кашицкого, сопровождавшее Карповну, осталось ждать в лесу под Хойниками. Хлопцы вели себя беспечно, их заметили. Когда они уснули, на них напали. Один разведчик был убит, а пулеметчика Пархоменко взяли в плен вместе с пулеметом.
Кашицкого Ковпак разжаловал в рядовые. Нужно было выяснить судьбу Пархоменко. Если он в руках у словаков, мы еще могли надеяться, что они его хотя бы не расстреляют.
— Нужно немедленно послать кого–нибудь в Хойники, — приказал Руднев.
— Но кого? Карповну нельзя. Сейчас ее может выдать тот же Гусар Иозеф.
Приблудилась к нам одна девчушка по имени Валя, воспитанница Богодуховского детдома на Харьковщине. Немцы угнали ее на работу в Германию. Ей удалось бежать, и где–то возле Киева она набрела на наш отряд. Пристала к нам. В роту я ее не послал. Носить оружие ей пока было не под силу. Измученная непосильной работой, она походила на золотушное дитя гигантского роста. Сходство довершали остриженная под машинку голова и коротенькое платье. За две недели пребывания в отряде она успела немного откормиться, обмыться, приодеться, и на голове у нее буйно росли короткие мальчишеские вихры, завивавшиеся возле ушей и на затылке. Валентина рассказывала мне о Германии, о подземном городе, вырытом в горе, где работали тысячи русских пленных, поляки, французы и украинские девчата. Они производили оружие и части к самолетам. Город назывался Зуль. «Подземный город Зуль, Зуль, Зуль…» — часто сверлила мой мозг мелодия, когда я на марше видел стриженую девчурку, рассказывавшую мне впервые о «белых неграх» тысячах невольников, свезенных со всей Европы в подземелья кровожадного фашистского Ваала.
Валя неплохо владела немецким языком. Имела документы, добытые в Польше. С ними могла ходить по оккупированной территории, якобы пробираясь домой на Харьковщину. Она недавно сама просилась в разведку. У нас каждый не участвовавший в боевых делах чувствовал себя неловко. Такой уж была атмосфера нашего боевого коллектива. Валю я и решил послать в Хойники.
Она вернулась на четвертый день и рассказала о смерти Пархоменко.
Его вывели расстреливать 1 мая.
Гестапо вызвало словацких солдат. Никто, ни словацкое командование, ни солдаты, видимо, не знали, зачем их вызывают. Пархоменко поставили у ямы, и немец прочитал приказ о расстреле. Жителей допускали на такие зрелища, очевидно, для внушения им почтения к немецкой власти. Среди небольшой группы женщин и толпы вездесущих глазастых мальчишек толкалась Валентина. Пархоменко стоял лицом к взводу и улыбался. Если бы я не знал его хорошо, я не поверил бы Валентине, но то была правда. Пулеметчик этот улыбался всегда. Казалось, не было на свете причины, способной заставить его опечалиться. Он всегда носил свой ручной пулемет на плече, как коромысло или булаву, взяв его за конец ствола, ложем за спину. И в свой смертный час он остался самим собой. У могилы улыбался и, вероятно, думал об одном: «Как жаль, что в руках нет моего «дегтяря». Дал бы я вам партизанской жизни».
— И вдруг, — рассказала Валентина, — когда раздалась команда и солдаты звякнули оружием, Пархоменко произнес речь.
Валя не сумела запомнить слов, не смогла толком рассказать, глаза ее были полны слез; всхлипывая, она повторяла:
— Он говорил о дружбе славянских народов и затем крикнул: «Кого стреляете, словаки, чехи, — своего брата?»
И тогда немец скомандовал взводу. Они подняли ружья и выстрелили все сразу. Пархоменко стоял у ямы и… улыбался. Все солдаты выстрелили в воздух. Немец закричал и бросился к солдатам с маузером в руке. Пархоменко перепрыгнул через яму и бросился бежать по кладбищу. Немец застрелил двух солдат.
Пархоменко остановился и побежал обратно.
«Стреляй шваба, стреляй, браты!» — крикнул он. Но солдаты стояли молча. И немец выпустил всю обойму в Пархоменко. Я ушла, не могла больше. Эти солдаты не могут убить партизана, но и на немца у них тоже не поднимается рука… — И девушка громко зарыдала, уткнувшись мокрым лицом мне в колени.