12

12

Новый марш вывел нас на край радзивилловских угодий. Словно срезанные под линеечку, кончались дремучие леса. Двухсотлетние сосны и ели выстроились по ранжиру зеленой шеренгой.

Сразу за ними начинается степь. Чуть холмистая, будто тронутая легкой зыбью гладь озера, уходит она на запад и юг. А если взобраться на дерево, видна она на десятки километров.

Это уже плодородная Волынь.

Словно проконопаченные густо–зеленой смолой садов, рыбачьими баркасами темнеют разбросанные в ее штилевой зыби хуторки… Села в ложбинах плывут кораблями, дрожат в мареве белые мачты церквушек.

Я оторвал от глаз бинокль и слез с сосны.

Через день–два и мы должны были броситься в это море. Что ждет нас там?

Ковпак не горевал.

На вопрос Медведева: «Куда пойдете?» — дед широким жестом показывает на карте неопределенное направление. Не то на юг, не то на запад.

— Туда. А там видно будет…

Медведев вежливо улыбается.

— Нет, ты не думай чего… Я не конспирируюсь, — спохватившись, уверял полковника дед. — Гей, гей, братику, свет велыкий. Дело само покажет.

В гражданскую войну было в ходу слово «братишка». Ковпак говорил мягче: «братику».

Они отошли в сторону и о чем–то дружески разговаривали. Руднев сидит на пеньке. Освещенный пятнистым лучом солнца, прорвавшимся сквозь сосны, он задумчиво вынул из полевой сумки толстую тетрадь. Уже около двух месяцев не расстается Руднев с этой тетрадью в дерматиновом переплете. Каждый день исписывал в ней по нескольку страниц.

Еще во время пребывания в нашем отряде товарища Демьяна начал он мережить эту тетрадку. Ближе познакомившись с нами, товарищ Демьян упрекнул командиров в том, что мы мало записываем.

— Не думаете об истории, ребята, — сказал тогда секретарь ЦК КП(б)У.

Несколько человек под влиянием этих слов стали вести дневник. Потом бросили. Только Руднев упорно продолжал вести свои записи. Меня подмывало любопытство. Но обнаружить его перед Рудневым не хотелось. Да и уверен был: ничего он мне не покажет; разве шутя пошлет к черту.

Закончив записи, Руднев долго вглядывался в степь. Затем повернулся ко мне:

— Петрович, дай–ка «стратегическую»!

Долго сидит он над картой, то и дело поглядывая на горный кряж кременецких возвышенностей. На карте они нанесены коричневой краской. Комиссар провел курвиметром по направлению кряжа, а затем быстро взглянул на горизонт. Может быть, это Кременетчина и синеет в тумане?

А затем, резко отбросив карту, он ушел в лес. К бойцам. Я знаю, так всегда поступает комиссар, когда его одолевают заботы и планы. Остановится у какой–нибудь повозки, заговорит с двумя–тремя, и сразу вокруг него образуется кружок. И начнутся разговоры. Люди расскажут ему о своих делах. Всегда получат совет, помощь, а то и твердый приказ. Он рассеет сомнения, пошутит, пожурит, направит на верную жизненную тропу. А они и не понимают, что своими солдатскими горестями помогают ему самому. Так, наверное, легче справиться со своими сомнениями, которые ведь могут быть и у Руднева.

Вернувшись, чтобы взять с пенька оставленную комиссаром карту, я увидел Ковпака и сына Руднева — Радика. Они лежали на траве вниз животами, между ними была расстелена моя «стратегическая». Дед положил руку на плечо юноши. Они о чем–то оживленно беседовали. Я был удивлен. Ковпак даже со своими помощниками редко делился мыслями, появлявшимися у него во время работы над картой. А тут вдруг командир разоткровенничался перед мальцом. Они так увлеклись, что не обратили на меня внимания. Я остановился позади них. Они склонились над зеленым массивом Цуманского леса. Дальше, где кончается лес, белеет степь. Только красные жилки указывают сеть шоссейных дорог. Черные прямые линии — символ железных нитей, снабжающих фронт. По карте, направляясь на юг, деловито ползет муравей с талией восьмерки. Он тащит хвоинку и, видимо, пыхтя и обливаясь своим муравьиным потом, трудится, не замечая наблюдающей за ним четверки глаз. Двух старых и двух молодых, но одинаково зорких и озорных.

— Гляди, гляди, Радя, — шепчет Ковпак. — К железке подходит.

Радик, кося глазом на Ковпака, хочет убедиться в том, что старик не разыгрывает его. Нет, собеседник его увлечен путешествием муравья всерьез.

Боясь сдвинуть карту, прославленный командир сочувственно шевелил губами:

— Эх, трудно бедняге… Трудно…

Радик все еще вопросительно смотрит на Ковпака.

Затем переводит взгляд на карту.

Ковпак крякнул с восхищением. Тихонько подтолкнул пальцем муравья. Тот уронил хвоинку и быстро побежал на юг.

— Пошел. Пошел дюжей! — кричит Ковпак. — Давай, давай! Ох, темп набирает! Форсирует, с–сукин кот!

Не обращая внимания на угрожающий ему палец, муравей вдруг круто повертывает назад. Опять приближается к брошенной ноше.

— Во, брат, петлю загнул какую!

К муравью подбегает второй. Быстро шевелит лапками.

— Ох, партизаны… — восхищается Ковпак. — Смотри, смотри… А это — командир. Это — связной ему донесение из разведки принес.

Радик смеется веселым детским смехом. На карту уже ползут другие муравьи. Видимо, первый, наиболее шустрый, действительно был разведчик. Посновав немного, муравьи наладили путь через карту. Они ощупали ее юго–западный край, побегали по нему, нашли дорожку и, проложив на карте свой маршрут, стали деловито проделывать прерванный людьми путь.

— Ну, вот тебе и колонна построилась, — вздохнул Ковпак.

Долго сидели они над картой и судачили, наблюдая трудовую жизнь муравьев. Вот черно–вишневые восьмерки деловито ползут одна за другой от Киева до Ровно. Они совершают марш куда–то в направлении Львова, на Перемышль. Вот уже перемахнули они Карпаты, ворвались в Чехословакию; отдельные разведчики сворачивают налево — в Венгрию; другие забирают правее и ползут по горам со странным названием «Катценберге», а там сваливаются с ровной кромки карты на землю; пробившись к свету, они весело идут дальше, к своей, невидимой нам, муравьиной цели, исчезая в хвойной затененной земле.

Руднев, обойдя лагерь, подошел к Ковпаку. Остановившись за картой, он вместе с сыном и самим Ковпаком посмеялся над выдумкой деда. Но Ковпак сразу стал серьезным. Вскочил, отряхнул бриджи и отошел с комиссаром от карты. Они недолго поговорили о чем–то.

— Це добре, — сказал громко Ковпак. — Мы с Базымой помозгуем еще раз. И маршрут, и обеспечение я проверю сам.

— А я проведу партсобрания в ротах. Панина и Горкунова беру с собой.

Через несколько минут комиссар шагал по просеке, и мне показалось, что, пряча улыбку в усах, он проговорил:

— Раздувай пожар революции, Сеня!..