17
17
Еще во время пребывания в Москве я узнал о крупной карательной операции фашистов в Брянском партизанском крае. На брянских партизан Гитлер бросил часть своих резервов, подтянутых к фронту, да две дивизии снял с фронта из–под Орла. Дивизии эти гитлеровское командование хитроумно замаскировало под другими номерами. Но наша разведка разгадала маневр противника, а советское командование приобщило и этот факт к ряду других, говоривших о том, что летняя битва сорок третьего года начнется именно в районе Курска и Орла.
Перелетая через фронт, я видел подготовку к крупному сражению. Я рассказал об этом Ковпаку, Рудневу и Базыме. Но все же, когда радист Вася Мошин прибежал со своей «библией» не в обычный час, сводка произвела впечатление грома среди ясного неба. Это было именно в тот день, когда мы остановились в раздумье перед границей галицийского дистрикта.
Как обычно, откашлявшись, Мошин читал:
«Вечернее сообщение от 5 июля. С утра 5 июля наши войска на Орловско–Курском и Белгородском направлениях вели упорные бои с перешедшими в наступление крупными силами пехоты и танков противника, поддержанными большим количеством авиации. Все атаки противника отбиты с большими для него потерями, и лишь в отдельных местах небольшим отрядам немцев удалось незначительно вклиниться в нашу оборону.
По предварительным данным, нашими войсками на Орловско–Курском и Белгородском направлениях за день боев подбито и уничтожено 586 немецких танков, в воздушных боях и зенитной артиллерией сбито 203 самолета противника.
Бои продолжаются».
Вася кончил. Руднев впился глазами в карту. По старой привычке Базыма держал под рукой две карты: одна — района наших действий — километровка или двухкилометровка; вторая — меньшего масштаба с нанесенными наспех карандашом обозначениями линий фронтов Руднев, лихорадочно примеряя масштаб, приказал:
— А ну, прочти еще раз!
Внимательно следя за каждым словом, мы еще раз прослушали сводку. Семен Васильевич снял фуражку.
— На фронте уже началось!
Мы тогда еще не знали, что там, за Брянскими лесами, которые мы покинули десять месяцев назад, началось грандиозное сражение, вошедшее в историю войны под названием «Битва на Курской дуге». Но сердцем и мыслью, солдатским чутьем поняли, что оно началось.
Бои на фронте интересовали нас не только в общем плане войны. Теперь и партизанские шансы на удачу возрастали. Станет ли гитлеровское командование интересоваться отрядом, маленькой песчинкой, залетевшей куда–то за тысячу километров от линии фронта? Там, на Востоке, сражались десятки отборных дивизий, вооруженных всеми видами техники. До нас уже долетали грозные названья: «тигр», «пантера», «фердинанд». Там, на фронте, шла непрекращающаяся борьба брони и снаряда. Но нас она пока не касалась.
Какую угрозу для фашистов по сравнению с грандиозной фронтовой техникой представляют наши два полковых орудия и десяток противотанковых пушек–сорокапяток?
Руднев вслух высказал наболевшее:
— Третье лето войны. Первые два были временем вынужденного отхода на фронтах. В этом году, после Сталинграда, должно быть иначе…
А Базыма рассудил:
— Пока что — наше дело шестнадцатое. Пролезть подальше, нашебаршить побольше. А там видно будет.
Руднев улыбнулся Ковпаку.
— Недальновидный у нас начштаба, старик. С такой тактикой только яблоки воровать из чужого сада…
— Да я с точки зрения отряда… А не в смысле общей стратегии. — Базыма вытер сразу вспотевший лоб.
— Оторванная от стратегии точка зрения на войне не нужна, старина. Каждый солдат в отдельности выполняет общий план… либо тормозит, задерживает выполнение его…
— Да ладно. Не так сказал, а вы уж…
Все засмеялись. Руднев повернулся к Васе Мошину.
— Следить непрерывно за сводкой. Ничего не пропускать.
Тот, козырнув, пошел к своей повозке, из–под которой тянулась на соседние сосны сеть антенн.
Теперь полагаться на путаные сведения о «дистрикте» и интуицию нельзя было. Руднев долго говорил о чем–то с Ковпаком. Вскоре он объявил нам решение командования:
— Ночью переходим границу.
— Переходим все–таки? — устало покачал головой Базыма.
— Ну конечно. Не можем же мы всерьез полагаться на разговоры местного населения.
— А «языки»? — упорствовал начштаба.
— Два контрабандиста? Из которых один безбожно заикается? Это же больше для смеху…
Базыма внимательно смотрел на комиссара
— Семен Васильевич! Я же совсем про другое. «Языки» нужны из пограничников.
— Некогда. Времени для разведки нет. А упустим время — потом намаемся. Решено. На фронте начались дела. Не можем же мы сидеть сложа руки — это преступление.
Все замолчали.
Руднев быстро ходил взад–вперед, искоса поглядывая на недовольного начштаба. Затем подошел к нему. Покачивая головой, Григорий Яковлевич трудился над картой.
— Что, не нравится, старик?
— Да чего там? Так или не так — перетакивать не будем, — вздохнул Базыма и стал готовить приказ.
Вошел Ковпак. Он был не способен долго колебаться. Он верил своему комиссару и другу, как самому себе.
— Готов приказ?
— Нет еще.
— Что так долго возитесь? Надо дать время хлопцам помозговать…
Базыма укоризненно посмотрел на командира.
— Накладут нам господа генералы за тем кордоном. Не найшов броду, не суйся…
Ковпак нахмурился.
— А ты шо предлагаешь: руки — в брюки, коли на фронте такие дела?..
Базыма стал оправдываться:
— Так это же пословица такая…
— Пословыця, пословыця… Я тоже, брат, пословыци знаю, — не унимался Ковпак.
Руднев сел и положил Базыме руку на плечо.
— Начштаба, понимать надо. Учти, друг, — ведь, именно, когда идут активные бои на фронте, и наши партизанские нападения дают наибольший эффект. Решено?
— И подписано, — сказал Ковпак, ставя свою подпись под приказом.
— История, хлопцы, не забудет ни тех, кто делал свое дело по совести, ни тех, кто выбирал работу полегче… — сказал Руднев.
Я залюбовался комиссаром. Не знаю, о чем он говорил с командиром, но я видел, как он убедил начштаба. А честнейший Григорий Яковлевич был из тех людей, которые не стесняются высказывать свои сомнения, но, будучи разубеждены, уже никогда к ним не возвращаются. Идеи командования Базыма проводил в жизнь преданно и настойчиво, как свои собственные. Только этим я объяснил себе этот необычайный среди военных разговор, когда старший по положению терпеливо «уговаривал» подчиненного там, где, казалось, достаточно одного слова приказа.
Вечером, захватив с собой контрабандистов, отряды перемахнули через границу «дистрикта». Особых препятствий на кордоне никто не чинил. Двух часовых–пограничников убили разведчики. С боковых постов раздалось по три тревожных винтовочных выстрела.
— Вот и все приключение! — смеялся Руднев.
Телефонные провода, тянувшиеся вдоль границы, мы вырубили на расстоянии нескольких километров. Не особенно торопясь, покатили дальше на юг, уже по Галичине. Различия — ни в пейзаже, ни в облике людей — на первый взгляд не было. В лавчонках — соль, мыло, керосин, спички и какие–то сигареты в длинных сотенных пачках с табаком, похожим на морскую траву, но зато в красивой упаковке. Хлопцы выкуривали зараз по десятку, этих сигарет.
— Толку чуть от этого дистрикта. Ни в голове, ни в животе, ни на душе — никакого накуру.
— Одна слеза и пакость на зубах. Эрзац.
— И к чему бы фашисту эти игрушки с границей?
Уже в лесу нагнал меня Вася Войцехович и, показывая толстый словарь, радостно сказал, немного картавя:
— Петрович! Кажется, раскусил я эту премудрость… А?
Словарь был латино–русский.
— У местного попа одолжил. Говорит — слово это происхождения греческого, а, скорее, на латынь смахивает. В этих краях немцы больше на папу римского упор делают… Вот оно, словечко мудреное… А теперь давай думать, к чему бы оно галицийскому дядьке…
В словаре значилось: distracto — разъединяю.
— Отсюда, не иначе, пошел этот самый дистрикт. Там политика кнута, а здесь пряника. И все для того, чтобы властвовать над хлебом и салом Украины, — закончил Вася свои исследования.
Я согласился с Войцеховичем и на время выкинул из головы эту «проблему».
И снова — стоянка, довольно безмятежная, без особых угроз со стороны врага. На заставах кое–где попадались заблудившиеся жандармы. Ребята подобрали одну грузовую автомашину с несколькими жандармами.
Большинство из нас в этих краях впервые. Кое–кому довелось побывать тут в тридцать девятом, когда воссоединена была Западная Украина с Советским Союзом; были и такие, которые прошли эти места с конницей Буденного еще в гражданскую; несколько стариков, и Ковпак в том числе, прошли здесь еще в первую мировую войну.
Впереди — особо интересующий нас объект — дорога Львов — Тернополь — Жмеринка. Она пересекает извилистую глубокую реку. По обе стороны моста прилепилось два небольших местечка — Волочиск и Подволочиск.
Вынув свою «стратегическую», по черной нитке железной дороги пробираюсь взглядом на восток, к фронту: туда бегут поезда — через Проскуров и Жмеринку с развилкой на Фастов и на Одессу; и дальше — под самый Курск (через Киев — Бахмач — Ворожбу) - тянется эта стальная магистраль.
Но мысль почему–то отрывается от черной нити на карте и перескакивает к далеким детским воспоминаниям. Еще в восемнадцатом году приходилось мне, мальчишке, ездить по этой дороге от Вапнярки, через Жмеринку, на Проскуров, на Дунаевцы, под Каменец–Подольск и Волочиск. Украина тогда тоже была в руках немецко–австрийских оккупантов. Помню, под Дунаевцами немцы в касках сняли нас, мирных жителей, с поезда. Двое суток держали в подвале. Тогда впервые, от немецкого часового, я услыхал непонятное слово «партизаны».
— Ферфлюхтер партизан! — бормотал кайзеровский часовой, широким штыком поддевая кофточку у женщины с ребенком на руках.
Она стояла перед ним, дрожа, как осиновый лист.
Не зная немецкого языка, я все же понял. Партизаны — это, наверное, мы — русские и украинцы; понял, что одного этого слова боится вооруженный до зубов враг. И слово это врезалось в детскую память на всю жизнь.
На Тернополь–Волочиский участок дороги я выслал несколько разведывательных групп. Конечно, в первую очередь нам требовалось лучшее место для перехода железной дороги на юг. Но партизан, кроме разведки на себя, всегда обязан вести разведку в интересах действующей армии. Поэтому интересовало меня также и то, как работает дорога. Каждому из разведчиков я ставил задачу добыть «языка».
— И не обязательно немца! Берите по возможности железнодорожников!
То ли разведчики постарались на совесть, то ли неожиданно подвезло, но уже к середине дня у штаба сидела солидная группа железнодорожников. Их было двадцать два человека. Их форменные мундиры чернели под зеленой листвой Ковпак, проходя мимо, неодобрительно кивнул головой. Затем остановился, подозвал меня и, закуривая, спросил:
— Та куды их столько? На дьявола они здалысь? Расстреливать их не будешь. Вроде наши люди. А отпустишь — наболтают…
— Да я сам не ожидал… Наволокли хлопцы. Перестарались, товарищ командир… — оправдывался я.
— Перестарались? А не знаешь хиба? Недосол на столе, а пересол… — добродушно журил меня командир, скручивая цигарку.
Я не знал, что ему ответить.
— Ну, давай, давай, допрашивай! Выпустишь их пораньше. Отправить километров за пяток на север. А там пускай добираются — кто как может.
Я вернулся к железнодорожникам. Опросив их бегло для того, чтобы выяснить, с кем имею дело, стал по одному, по два отзывать их в сторону.
Тут представлены были почти все виды железнодорожных профессий: и служба тяги, и служба пути, и служба движения. Под кустами сидели: два начальника станции, пятеро или шестеро будочников, три стрелочника и один машинист. Остальные — путевые рабочие. По национальности большинство поляки, а часть — западные украинцы. Говорили они на том западном украинском наречии, которого не только Володе Лапину, ивановскому ткачу, но, пожалуй, и многим украинцам не понять. Не понял бы и я, если бы не увлекался когда–то чтением Ивана Франко, Стефаника и Кобылянской.
Время близилось к вечеру, а допросу конца не видно. Убедившись в том, что мне не удастся допросить каждого в отдельности (да и факты стали повторяться), я созвал моих «языков» в кучу.
Теперь это был уже не разведывательный допрос, а скорее — производственное совещание железнодорожников. Только тут, во время «совещания», и выяснились многие неизвестные нам вопросы.
Дело в том, что, уже начиная с весны 1943 года, на севере, в партизанском крае, приходилось от многих диверсантов слышать странные вещи, да и самим встречаться с непонятными фактами. Уже полгода среди пущенных под откос эшелонов не было ни одного ни с военной техникой, ни с боеприпасами. Очень редко перевозились на север и войска. Что ни поезд, пущенный партизанами под откос, то либо железный лом, либо доски, сено, захудалый скот.
— Да что он, дровами воюет? — удивлялись диверсанты Сабурова, Мельникова и другие.
Почти такая же картина была и у партизан Одухи на Шепетовской дороге. Только на этом странном совещании железнодорожников мы поняли наконец хитроумную и в то же время простую тактику врага. Имея три дороги — Ковельскую, Шепетовскую и Тернопольскую, противник две из них — подверженные ударам партизан — перевел на перевозку второстепенных грузов.
Это разъяснила пустячная реплика начальника станции, щупленького, худощавого поляка в каком–то странном кепи на голове. Он на мои вопросы отвечал:
— Проше пана товажиша, наша дорога — першей клясы.
Вместе с Базымой и Рудневым мы уцепились за этот «первый класс» и все выпытали. Это значило, что артиллерию, танки и другие военные грузы немцы гонят только по Тернопольской дороге. Из сорока пар поездов, проходящих здесь ежесуточно, ни один состав не возил ни угля, ни дров, ни досок.
— А санки немцы возят по вашей дороге? — спросил Базыма.
Железнодорожники с удивлением посмотрели на него. Начальник станции изумленно переспросил:
— Проше пана, цо то ест «санки»?
Базыма жестами объяснял ему, думая, что поляк не понимает русского слова «сани».
Собеседник его рассмеялся.
— Я то понимаю, проше пана товажиша: сани — то ест сани. Но для чего их герману возить? Танки, летаки и снаряды он возит по нашей дороге.
Теперь–то я понял, что за железная дорога была перед нами!
До сегодняшнего дня мы не думали наносить крупных ударов по этой магистрали. Но обстоятельства менялись.
— Пощупать ее надо бы, — сказал я комиссару.
Ковпак и Руднев, озабоченные дальнейшими перспективами рейда, поручили это дело нам с Базымой. Я предложил взорвать мосты через Збруч у Волочиска, а для «крепости» и второй мост западнее Тернополя.
Начальник штаба долго водил пальцем по карте, скрипел пером, сдвигая на лоб очки. Затем снова сажал их на нос. Он вызывал минеров. Заглядывал в ведомости, подсчитывал наличие взрывчатки и почесывал затылок.
— Пожалуй, одного моста хватит. Волочиск далеко. Диверсионная группа может от нас оторваться. А ждать нам некогда и негде.
Он молча указал мне на южную часть Подолии, совершенно свободную от зеленой краски лесов.
— Там работы хватит.
Эх, Базыма, Базыма, если бы ты знал тогда, что самую крупную по результатам диверсию, какую доводилось когда–либо совершать отряду Ковпака, мы совершаем в эту ночь! И причем, как часто бывает на войне, не придавая делу большого значения. Подорвали только один из небольших мостов, их уже сотни взорванных осталось на нашем пути, но подорвали его на железной дороге «першей клясы» и в те часы, когда Гитлер начал наступление на Курской дуге.
А могли бы взорвать два!