31 мая, суббота (первый день сухой голодовки)

31 мая, суббота (первый день сухой голодовки)

Утром просыпаюсь от громкого стука в дверь. «Подъем!» Встаю, потягиваюсь и начинаю машинально заправлять постель («Постель должна быть заправлена! Лежать под одеялом нельзя!») Потом вдруг в голову приходит простая мысль: «Я что, мудак?! Мне, может, жить три дня осталось! А я постель убираю? Что они мне теперь сделают? Если я и так помирать собрался!»

Решительно укладываюсь на шконку и укрываюсь одеялом. Пусть орут.

Пусть вообще делают, что хотят. По хую.

Минут через пятнадцать вертухай заглядывает в глазок, видит меня лежащим под одеялом и возмущенно стучит в дверь. «Уберите постель!»

Я не реагирую. Стук усиливается. «Уберите постель!!» Я по-прежнему неподвижно лежу на спине, закинув руки за голову, безучастно глядя в потолок. Охранник начинает буквально колотить в дверь. «Вы что, не слышите? Немедленно уберите постель!» (Да пошел ты!) Наконец до охранника доходит, что происходит что-то необычное, и он с неразборчивыми проклятиями куда-то убегает (вероятно, докладывать начальству). Я лежу и жду, что будет дальше. Никакого особого волнения или беспокойства я не чувствую. А что они, действительно, могут мне сделать! По хую!

Минут через пять прибегает какой-то мелкий начальничек, открывает кормушку и начинает со мной объясняться.

— Почему Вы не соблюдаете режим?

Я молчу.

— Почему Вы не соблюдаете режим?

— Я отказываюсь соблюдать режим.

— И что нам делать?

— Делайте, что положено в таких случаях по инструкции. Сажайте меня в карцер или что у вас положено?

— Вы что, нас провоцируете?!

— Да ничего я не провоцирую!

— Нет, Вы провоцируете!

— В общем, я отказываюсь соблюдать режим. Делайте, что хотите!

Начальничек захлопывает кормушку и исчезает.

Ну, что за пидорасы! У человека сухая голодовка, сидит он в каком-то, блядь, шкафу без окон, где даже шагу ступить негде, и ему еще и одеялом укрываться запрещают! Вот мелочь, вроде, а на самом деле весьма существенное неудобство. Спать, например, решительно невозможно. Холодно тут, да и вообще… И что же я, скажите на милость, должен целыми днями делать? В потолок плевать? Ворон считать? Тогда хоть окно сделайте! В общем, пошли вы на хуй с вашими режимами! Демоны.

На некоторое время все затихает, и меня оставляют в покое.

Впрочем, ненадолго. Через полчаса стук повторяется.

— Заправьте одеяло! Уберите постель!

(Ну, какой же ты тупой!) И так с небольшими вариациями продолжается на протяжении всего дня. Охранники, конечно, давно уже поняли, что стучать бесполезно, но, вероятно, один вид лежащего под одеялом человека каждый раз снова выводит их из себя. А может, гондоны, просто из вредности стучат. Чтобы спать мне не давать.

(Спать в таких условиях действительно оказывается невозможно. Да и на нервы все-таки, что ни говори, действует. Хотя, конечно, и по хую.)

Но все в конце концов заканчивается. Закончился, наконец, и этот блядский день. Скрежет ключа, и дверь камеры начинает открываться. Я в недоумении привстаю на своей шконке. Что там еще? На пороге стоит целая толпа мусоров. Я сажусь.

— Встаньте!..

Ладно, встаю.

… Почему не убираете постель?

Я молчу. Пауза.

… Хорошо, отдыхайте.

Дверь захлопывается.

То-то же! «Хорошо, отдыхайте»… Нет у вас, значит, методов против Кости Сапрыкина! СпецСИЗО-О! ГУИ-ИН! Да пошли вы! Хотя, конечно, все это ужасно. Кошмарно! Просто страшный сон какой-то. Как приходится проводить свои последние дни? На что тратить? Тут о вечном думать надо, а я с мусорами ругаюсь. Тьфу, блядь!

Сон, кстати, что-то все никак не идет. Грустно, муторно, воспоминания со всех сторон обступают. В голову лезут. Матроска вспоминается. Костя, Витя. Как там они сейчас? Сидят себе, небось, едят свой гороховый суп с чаем и не знают, что у меня уже второй день сухой голодовки пошел. Время истекает. Стрелка падает. Впрочем, «жалеть уж поздно!..»

Я через мир промчался быстро, несдержимо…

Желал достичь — и вечно достигал,

И вновь желал. И так я пробежал

Всю жизнь.

Вспоминаю и Цыгана. Эту красивую некогда птицу, у которой «время вырвало все перья». Он ведь тоже старался жить, «все наслажденья на лету ловя». И что в итоге? Мне опять приходят на ум строки Бродского. Глядя на Цыгана, они последнее время почему-то все чаще и чаще приходили мне в голову.

Как будто будет свет и слава,

Удачный день и вдоволь хлеба.

Как будто жизнь качнется вправо.

Качнувшись влево.

У Цыгана, похоже, она уже никогда не качнется. А у меня? У меня?!

«Увидимся ль когда-нибудь мы снова?»