2 июня, понедельник (третий день сухой голодовки)

2 июня, понедельник (третий день сухой голодовки)

Нечто новенькое. Утром на проверке очередной, бравого вида разводящий (майор, по-моему) начинает мне опять угрожать.

— Со мной лучше не шутить!..

(Ты что, мудак? Какие тут шутки!?)

… Одеяло отберем!

(Ты еще скажи: в угол поставим.) И пр., и пр.

… Вы что, сейчас, когда я уйду, опять под одеяло ляжете?

Я не отвечаю. Майор некоторое время ждет, потом, поняв наконец, что ответа не будет, с возмущенным фырканьем выходит. Дверь захлопывается.

Я, естественно, опять сразу же, как ни в чем ни бывало, ложусь под одеяло. Соснуть бы. («Ну, сосни».) Минут через десять дверь снова открывается. На пороге все та же компания. Майор, блядь, со своей свитой!

— Выходите, с вещами!

Ого! Это еще что за новость? В карцер, что ли? Я чувствую, как во мне начинает закипать бешенство.

Я не горяч, но я предупреждаю,

Отчаянное что-то есть во мне.

Ты, право, пожалеешь.

Встаю и начинаю молча собирать свои вещи. Собственно, и собирать-то особенно нечего. Вон они все в пакетах в углу стоят.

— Матрас брать?

— Все берите.

Ага! Точно в карцер. Тем более, что, как я уже понял, он тут у них совсем рядом. Буквально в соседней камере. Ну, «ты, право, пожалеешь»!

Я сам неукротим сейчас и страшен,

Как эта ночь. Нас лучше не дразнить,

Как море в бурю и голодных тигров.

Да, нас, «голодных тигров», лучше не дразнить!

Выводят и заводят в соседнюю камеру.

— Одеяло и простыни мы у Вас забираем. За нарушение режима.

— Может, и матрас с подушкой уж заодно заберете?

— Зачем, матрас Ваш.

А одеяло чье? Твари! Майор выходит. Я уже просто не могу себя больше контролировать. Ярость во мне бурлит и буквально меня переполняет. Твари! Вот твари!!

Как ни странно, в камере есть форточка. Я открываю ее настежь, раздеваюсь до трусов и ложусь на холодный кафельный пол. Прямо под открытой настежь форточкой. Пол оказывается просто ледяной. Из форточки дует. (На улице похолодание.) Холод адский! Плевать!! Пусть я лучше тут сдохну, на этом грязном полу, но я не встану! Если я встану — это уже буду не я. Холод между тем усиливается. Меня начинает колотить крупная дрожь. Плевать!! Еще немного, и я наверняка получу воспаление легких (если уже не получил). А так как идет уже третий день моей сухой голодовки, организм уже ослаблен, то… В общем, вряд ли я его переживу, этот третий день.

В сущности, это конец. Не ожидал я, конечно, что он будет именно таким. Что придется замерзать, как собаке, на полу одиночной камеры спецСИЗО N 1. Достойный конец моей достойной жизни! Впрочем, не важно. Пусть все идет своим чередом. «О, будь, что суждено!»

И вот в таком положении, лежа раздетый на ледяном кафельном полу и под открытой настежь форточкой (а на улице, между прочим, колотун!) я провел пять (!) часов. После чего в дверь постучали, и равнодушный голос охранника спросил: «В баню идете?»

И тут, каюсь, я не выдержал. Слаб все-таки человек! Мысль, что вот сейчас я встану под горячий душ и смою наконец с себя всю грязь этого проклятого пола, была настолько нестерпимо-соблазнительной, что я не выдержал! Слаб, повторяю, все же человек. Отказаться в тот момент было просто выше моих сил! «Иду!»

Я встал с пола, отряхнулся, собрал свои банные вещи, сел на шконку и стал ждать.

Через несколько минут я уже с наслаждением плескался под обжигающе горячим душем. Вероятно, это-то меня и спасло. Никакого воспаления легких я в результате так и не получил. Даже не простудился!

Судьба в очередной раз бесцеремонно вмешалась и сделала все по-своему. Ведь если бы не эта баня… (Бани, между прочим, у них тут действительно по понедельникам. Это я уже потом выяснил. Так что никого ко мне специально не подсылали. Просто повезло. Так уж получилось. Случайно.)

Вечером вручаю майору жалобу. Что, дескать, одеяло у голодного человека забрали, на полу лежать оставили и пр. Пизды, короче.

Тот смотрит на меня некоторое время с каким-то благоговейным ужасом, потом молча ее берет, так же молча вручает мне одеяло и только потом уже дрожащим голосом наконец произносит: «Спокойной Вам ночи!» — «Спасибо».

Я укладываюсь под одеяло и ложусь спать. Третий день моей сухой голодовки закончился. (А адвокат-то ошибся! Вот хуй «три дня летом»!)