20 мая, вторник

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

20 мая, вторник

Сумасшедший какой-то день! События… события… события…

Пиздецы сыплются, блядь, как из рога изобилия. Только успевай уворачиваться! Все вокруг как с цепи сорвалось.

Закружилось-завертелось!..

Утро. Прогулка. Гуляем втроем по тюремному дворику, дышим воздухом. Вдруг дверь открывается, входит охранник. «Лицом к стене!

Руки на стену!» Что за хуйня? Никогда еще такого не было! Чтобы охранник на прогулке входил. Ладно, встаем. Начинает всех обыскивать. Ничего, естественно, не находит и молча выходит. Дверь закрывается. Что за бред?

Только ушел, начинают кричать из соседнего дворика.

— Три-четыре!

(Это нам? Отвечать — не отвечать?)

— Три! Четыре!!

— Да! (Это Цыган).

— Сергей есть?

(Ну вот, пожалуйста! Придется теперь разговаривать.)

— Да!

— Сергей?

— Да! Привет!

— Как у вас дела? («Это вор из соседней хаты», — говорит мне Цыган.)

— Все нормально!

— Тиса писал?

— Нет. Витя писал.

— Мне он тоже писал. А Костя нет. А Витя сверху сидит, прямо над вами.

— Да, я знаю.

— Сергей!

— Да!

— Я тебе напишу сегодня.

— У нас дороги нет. Только через Витю!

— Я через перевал напишу.

— Лучше через Витю!

— Пока!

— Пока.

(Что это за «перевал»? Ладно, сами разберутся).

— Если писать собирается, значит просить что-то будет, — замечает Цыган.

(Ну вот! Этого еще не хватало!)

Днем приходил адвокат. На обратном пути охранник забирает у меня очередной том Щедрина. На этот раз со «Сказками». Тот же самый, кстати, старлей, который месяц назад забрал у меня и «Письма к тетеньке». Судя по всему, какой-то мелкий местный начальник. Старший смены или что-то вроде того.

— Опять та же книга?!

— Это другая.

— Я же вижу! Не слепой.

— Это другой том.

— А откуда это видно?

— А там на корешке цифирька написана. Видите? Это номер тома.

Наступает длинная пауза, в течение которой охранник крутит в руках книгу и внимательно ее с разных сторон изучает. Наконец отрывисто рявкает: «Я ее изымаю!», швыряет мне мой пакет и чуть ли не силой запихивает меня в пенал.

Я так и не понял? Он что, обиделся? (Господи, чем же я его обидел?) Или это просто манера общения у него такая?.. Порывистая! А может, вид книги на него так возбуждающе действует? Как красная тряпка на быка. Или как вид мента на Костю. (Да и то сказать, ну зачем только эти книжки вообще нужны?! Телевизор же есть!)

Вообще-то, говоря по совести, здешние охранники обычно не только мне не претят, но я даже чувствую к ним почти непозволительную слабость. Все в них мне нравится: и неожиданность суждений, и безыскусственная несвязность речей, и простодушная готовность во всякое время совершить какое угодно мероприятие. Например, устроить шмон или что-нибудь там «изъять». Но второй подряд том Щедрина — это уже чересчур! С этим надо срочно что-то делать! Этак я, пожалуй, и совсем без Щедрина останусь! С одними только малявами, сопроводами и этикетками на стаканчиках супов быстрого приготовления.

Я сижу в пенале, думаю обо всем этом и злюсь. На старлея этого, на самого себя (и зачем только я его дразнил!) и на всю эту блядскую тюрьму. Заодно, кстати, слушаю, как два охранника (других) обсуждают между собой последние тюремные новости. «Все хуже и хуже! Опять какая-то комиссия. Ебут во все дыры!» (Так вам, блядь, и надо! Пидорасам!)

Наконец, выводят. Разводящий собирает группу, и мы двигаемся. Вижу в толпе Зубарька.

— Привет!

— Привет!

— Как жизнь?

— Да вот, женюсь.

— На той девушке, что вены тогда себе вскрыла?

— Да. Люблю, говорит. Ты такой красивый.

(«Красивый»? Я с некоторым удивлением разглядываю Зубарька. Ну, дело вкуса… Глаза, правда, голубые.)

— А родители ее как? Знают, что ты сидишь?

— Ну, я наплел ее матери, что за девушку заступился. На нее, мол, хулиганы напали.

За это и пострадал.

Все вокруг хохочут.

— А сама-то она знает?

— Конечно! Она все знает.

— Ну что ж, поздравляю. Счастья тебе!

— Спасибо. Сам понимаешь, кому мы нужны? Если счастье лезет в жопу, не отпихивай ногой!

— Да, лишний хуй жопе не помеха! — замечает кто-то из стоящих рядом.

Все опять хохочут.

Возвращаюсь в камеру и рассказываю про Зубарька.

— Да он же наркоман!

Разговор переходит на наркотики.

— Лучше всего метадон, — разъясняет мне Цыган. — Это самый благородный наркотик. На нем все правительство сидит. Но — дорогой.

Грамм — двести пятьдесят долларов. Кто присел на метадон — это пиздец! Все! Но от него энергия, ясность мысли. Хуй стоит насмерть.

Вечером сунул — утром вынул.

— Да какая там ясность мысли! — вмешивается Вася. — Мне один в камере рассказывал, как он под метадоном с собакой разговаривал.

Лежу, говорит, в березовой роще, подходит ко мне собака и начинает разговаривать со мной человеческим голосом. А потом проснулся — ни рощи, ни собаки, ни хуя. Лежу весь облеванный.

— А еще что есть? — с любопытством спрашиваю я у Цыгана. — Метадон, а еще что?

— Винт. Винт капнул чувихе в стакан — пиздец! Она тебя заебет!

Она с тебя не слезет. Если не хотела — захочет. Экстази. От экстази человек заводной становится, на месте не сидит. Ему хочется плясать, петь. Мы, помню, с труппой приехали к одному. А он экстази принял.

Так он сам весь вечер пел и плясал! Нам и делать ничего не пришлось.

А бабки заплатил, как положено. Мне вот сейчас бывшая жена пишет…

— Вторая по счету? — перебивает его Вася.

— Не помню уж, какая она по счету. Так вот…

— Да ладно, хватит тебе, Цыган, врать! Не слушай его, Сергей, врет он все! Никакой он не народный артист! Купил, небось, себе звание? Признайся, сколько заплатил? И не кури здесь! Сколько тебе можно говорить!

— Ну и кровопивец! Господи ты, блядь! Сохрани меня, Боженька!

Вечером вспоминаем об Андрее.

— Что-то долго его нет. Пора бы ему уж и вернуться.

— А я видел, как он зубную пасту у меня воровал, — неожиданно заявляет Вася. — Думал, я сплю, а мне сверху все видно!..

(Да-а… Вася, похоже, парень не промах. Здорово я его поначалу недооценил! Как, вероятно, и Андрей…)

… Кладу новый тюбик — наутро половина. Спрашиваю: «Куда паста девалась?» — «Да ты по сто раз чистишь!»

— А у меня сигареты тайком брал, — поддерживает Васю и Цыган. — Я тоже видел. Говорить уж не стал.

(Вообще-то у меня витамины тоже как-то подозрительно быстро кончались. Это даже Витя в конце концов заметил.

— Да ты же недавно совсем новую коробку открывал!

— Ну да!

— А сколько там штук?

— Тридцать. В день по одной я пью. Значит, на месяц должно хватить.

— Да какой там месяц! Я же помню — недавно совсем!)

Цыган между тем продолжает:

— Да и мед он весь ночью один тайком съел. Все шесть банок. Это крыса. У нас в хате, где я раньше сидел, один таджик взял незаметно сигарету, и это увидели. Его сразу под окно спать положили. Под шконку уж не стали. У нас смотрящий был тогда справедливый такой парень! Он еще сразу сказал: «Уйдешь когда из хаты, везде будешь сам объявлять, что ты крыса. Иначе отпишем — и тебе хуже будет». Да мы, Сергей, видали, как он твоим полотенцем ноги вытирал. Мы с Васей его застали. Косте с Витей говорить не стали, иначе бы драка началась. А ему сказали: «Еще раз увидим — будешь под шконкой!» — Он сразу:

«Все-все! Больше никогда!»

— Это правда! — подтверждает Вася.

Ни хуя себе!.. Ни хуя себе!! У него же грибок был на ногах! А я этим полотенцем лицо вытирал. И это после того, как я ему мазь от грибка через адвоката носил, рискуя за это в карцер попасть! И все свои лекарства от печени ему отдал, себе даже ничего не оставил!..

Да!.. Это уже просто за гранью моего понимания. Ну, я могу понять, что он крысятничал. Все это, конечно, плохо, ужасно, но в принципе понятно. Денег у него нет, передачи не носят и пр. Все это, по крайней мере, объяснимо. Но зачем ноги-то вытирать полотенцем, которым я вытираю лицо?! Это-то зачем? Ведь никакой прямой необходимости в этом не было? Полотенце-то у него все-таки есть! Свое. (Я сам, кстати, и подарил.) Это-то зачем надо было делать?

Невероятно!

— Он нас наверняка и сдал, — резюмирует Цыган. — Он мне сам говорил, что двадцать третьего обязательно должен уйти. Срок, говорит, истекает. А ребятам об этом не говорил. И все забрал сейчас. Все вещи, все бумаги. Только куртку рваную оставил. А раньше без вещей уезжал.

— Его же кум на днях вызывал, — развивает эту мысль Вася. — Сказал, небось: «Слушай, на тебя бумага пришла на освобождение. Ты давай, готовься. Если хочешь уйти». Он и сдал нас.

Так-так!.. Еще одна новая интересная версия. И тоже, кстати, очень правдоподобная. Если Андрей действительно не вернется, то все практически ясно… А если вернется?

— А если он вернется?!

— Не вернется! — категорическим тоном заявляет Вася.

— А если вернется?

— Пусть уходит из камеры! Скажем ему все втроем, — предлагает Вася.

— Не так уж это и просто! — резонно замечает Цыган. — Как он уйдет? Кто его спрашивать будет?

Вот черт! Еще одна проблема! Как он, действительно, уйдет?

Значит, придется жить с ним вместе? И что? Сразу ему объявить, что мы все видели и знаем, или все-таки подождать? Посмотреть, как он будет теперь себя вести?

После долгих и нудных обсуждений решаем все-таки пока подождать.

Посмотреть, что будет дальше. Впрочем, Вася с Цыганом, похоже, уверены, что Андрей все-таки больше не появится. Мне же почему-то кажется, что это не так. Появится! Еще как, блядь, появится! И мне, как смотрящему… Ведь крыса в камере — страшное дело! Невозможно же все время за ним следить!..

Ладно, подождем. Благо, ждать уже недолго осталось. Пару дней от силы. Хотя почему пару? Он же может когда угодно приехать! Хоть через неделю, хоть через две. Продлят ему сейчас срок и еще для проведения следственных действий на ИВСе оставят. На сколько нужно, на столько и оставят. Запросто!

А, черт!.. Все! Не могу больше! Окончательно запутался. Ложусь спать. Завтра подумаю.

Уже раздевшись и укрывшись одеялом, вспоминаю, что собирался написать жалобу из-за отобранного Щедрина. Ладно, завтра. Завтра!

Ложусь. Нет у меня сегодня сил. Все. Сплю!

P.S. Ну что, блядь, за сумасшедший день! Только заснул, как сразу же проснулся от какого-то шума на продоле. Спрыгиваю со шконаря, подхожу спросонья к тормозам и наблюдаю через штифт такую картину.

Дверь камеры напротив распахнута, по коридору снуют мусора, а около двери сидит на полу пьяный носатый зэк (чурка какой-то) с разбитым в кровь лицом. А-ах-хуеть! Дурдом! В натуре.