ДЕНЬ ПЕРВЫЙ Суббота, 16 декабря 1944 года
ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
Суббота, 16 декабря 1944 года
Прощайте, герр лейтенант, увидимся в Америке!
Неизвестный солдат 1-й дивизии СС — офицеру группы Пейпера, 5:30 утра.
1
Скоро рассвет. Небо то тут, то там озаряют красно-желтые вспышки над северной стороной горизонта. Но новое наступление проходит слишком далеко отсюда, чтобы можно было расслышать звуки орудийных выстрелов. Здесь на фронте царит тишина и задумчивое зимнее молчание.
Время от времени красные вспышки над горизонтом бросают на все окружающее ледяной отсвет. Часовые глядят вверх из своих одиночных окопов. Замерзшими ногами они топчутся на месте, помня предупреждения по поводу обморожения стоп, которые вбивали солдатам в голову последние несколько дней. Офицеры объявили обморожение стоп наказуемым проступком, потому что в боевых частях некоторые сознательно добивались обморожения, лишь бы убраться с передовой. Но одинокие часовые не ждут никаких боев здесь, на извилистой линии фронта, проходящие то по немецкой, то по бельгийской земле, следуя изгибам горного массива Арденны — Западный Эйфель. Солдаты знают, что пока их задача — тренироваться и готовиться к тому дню, когда их с этого «призрачного фронта» перебросят на один из «горячих» фронтов к северу или югу отсюда.
За передовой спит второй эшелон. Всего девять дней до Рождества, которое, как все абсолютно уверены, станет последним Рождеством войны. Все, фрицам капут, и волноваться уже не о чем. В хижинах посреди замерзших хвойных лесов, в грязно-белых домиках, где под кухонным окном возвышаются кучи навоза, а в каждой комнате стоит по распятию, во сне ворочаются молоденькие необстрелянные солдаты «призрачного фронта».
Но кое-где и за передовой солдатам приходилось и просыпаться, и волноваться. На командном пункте 99-й пехотной дивизии в маленькой приграничной бельгийской деревушке Бутгенбах в то субботнее утро штабные офицеры не спали, беспрестанно подбадривая себя сигаретами и чашками крепкого черного кофе. Молодые капитаны и майоры этой зеленой дивизии, которая и в Арденнах-то стояла только с ноября, понимали, что рассвет может оказаться невеселым. Чуть дальше к северу закаленная германская 2-я пехотная дивизия прорвала линию фронта 99-й американской, пробиваясь в район Рура. Разведка предостерегала, что прорвавшиеся немцы устроят рейд по тылам где-нибудь «на некоторых участках» растянувшегося на тридцать с лишним километров фронта дивизии. Где же именно? Фронт дивизии шел вдоль линии Зигфрида, по обращенной к Бельгии ее стороне, до деревушки Ланцерат, представлявшей собой горстку беленых каменных домиков да несколько ферм. Обитатели деревушки говорили по-немецки, и считалось, что они полностью на стороне нацистов. Здесь, на южном фланге дивизии, на 8 километров растянулись позиции 394-го пехотного полка. Полк прикрывал одну из главных дорог из Германии в Бельгию и поддерживал связь с 14-й кавалерийской группой, которая выполняла — не особенно, впрочем, надежно — задачу по прикрытию промежутка территории между 99-й и соседней 106-й пехотными дивизиями.
Тем, кто учился в Вест-Пойнте,[3] известно, что лосхаймский коридор — узкая долина, которую занимали кавалеристы полковника Марка Дивайна, представлял собой классический путь вторжения на запад. Поколениями курсанты Сен-Сира, Намюра, Шпандау, Сандхерста и Вест-Пойнта изучали вторжения немцев в Арденны через этот двенадцатикилометровый коридор в 1870, 1914 и 1940 годах. Теперь же всю защиту этого участка представляли собой лишь правый фланг 394-й пехотного полка да девятьсот спешенных кавалеристов полковника Дивайна, разместившихся в шести укрепленных селениях возле границы. В их позициях были бреши шириной до километра. Поговаривали, что бельгийцы из рядов вермахта ходят через линию фронта домой на увольнение, а недавно немецким лазутчикам удалось даже незаметно выкрасть сквозь нее танк «Шерман».
Первый лейтенант Лайл Бук волновался, сидя в окопе, вырытом на холме возле деревни Ланцерат. Этот офицер разведвзвода 39-го полка уже полтора дня слышал необычный шум на своем участке фронта. Бук уже шесть лет служил в армии и не разделял легкомысленного настроя офицеров из противотанкового отделения 14-й кавалерийской группы, которые располагались перед ним, непосредственно в деревне Ланцерат. 15-го числа он заставил своих солдат всю ночь простоять на карауле, и теперь почти все они отсыпались — но сам Бук заснуть не мог. Что-то происходило, но он не мог понять что.
Сержант Баннистер из взвода лейтенанта Фарренса 14-й кавалерийской группы, тоже волновался. Но у него для того были и видимые причины. Уже два раза перед рассветом он вылезал из спального мешка и выглядывал в окно маленького бельгийского домика, в котором расположился. За день до того он заметил немецких солдат, которые тащили тяжело груженные сани к дому на его участке линии фронта. Что было в тех санях — сержанту установить не удалось, но сам факт его очень беспокоил.
Но если на местах кто-то и волновался, чем обернется завтрашний день, то Верховное командование было уверено, что 16 декабря 1944 года ничем не будет отличаться от 15-го. Генерал Ходжес, командующий 1-й армией, под чью ответственность были вверены Арденны, не волновался за «призрачный фронт» — его занимала атака 2-й германской дивизии на дамбы Рура, являвшиеся жизненно важным участком для его стратегических планов. Надо признать, что более пессимистически настроенный его начальник разведки, полковник Диксон по прозвищу Монк, в штабе, расположенном в отеле «Британика» в курортном бельгийском городке Спа, сказал генералу, что, «возможно, противник предпримет ограниченное наступление с целью создания рождественской иллюзии победоносности своих войск у гражданского населения». Но похоже, что и сам полковник не слишком серьезно отнесся к своему прогнозу, поскольку в тот же день он улетел, с одобрения генерала Ходжеса, на четыре дня в Париж, получив первое увольнение с тех пор, как шесть месяцев назад 1-я армия высадилась в Нормандии.
Генерал Омар Брэдли, командир 12-й группы армий, был еще спокойнее, находясь глубже в тылу, в отеле «Альфа» в Люксембурге. За несколько дней до того он заявил журналистам:
— Хорошо бы они сами на нас полезли! Гораздо легче было бы поубивать их всех, если бы они только выбрались из своих нор!
А сейчас, перед рассветом 16 декабря, он готовился к долгой поездке из Люксембурга в штаб Верховного командования в Версале, чтобы обсудить там проблемы смены личного состава, особенно стрелковых частей, в которых этот вопрос стоял особенно остро в свете тяжелых потерь предыдущего месяца.
В самом же Версале царил дух непоколебимой уверенности в себе. С немцами было покончено. Уже стояли наготове две «Летающие крепости»,[4] оснащенные специальной радиоаппаратурой, в ожидании того момента, когда Берлин падет, чтобы послужить тогда мобильными центрами связи.
Итак, 75 тысяч солдат и офицеров 1-й армии США спали предрассветным сном, начиналось утро нового дня, такое же, как и предыдущие, — холодное, тоскливое и все же безопасное. Они не слышали приглушенных шагов четверти миллиона немецких солдат, формирующих фронт атаки, не слышали шума заводящихся моторов «Пантер», не чувствовали, что на них смотрят жерла 2 тысяч орудий всех калибров, у которых уже стоят артиллеристы, а штурмовые батальоны в маскхалатах пробираются по предрассветному хвойному лесу к позициям американцев.
2
В 5:30 утра за дело взялась немецкая артиллерия. Первой открыла огонь огромная пушка, укрепленная на железнодорожной платформе далеко за передовой в районе городка Прюм. Вслед за ней ударили сотни других орудий всех калибров. Лейтенант Бук в ужасе видел со своего наблюдательного пункта над Ланцератом, как весь горизонт полыхнул яростной вспышкой желто-красного огня. Бойцы из взвода лейтенанта съежились на дне своих промерзших окопов, прикрывая голову.
Чудовищный артиллерийский огонь обрушился на каждого из американцев, занявших позиции в лос-хаймском коридоре. Солдаты, вскочив с постели, хватали оружие и бежали в подвалы и укрепленные пункты, вырытые в каменистой горной земле. Мирные жители прятались в подвалах. В Мандерфельде, в штабе 14-й кавалерийской группы, офицеры хватали телефонные трубки и сыпали приказами. Связные разбегались по машинам, моторы ревели и кашляли, и все это заглушали непрекращающиеся разрывы снарядов. С обеих сторон коридора, и с территории 106-й, и с территории 99-й дивизии, хлынули потоки рапортов:
5:50 — 423-я, 106-я дивизии: противотанковое отделение с 5:30 под артобстрелом;
6:32 — 99-я дивизия: по всему сектору дивизии ведется интенсивный артобстрел…
Канонада продолжалась целый час. Потом обстрел прекратился так же неожиданно, как начался. Что же творится, черт возьми? Солдаты высунулись из окопов, потными ладонями крепко сжимая оружие и возбужденно вглядываясь перед собой, пытаясь что-то увидеть в густом тумане, окружавшем их со всех сторон.
Немцы шли, даже не пытаясь скрываться. Три дивизии, тысячи солдат, надвигались из окрестных гор на американские позиции как на параде, выказывая полное презрение к ничтожным попыткам обороняющихся остановить их.
Сержант Джон Баннистер увидел немцев через окно. Они маршировали по дороге по четыре-пять человек в ряд, насвистывая и напевая, как будто никаких американцев не было на несколько километров вокруг. «Они, должно быть, не знают, что мы здесь, — подумалось сержанту. — А может, они просто слишком чертовски самоуверенны?»
Солдаты отделения быстро установили на втором этаже дома пулемет и, дождавшись, пока немцы подойдут на двадцать метров к проволочным заграждениям, которыми бойцы взвода огородили деревню, открыли огонь из всего оружия, которое у них было. Передние ряды немцев рухнули. Их тела лежали тут и там, воздух наполнили ярость и отчаяние. Но немцы не отступали. От основных сил отделилась группа солдат, бросившихся вперед, чтобы перерезать проволочное заграждение. Раздалось несколько взрывов, и тела смельчаков отлетели обратно — они нарвались на расставленные кавалеристами мины.
Другая группа из трех человек под прикрытием двух стрелков выдвинулась правее, где они установили минометы и принялись обстреливать позиции американцев. Пока обороняющиеся лежали на соломенном полу, в деревню ворвались пятьдесят немцев, но позиция, занятая американцами, была идеальной — она позволяла держать под полным контролем снежный вал, через который нападающим пришлось бы перебираться.
Вскоре после рассвета немцы временно отошли. Один из них, уходя, сложил руки рупором и злобно крикнул:
— Передохните минут десять! Мы сейчас вернемся!
Командир Баннистера, лейтенант Фарренс, крикнул ему в ответ:
— Давай-давай, мы уже ждем, сукин ты сын!
Час спустя из Рота, первой укрепленной деревни в зоне 14-й кавалерийской группы, поступил рапорт, что в деревню вошел противник и что танк «уничтожает нас прямой наводкой» с расстояния семидесяти метров. Полковник Дивайн спешно выслал на помощь защитникам легкие танки, они успели проехать лишь небольшое расстояние, как их продвижение прервал огонь батареи 88-миллиметровых орудий.
Рот продержался еще два часа. Потом капитан Стенли Порч, ответственный за оборону Рота, дал радиограмму своему ближайшему соседу, лейтенанту Хердричу в Кобшайде: «Мы отходим! Ваши южные друзья (106-я пехотная дивизия) — тоже. Решайте сами, отступать пешим ходом или на машинах, — я советую выдвигаться пешими». Однако уйти Порч и его солдаты так и не смогли — два часа спустя их взяли в плен.
Хердрич решил отбиваться дальше. Рядовой Склепковский из его минометного расчета схватил несколько гранат и принялся кидать их в наступающих немцев сквозь щель в стене командного пункта Хердрихи. Гранаты взрывались на уровне груди, нанося нападающим страшные раны, и атака сразу же захлебнулась. Противник бежал.
Позиции лейтенанта Бука пока никто не атаковал. Через десять минут после окончания артобстрела лейтенант увидел, как противотанковое подразделение 14-й кавалерийской группы уходит из Ланцерата. Он позвонил в штаб полка и запросил указаний — из штаба приказали послать разведку в Ланцерат и выяснить, что происходит. Отобрав троих солдат, Бук возглавил их лично, и группа осторожно подобралась к опустевшей деревне. Крадучись, он подобрался к дому, который служил командиру противотанкового подразделения наблюдательным пунктом. Дверь была распахнута настежь — признак того, что кавалеристы поспешно бежали. Лейтенант высунулся из канавы, в которой пряталась разведгруппа, — ни малейшего признака неприятеля. Стоит рискнуть. Крепко сжав карабин, Бук махнул рукой солдатам, они вскочили и перебежкой по вымощенной камнем дорожке бросились к дому.
Разведчики вбежали на первый этаж, где повсюду валялись вещи американцев, и поднялись по лестнице в спальню, откуда можно было увидеть немецкие позиции. В дверях Бук замер — в комнате сидел лицом к окну крупный мужчина и разговаривал по домашнему телефону по-немецки. Первым из разведчиков опомнился рядовой Цакаинкас по прозвищу Сак, самый агрессивный солдат во всем взводе. С криком «Руки вверх!» он наставил на незнакомца штык. Тот по-английски не понимал, но быстро поднял руки. Бук лихорадочно соображал. Он знал, что местное население настроено преимущественно прогермански. До 1919 года это была немецкая территория, а когда немцы вернулись сюда в 1940-м, 8 тысяч местных жителей записались в немецкую армию. Те же, кто остался здесь, по мнению американских солдат, представляли собой скопление немецких шпионов, предоставляющих информацию вражеским разведчикам, в изобилии сновавших в округе. Если перед нами шпион, думал лейтенант, его надо убить на месте. Но если это просто мирный житель, которого наступление застало врасплох, то убивать его было бы не лучшим делом.
— Отпустите его, — принял спешное решение лейтенант.
Сак кивком указал мужчине на выход, и тот, оскалившись, вылетел прочь.
Бук через секунду забыл об этом происшествии — из окна было видно, что сюда движутся сотни немцев.
— Сак, — приказал лейтенант, — ты идешь со мной. Робинсон, — обратился он к самому старому и опытному бойцу во взводе, — вы с Грегером остаетесь здесь и следите за дорогой. Когда немецкая колонна вытянется на километр, возвращайтесь в расположение взвода.
Вдвоем разведчики вернулись на свои позиции и попытались по телефону связаться с полком, но эта связь не работала. Тогда лейтенант воспользовался радио, и тут ему повезло, но принимающий сообщение офицер не поверил донесениям о массированном наступлении немцев.
— Черт вас побери, — кричал Бук, — не говорите мне, что я не видел того, что я видел! У меня стопроцентное зрение! Пусть артиллерия, вся артиллерия, какая есть, обстреляет дорогу южнее Ланцерата! Оттуда подходит колонна немцев!
Но ожидания лейтенанта оказались тщетными. Артобстрела так и не произошло. Поразмыслить о причинах этого Бук не успел — сразу же после разговора со штабом по полевому телефону, брошенному кавалеристами при отступлении, позвонил Робинсон:
— Немцы уже на первом этаже. Что нам делать?
К полудню все стратегически важные деревни в двенадцатикилометровом коридоре немцы либо уже заняли, либо упорно атаковали. Дороги вокруг района боевых действий были забиты транспортом — некоторые машины ехали на фронт, но большая часть удирала в тыл.
В Мандерфельде все пришло в смятение. Немецкие минометы обстреливали окраины города. На улицах царила паника, мирные жители, сочувствующие американцам, стремились убраться поскорее, пока на них не обрушился гнев немцев. В самом штабе спешно паковали документы перед отступлением. Незадолго до того полковник Дивайн патетически заявил: «Мы останемся здесь!» Теперь же и у него сдали нервы.
В 11:00 полковник отдал приказ об отступлении. Это был только первый из подобных приказов, которые ему пришлось отдать в тот день. На большую часть из них у полковника не было разрешения от вышестоящего командования; в результате позже он будет смещен с должности, а генерал-инспектор возбудит расследование деятельности его штаба во время начальных этапов битвы.
Хердрич в Кобшайде попал в окружение со всех сторон, путь к отступлению был для него отрезан. Но он не сдался. Бойцы его взвода привели в негодность все тяжелое вооружение и разбрелись по окрестным лесам по трое и по четверо — так начался их трехдневный выход из окружения.
Бойцы взвода Баннистера в Кревинкеле, когда у них кончились боеприпасы, погрузились в три бронетранспортера и пять джипов и бросились прочь. Только они успели уйти, как из лесов со всех сторон в поселок вошли немецкие пехотинцы в маскхалатах. В Мандерфельде на беглецов обрушились насмешки и обвинения в трусости со стороны солдат подходящих с запада подкреплений.
Но и подкреплений хватило ненадолго. Днем некоторые дома в Мандерфельде уже горели, и дороги на запад были забиты потоками отступающих — пешком и на машинах. Боевой дух упал, и это было заметно. Солдаты бросали оружие. Одни срывали каски и военную форму, другие апатично сидели в наскоро загруженных машинах, уткнувшись лицом в ладони. Вскоре и полковник Дивайн со своим штабом умчался в тыл, чтобы больше никогда не вернуться.
В деревнях, брошенных американцами и ждущих прихода немцев, местные жители спешно вычищали следы американского присутствия. Звездно-полосатые флаги, портреты Рузвельта и Черчилля, прочие принадлежности американцев — все вылетало в окна на булыжники мостовой. «Unser Jungs kommen wieder!»[5] — кричали друг другу местные.
3
К позициям лейтенанта Бука немцы подошли обычным маршем. Они двигались из Ланцерата двумя колоннами, по обеим сторонам дороги; оружие висело у солдат на плече, шли кучно, не подозревая о присутствии противника.
Бук, два года отслуживший инструктором в Форт-Беннинге, распознал в них по длинным бесформенным камуфляжным комбинезонам и шлемам без ободка воздушных десантников. Он сразу же передал информацию в штаб и задумался, что теперь делать. Немцев было несколько сотен, а у него — шестнадцать человек, но хорошо вооруженных и находящихся на замечательной оборонительной позиции. Открывать ли огонь по наступающим? Лейтенант решил подождать основных сил немцев, а пока наблюдал, как колонны немецких десантников идут мимо и уходят направо — в направлении деревни Лосхаймерграбен. Бук постарался примерно подсчитать их численность — вышло что-то около трехсот человек. Потом на дороге появились три отдельно стоящих человека. Горячему парню Саку показалось, что это командир десантников со своим штабом и что вот тут-то как раз стоит стрельнуть. Не предупредив лейтенанта Бука, он поднял оружие и прицелился в первого. И в этот момент из ближайшего дома выскочила девочка. Сак заколебался. Если бы он выстрелил, то мог бы попасть в нее.[6]
А потом было уже поздно. Девочка явно симпатизировала немцам. Она схватила немецкого офицера за руку и стала активно показывать в сторону позиций американцев. Офицер отреагировал моментально — он что-то крикнул, и десантники попрыгали в канаву по обе стороны дороги, сразу же открыв оттуда огонь. С этого момента стрельба продолжалась весь день. Сак принимал в этом процессе активнейшее участие, поливая канавы и лес за ними свинцом из пулемета 50-го калибра. Он был уверен, что к попавшим в ловушку на дороге немцам никто не придет на помощь. Бук тем временем припал к рации и снова просил артиллерийской поддержки. Тщетно. В отчаянии он снова вызвал штаб полка.
— Что же нам делать?
— Держаться любой ценой! — лаконично ответили в штабе, после чего в рацию попала пуля и связь со штабом полка прервалась навсегда. Последнее связующее звено между 106-й и 99-й пехотными дивизиями было разорвано.
В полдень немцы запросили прекращения огня, чтобы забрать раненых, лежащих перед позициями Бука. Внимательно наблюдая за немецкими санитарами, Бук согласился. Для него это была возможность отдохнуть и оценить свое положение. А оно было безрадостным. Потери, правда, были на удивление малы — только один из солдат оказался тяжело ранен, — но все устали и были встревожены. Бойцы понимали, что они окружены и что командование не сможет вытащить их из этой заварухи.
Как только немецкие санитары спустились вниз, из-под Ланцерата снова начали стрелять минометы. Вокруг американских позиций грохотали разрывы. Десантники снова лезли на холм! Трое из них подползли на расстояние выстрела к рядовому Милошевичу, который прикрывал левый фланг с легким пулеметом 30-го калибра. Сак схватил автомат и выпустил по ним очередь. Все трое упали на спину, как будто их снес некий огромный металлический кулак. Сак не мог остановиться, казалось, что его палец прирос к спусковому крючку — он выпустил весь магазин в уже мертвые тела, так что одно из них даже перевернулось от пуль.
К вечеру трупы молодых десантников кучами валялись перед позициями американцев, а Бук стал думать, что пора спасать людей. Улучив момент затишья, он подозвал Сака и сказал, чтобы тот уводил солдат — тех, кто хочет уйти.
— А вы идете? — спросил Сак.
— Нет, у меня приказ держаться любой ценой.
— Тогда мы тоже остаемся, — ответил Сак.
Не успел Бук вступить в спор, как немцы возобновили атаку. Но чуть позже, когда стало темнеть, лейтенант послал капрала Дженкинса и рядового Престона к своим с приказом привести подкрепление. Оба не вернулись.
Под покровом темноты первого вечера операции, которую вскоре Уинстон Черчилль назовет «Битвой за выступ», немцы стали украдкой пробираться на американские позиции. Отказавшись от тактики грубого наскока, они перебегали от окопа к окопу, уничтожая каждого из обороняющихся по отдельности.
Очередь 9-миллиметровых пуль из автомата попала Саку в лицо. Повернув его на бок, Бук ужаснулся — солдату отстрелило всю щеку, и правый глаз лежал посреди кровавого месива, как огромная жемчужина в раковине.
— Я вытащу тебя отсюда! — закричал Бук, поднимая раненого из окопа.
В этот момент к ним уже подбежали нападающие. Немецкий офицер с пистолетом в руке взглянул на лицо Сака и вскрикнул от ужаса. Двое подбежавших солдат, вне себя от сегодняшней бойни, хотели добить раненых (Бук тоже был ранен, в ногу), но офицер заслонил их собой, громко крикнув: «Найн!»
Хромая, Бук с помощью одного из немецких солдат потащил теряющего сознание Сака вниз, в Ланцерат. Так начался их долгий путь военнопленных.
К полуночи эти двое уже находились в смешанной компании немцев и американских военнопленных в единственном кафе Ланцерата. Вдоль одной из стен тянулась стойка бара, покрытая цинком, сейчас пустая, а обычно уставленная отвратительным сливовым бренди местного разлива. На стене напротив висели дешевые часы с кукушкой, непонятным образом пережившие четыре года грабежей солдатни, и кажущаяся чем-то нездешним кукушка добросовестно отсчитывала часы.
Немцы закончили допрос пленных. Теперь все пытались хоть немного поспать, за исключением Бука, который не оставлял безуспешных попыток остановить кровь, сочившуюся из ужасной раны Сака, пропитывая кровью его китель. В воздухе стоял резкий запах мужского пота, оружейной смазки и дешевого черного табака немецких сигарет. Бук не давал себе уснуть.
Дверь в кафе внезапно открылась. Внутрь ворвались клубы морозного воздуха, и вошел высокий худощавый мужчина. На секунду он замер в дверях, явно не заботясь о том, что свет из незакрытой двери выдаст расположение позиций вражеским летчикам, и с неприкрытым презрением оглядел открывшуюся ему сцену.
Потом вошедший захлопнул дверь и прошел через всю комнату туда, где отдыхал полковник — командир 9-го парашютно-десантного полка, который весь день атаковал позиции Бука. Сам Бук смотрел на вновь прибывшего с интересом. В желтом свете ламп на воротнике его камуфляжной куртки серебристо сверкнули руны SS. Это был эсэсовский полковник.
4
Вошедший молодой офицер был не кто иной, как Иоахим (или Йохен, как он сам предпочитал, чтобы его называли) Пейпер, один из самых молодых командиров полка в немецкой армии. В его подчинении находился первейший полк лучшей дивизии немецких вооруженных войск — дивизии СС «Лейбштандарт Адольф Гитлер».
Пейпер родился в семье потомственных военных, и вполне естественным казалось, что и он, получив образование в 1933 году в высшей школе в Берлине, должен был пойти служить в армию. Его отец хотел видеть сына офицером элитного «кавалерийского полка номер четыре» и с этой целью принял предложение полковника фон Райхенау о том, чтобы Йохен вступил в ряды местного СС-райтерштурм — добровольного кавалерийского подразделения СС, которому покровительствовали высшие слои берлинского общества и в рядах которого состояла даже пара принцев. По мнению фон Райхенау, Йохену предстояло пока что научиться всем кавалерийским премудростям, а по завершении образования, уже владея всеми необходимыми навыками, поступить на службу в кавалерию. Отцу Пейпера эта идея пришлась по душе, и так юноша попал в эсэсовское подразделение.
Но когда пришло время переходить в кавалерию, интереса к ней у Йохена уже не было. В отличие от большинства своих сверстников из старинных офицерских династий, он мечтал только о том, чтобы попасть в новое формирование — «Черную гвардию». И молодой человек вступил в ряды нацистской элиты — СС, — хотя это и подразумевало, что, несмотря на диплом высшей школы, ему придется послужить сначала рядовым. (Если бы он пошел на службу в рейхсвер, то благодаря своему образованию автоматически сразу стал бы курсантом офицерской школы.)
По истечении некоторого времени службы в Берлине Пейпера направили на обучение в офицерскую школу в Брюнсвик. Закончив обучение через год, он сразу же был назначен адъютантом в штаб рейхсфюрера Генриха Гиммлера. В штабе молодой человек зарекомендовал себя полезным и образованным офицером — он свободно говорил по-французски и по-английски и всем своим существом опровергал распространенное в берлинском обществе и среди офицеров регулярной армии представление об эсэсовцах как о выскочках с претензиями.
Однажды Гиммлер обнаружил, что его красавчик адъютант до сих пор беспартийный. Удивленный отсутствием на форме Пейпера партийной булавки со свастикой для галстука, рейхсфюрер напрямую спросил адъютанта, член он партии или нет, и тот ответил, что в свое время не вступил, а теперь уже не хочет иметь партийный билет с длинным номером. Гиммлер тотчас же позвонил Мартину Борману и попросил его, как только освободится какой-нибудь из коротких членских номеров в партии, выделить этот номер его адъютанту. Однако короткий членский номер так никогда и не освободился, и вышло, что Пейпер, воплощение и идеал нацистского солдата, так никогда и не вступил в партию.[7]
Когда началась война, Пейпер тут же подал рапорт о переводе в «Лейбштандарт Адольф Гитлер», в Польскую кампанию командовал ротой и заслужил Железный крест. Его заслуги были отмечены, и по окончании кампании Пейперу доверили командование батальоном. На тот момент, к возрасту двадцати пяти лет, у него уже сложилась репутация способного и очень перспективного молодого офицера.
Шли годы. Завершилась Французская кампания, а за ней — Балканская. Пейпер сражался везде, но полностью его командирский талант проявился в России, в 1942–1943 годах, когда немецкий «натиск на восток» стал очевидно выдыхаться.
В феврале 1943-го, когда на Донце русские неожиданно перешли в контрнаступление, Пейпер получил приказ пробиться со своим танковым батальоном к окруженной 320-й пехотной дивизии немцев, которая тщетно пыталась вырваться к своим, имея на руках 1500 раненых. Русская зима была в разгаре, а окруженная дивизия находилась в тридцати километрах за линией фронта, в плотном кольце советских войск.
К окруженной дивизии Пейпер прошел, не встретив особого сопротивления русских. После того как была организована охрана конвоя из вереницы машин и повозок с ранеными, он скомандовал отбой, чтобы солдаты отдохнули перед тяжелым маршем назад.
На следующее утро колонна вышла рано, но русские откуда-то уже знали о планах немцев, и везде было полно партизан. За ночь подошел лыжный батальон и расположился в деревне, лежавшей на пути. Времени на раздумья у Пейпера не было — его танки сошли с дороги, объехали деревню и вошли в нее с другой стороны. В ходе короткой, но ожесточенной схватки русские были частью перебиты, частью бежали обратно в лес, и тихоходная колонна продолжила путь.
Ближе к вечеру добрались до реки. Под прикрытием танков нашли два места, где лед показался достаточно толстым, чтобы выдержать машины и повозки. После того как раненых переправили на тот берег, сам Пейпер повернул свой батальон и поехал обратно. Для его тяжелых машин лед был все же слишком тонок, надо было искать более надежное место для переправы. Другой командир на месте Пейпера решил бы, что уже сделал все, что мог, уничтожил бы свои машины и отправился на ту сторону реки пешком. Но Пейпер был полон решимости спасти танки — и ему это удалось. Когда несколько дней спустя немцы перешли в наступление, именно майор Пейпер захватил два предмостных укрепления, имевших решающее значение. Так что никто не удивился, что за свои февральские подвиги он был удостоен высшей награды Германии — Рыцарского креста.
Но Пейпер был не из числа тех «коллекционеров наград», которых хватает в любой армии и которые ради своих амбиций жертвуют жизнью солдат направо и налево. Пейпер и сам, нисколько не колеблясь, мог с оружием в руках сражаться наравне с рядовыми, когда того требовала ситуация. Летом 1943-го, когда на его позиции внезапно выскочили советские танки, он схватил винтовку, снаряженную надкалиберной гранатой, и, в то время как солдаты сочли более уместным схорониться на дне окопов, подпустил Т-34 на расстояние нескольких метров и выстрелил. Русский танк исчез во вспышке желто-красного пламени, а когда солдаты со стыдом показались из окопов, Пейпер, ухмыляясь, сказал только:
— Ну что, заслужил я значок боевого пехотинца, а?
В ноябре 1943 Пейпер получил под командование 1-й танковый полк дивизии «Лейбштандарт». Это была очень высокая честь, если учесть возраст новоявленного командира полка в дивизии, где хватало храбрых воинов с многолетним боевым опытом. Но уже месяц спустя Пейпер доказал, что достоин оказанного доверия. В декабре он провел свою боевую группу глубоко в тыл противника, разгромил штабы четырех советских дивизий, разбил несколько подразделений русских и захватил или уничтожил 100 танков и 76 противотанковых орудий. Этот рейд, проведенный в сорока километрах за линией фронта, принес ему желанные дубовые листья к Рыцарскому кресту и репутацию офицера, которому, возможно, предстоит стать самым молодым генералом войск СС.
Но Россия оставила Йохену Пейперу много шрамов, как физических, так и психологических. Его некогда красивое молодое лицо стало жестким и безжалостным. За несколько русских зим он насмотрелся смертей сверх всякой меры — и теперь в глубине души понимал, насколько жестокой будет его собственная смерть. Это понимание вкупе с опытом неестественной фронтовой жизни отвратили его от стремлений к дому и семье, свойственных нормальному человеку, — хотя у него были и жена и дети. Единственной семьей стала для Пейпера дивизия «Лейбштандарт». По мере того как ряды этой семьи редели в жестоких боях на Восточном фронте, она пополнялась новыми членами в виде восемнадцатилетних юношей с невинными детскими лицами, которые сотнями стекались в полк Пейпера, словно стремясь скорее заплатить за идеалы Гитлера собственной кровью.
К 1944 году молодой полковник — в это звание он уже был произведен — сделался человеком грубым, жестким, временами до бесцеремонности, но все же, в отличие от большинства своих коллег, у него оставались спасительное изящество, по крайней мере — в англосаксонских глазах, и великолепное чувство юмора.[8] К пятому году войны в его характере сформировалось типично немецкое сочетание наивного, почти мальчишеского идеализма и дикости жестокого солдата удачи, которому известен только один вид истинной преданности — не Богу, не своей стране, даже не своей семье, а лишь своему воинскому соединению — «Лейбштандарт Адольф Гитлер».
История дивизии «Лейбштандарт Адольф Гитлер» как самостоятельного подразделения началась в 1933 году, когда Гитлер, боясь угрозы заговора, отдал после поджога Рейхстага приказ об учреждении личной охраны, которая оберегала бы его жизнь. Руководить этой личной охраной фюрер поручил своему старому товарищу по партии и бывшему шоферу Зеппу Дитриху. Дюжий баварец взялся за дело с присущей ему энергией, отобрал 120 солдат ростом выше ста восьмидесяти сантиметров, которые тройным кордоном окружили Гитлера и рейхсканцелярию и через которых обязан был теперь проходить каждый посетитель диктатора. Помимо несения охранной службы, здоровяки обязаны были также и прислуживать Гитлеру за столом, неуклюжие и неловкие в роли официантов в белых кителях. А когда Гитлер отправлялся куда-то в своем большом черном «Хорьхе», машина всегда была полна остроглазых великанов, одетых в черное и вооруженных до зубов.
Год спустя, когда рейхсканцелярия была заново отстроена в соответствии со вкусами Гитлера, личная гвардия отделяла парадный вход от солдат регулярной армии. Вскоре фотографии и кинокадры с изображением двух облаченных в черное великанов с белыми ремнями двойных портупей и начищенными до блеска винтовками обошли весь мир. Для многих они стали символом жестокой эффективности нового режима Германии.
В сентябре 1933 года, на нюрнбергском съезде партии, Гитлер провозгласил новое название для подразделения своей охраны. До тех пор оно именовалось «штабной охраной», теперь же вошло в историю под названием «Лейбштандарт СС Адольф Гитлер». Два месяца спустя, 9 ноября, в десятую годовщину подавленного мюнхенского путча, бойцы «Лейбштандарта» дали особую присягу, обязавшись телом и духом служить лично Адольфу Гитлеру. Этот факт не удостоился особого внимания большинства немцев. Церемония выглядела внушительно, а солдаты были превосходно вышколены — вот и все, что увидела общественность. Никто не понял, что Гитлер создает новую преторианскую гвардию, по древнеримскому образцу, которая должна хранить верность не государству, а его правителю.
Но Зепп Дитрих, хоть и служил в прежней баварской армии сержантом с 1911-го по 1918 год, мало понимал в современном военном деле. Он, несомненно, обладал стойкостью, отвагой, боевым духом и авторитетом среди солдат, но командиром он не был. Как рассказывал один из командовавших им на войне, генерал Биттрих: «Я как-то раз полтора часа пытался объяснить Зеппу Дитриху положение дел с помощью карты. Бесполезно. Он так ничего и не понял».
Геринг говорил: «Максимум, на что способен этот человек, — командовать дивизией», а Рундштедт описывал его как человека «достойного и тупого». В общем, в итоге обучение «Лейбштандарта» возложили на 9-й пехотный полк, из которого когда-то набиралась охрана рейхсканцелярии.
Но Дитрих хоть и позволил армейским тренировать своих солдат, но в целом не терял строго личного контроля над своим спецподразделением. Доходило до того, что в 1935 году Гиммлер, глава СС, писал ему: «Уважаемый Зепп, это просто невозможно! Ваши офицеры все-таки должны признавать хотя бы лично меня. Иначе „Лейбштандарт“ становится совершенно неуправляемым. Вы творите что хотите, не обращая никакого внимания на приказы вышестоящих».
Таким образом, «Лейбштандарт» вскоре превратился в замкнутое самодостаточное элитное образование, члены которого готовы были драться как с армейскими, так и с представителями других подразделений СС по малейшему поводу, сохраняя лояльное отношение лишь к собственным офицерам и собратьям по части.
К концу тридцатых годов, в свете приближающейся войны, «Лейбштандарт» разросся до масштабов полка, но все еще претендовал на отбор лучших из лучших. Разумеется, пополнение формировалось на добровольческой основе — для этого в стране хватало фанатичных идеологически обработанных молодых людей, прошедших через гитлерюгенд и «Арбайтсдинст». Действовали строгие правила отбора. Во-первых, кандидат, в возрасте от 17 до 22 лет, должен был доказать, что начиная с 1760 года его род не осквернен еврейской кровью. Во-вторых, производился строгий отсев по физическим данным — рост кандидата не мог быть меньше 180, позднее 184 сантиметров, и наличие одного-единственного запломбированного зуба становилось причиной для отказа. Если эсэсовец хотел стать офицером, сначала он должен был два года прослужить рядовым, хотя, в отличие от регулярной армии, в «Лейбштандарте» от кандидатов в офицеры не требовалось свидетельства об окончании высшей школы.
Курсанты офицерской школы становились элитой внутри элиты. После двухлетней службы рядовыми, в ходе которой они приобретали гораздо более глубокое знание жизни солдат, чем армейские офицеры, курсанты отправлялись на обучение в юнкерскую школу СС либо в Бад-Тёльц, либо в Брауншвейг. Режим в обоих заведениях был жестким, упор делался на физическую подготовку и стойкость к тяготам. Само обучение тоже было гораздо более реалистичным, чем в армейских учебных заведениях, на занятиях широкомасштабно применялось боевое оружие. Так, например, перед войной будущим офицерам раздавали саперные лопатки и приказывали окопаться. По окончании выделенного на это времени на позиции выпускали взвод танков. Участь тех, кто окопался недостаточно глубоко, была незавидной. Имеются свидетельства и такого подхода к обучению: курсантам приказывали положить себе на голову — на каску, разумеется — гранату. После того как граната была приведена в равновесие, инструктор, находясь на должном расстоянии, приказывал выдернуть чеку и оставаться в стойке «смирно», пока та не взорвется. Если курсант четко замирал, то энергию взрыва рассеивала стальная каска и испытание проходило для него безвредно. Но вот если он начинал нервничать, дергаться и граната падала…
К 1939 году энтузиазм и фанатичная преданность собственному знамени помогли «Лейбштандарту» с лихвой восполнить нехватку военных традиций. Чувство превосходства аристократического меньшинства над массами обычных солдат и отгороженность от этих масс сводом собственных законов заставляли бойцов «Лейбштандарта» становиться хозяевами на поле боя.
Боевое крещение «Лейбштандарт» принял в Польской кампании, в которой участвовал в качестве полка мотопехоты. Потери этого полка оказались выше, чем у любого из армейских подразделений, и особенно высокими — среди офицерского состава. В последовавший затем период позиционной войны численность личного состава «Лейбштандарта» была восстановлена, и к следующей своей боевой задаче, нападению на нейтральную Голландию, это был уже усиленный полк. Совершив эффектный бросок в 120 километров за один день, полк успел принять участие в завершающих боях за Роттердам. Солдаты одного из подразделений полка ухитрились при этом прославиться тем, что серьезно ранили генерала Штудента, командира немецких ВВС, через два часа после приказа о прекращении огня.
Из Голландии «Лейбштандарт» был переброшен во Францию, а оттуда — в Россию, с недолгим «заездом» в Грецию по дороге. Именно в России «Лейбштандарт», к тому времени уже танковая дивизия, проявил себя в полной мере. В первые годы Русской кампании дивизия была везде, начиная каждое наступление, прикрывая каждое отступление, сражаясь отчаянно и храбро, порой до театральности, становясь надеждой каждого немецкого командира и кошмаром каждого русского, на чьем участке фронта появлялась. Именно «Лейбштандарт» захватил ключевое предмостное укрепление на Днепре, прорвал оборону русских в Крыму, взял Ростов, отвоевал Харьков, пытался пробиться к окруженной 6-й армии под Сталинградом. В затяжных битвах за незаметные деревушки снежных просторов Советского Союза сломалось немало элитных армейских немецких частей, и не один командир предпочел бы застрелиться зимой 1942/43-го, лишь бы уйти от необходимости снова поднимать в бой горстку посеревших скелетов, когда-то представлявших собой славный полк.
Но только не «Лейбштандарт». Зимние кампании, напротив, закалили дивизию и превратили в подразделение, не знающее поражений. Но принятая дивизией роль «пожарной бригады фюрера», выполняя которую приходилось носиться с одного фронта на другой, спасая безвыходные положения, приводила к большим потерям. И к концу 1943 года в священные ряды эсэсовской дивизии номер один набирались уже солдаты из десятка европейских стран, включая даже французов, противников двухлетней давности.
Со всей Европы стекались они — наивные и испорченные, храбрые и трусоватые. Все — молодые, все — верящие лживым обещание вербовочных плакатов, развешанных по вымершим европейским городам. Для них серебряный эсэсовский значок означал лишь приключения и славу в сражениях «за единую Европу против советских недочеловеков». Теперь, когда немцев в России загнали в угол, «германская» и «великогерманская» идеология почти исчезла из учебного процесса, уступив место «европейской» концепции. В Бад-Тёльце обучались будущие офицеры СС из столь разных стран, как, например, Норвегия и Литва. Эсэсовские офицеры-датчане учили курсантов-немцев. Бельгиец Лео Дегрелль стал командиром полка СС и кавалером Рыцарского креста. Выдвигались даже предложения приглашать английских и американских военнопленных к участию в учебном процессе СС, чтобы и они проникались идеями Новой Европы.
Но нетерпеливые «волонтеры» разительно отличались от представителей предыдущего поколения. Они безоговорочно приняли всю абсурдную антисоветскую пропаганду своих учителей. Реальностей русского фронта они не знали, русские были для них ублюдочными недочеловеками, которых необходимо «ликвидировать» (излюбленный термин) без тени сомнения, как и представителей любой другой нации, мешающей достижению великой цели. Действия групп этих новобранцев совместно с представителями старшего поколения СС, чей характер огрубел за два года войны в нечеловеческих условиях русского фронта, отличались скорой и подчас бессмысленной расправой.
Военные преступления совершались эсэсовцами и до появления каких бы то ни было европейских добровольцев. Например, в 1940 году, когда сотня солдат 2-го Норфолкского полка отказалась сдаться в Ле-Паради во время отступления к Дюнкерку, эсэсовцы из полка «Мертвая голова» перебили всех, кто выжил после боя. Это массовое убийство имело некоторый резонанс в немецкой армии, и ответственного за это командира грозились отдать под трибунал.[9] Два года спустя солдаты и самого «Лейбштандарта», узнав о том, что шестеро их товарищей, взятых в плен русскими, убиты в ГПУ, на протяжении трех дней не брали пленных; один из немецких полковников подсчитал, что за этот период было убито около 10 тысяч русских.
Но с притоком европейских добровольцев в СС количество подобных случаев резко возросло. В Италии были массовые казни в Бовесе, к югу от Кунео, — в ответ на нападения партизан на немецких солдат. В деревне Орадур-сюр-Глен, на юго-востоке Франции, эсэсовцы разрушили все дома и расстреляли почти всех жителей после того, как «маки» застрелили одного из их офицеров. В Нормандии солдаты полка СС расстреляли 64 человека из числа английских и канадских пленных. Перечень подобных преступлений до отвращения велик.
Войска СС стали бичом Европы — жестокое, бессердечное сборище первоклассных солдат, сражающихся за утратившую смысл идею и давно исчезнувшую славу. И не было к концу 1944 года эсэсовского подразделения крепче закаленного в боях, более жестокого и беспощадного, чем первенствующая во всем СС — 1-я танковая дивизия «Лейбштандарт Адольф Гитлер».
5
В декабре 1944 года перед «Лейбштандартом» была поставлена самая грандиозная задача, какую дивизии когда-либо приходилось выполнять. Ей предстояло возглавить новое наступление на Западе, призванное разгромить англо-американские армии и переломить ход войны.
В задачу дивизии, вошедшей в состав 6-й танковой армии СС под командованием Зеппа Дитриха, входило прорваться за узкую линию фронта американцев на участке от Рётгена до Лосхайма, удерживаемую силами девяти дивизий. Осуществление самого прорыва возлагалось на две пехотные дивизии — 3-ю парашютно-десантную и 12-ю фольксгренадерскую дивизию. Их задачей было проделать брешь в обороне американцев в лосхаймском коридоре, через которую предстояло пройти 1-й танковой («Лейбштандарт») дивизии СС под командованием генерала Монке. Затем эсэсовские танкисты должны были быстро добраться до реки Маас и захватить мосты в районе Юи. Оттуда наступление четырех танковых дивизий СС 6-й танковой армии должно было продолжиться на Антверпен, основной порт снабжения сил союзников на континенте. Стратегические и политические цели этого дерзкого предприятия заключались в том, чтобы разделить английские и американские силы, оседлать главный путь их снабжения и поставить под угрозу способность Англии продолжать войну в Европе. Даже если последняя цель и осталась бы недостигнутой, все равно война затянулась бы, и Гитлер явно ожидал, что тогда англо-американо-советская коалиция распадется. В результате войны бы он все равно не выиграл, но мира мог бы добиться на более благоприятных условиях, чем требуемая союзниками «безоговорочная капитуляция».
Кроме того, Гитлер решительно хотел, чтобы ту великую победу, которой он ждал от наступления на Западе, одержали его войска — СС, не предавшие его, в отличие от служащих вермахта, устроивших июльский заговор. СС следовало предоставить лучшее оружие, лучшие танки, лучшее снаряжение; они должны были принести фюреру победу, а возглавить наступление должна была его именная дивизия — «Лейбштандарт Адольф Гитлер».