ДЕНЬ ВТОРОЙ Воскресенье, 16 декабря 1944 года

ДЕНЬ ВТОРОЙ

Воскресенье, 16 декабря 1944 года

Торопитесь, Пейпер, и не сдерживайте себя.

Генерал Кремер, начальник штаба 6-й танковой армии СС

1

Пейпер оглядел еле освещенный зал и остановил взгляд на полковнике — командире десантников. Он выглядел как типичный «этапенхенгст» — «тыловой жеребец», а его солдаты — как будто собирались спать, а не воевать. Пейпер был в ярости. По вине 3-й парашютной дивизии, частью которой было и подразделение полковника, график наступления был сорван. Если бы они прорвали оборону союзников согласно плану, сейчас Пейпер мог бы быть уже на Маасе, а не в этом захолустном бельгийском кафе.

Не считаясь с тем, что по рангу командир десантников занимал более высокое положение, Пейпер начал требовать от него ответов, как от рядового. Каково положение на фронте? Есть ли еще янки в лесах за Ланцератом? Почему полк так медленно продвигается?

Полковник рассыпался в извинениях. Здесь повсюду полно американцев… Деревня тщательно укреплена, повсюду минные поля и вражеские доты… да и танки было слышно… в таких условиях десантники просто не могли успешно действовать без помощи бронетехники.

— Вы лично осуществляли разведку американских позиций в лесах? — настаивал Пейпер.

Полковник замялся. Нет, не лично. Пейпер прекрасно знал из собственного опыта, что молодые солдаты, которых посылают на разведку вражеских позиций, дружно признают позиции «тщательно укрепленными», не подойдя к ним и на километр. Не спрашивая на то разрешения, Пейпер взял полевой телефон и связался с командиром батальона, окопавшегося напротив Ланцерата. Тот признался, что данные о состоянии американских обронительных укреплений получил от одного из своих капитанов. Вызвали капитана — тот тоже лично не приближался к позициям американцев, а информацию получил от одного из своих подчиненных. Пейпер в ярости бросил трубку и приказал перепуганному полковнику выделить передовой батальон, чтобы тут же бросить его в бой на броне танков. Выставив вперед два трофейных «Шермана» в надежде ввести янки в заблуждение, Пейпер собирается лично выехать вслед за ними с отрядом десантников и смешанной группой «Тигров», «Пантер» и полугусеничных вездеходов, в которых будет сидеть его собственная мотопехота, на которую можно возложить задачи стрелков, если десантники, как, скорее всего, и случится, не справятся. Атаку Пейпер начнет с удара по станции Бухгольц в 4:00. «Полковник все понял?»

Да, полковник понял все. Сонное маленькое кафе мгновенно вскипело. Все бросились готовиться к наступлению.

В 4 утра по деревушке Хонсфельд под Бухгольцем медленно, бампер к бамперу, катились американские танки. Это были машины, уцелевшие во вчерашних боях, а теперь — отчаянно пытающиеся спастись. Джипы, артиллерийские установки, грузовики, полевые кухни, полугусеничные вездеходы, набитые изможденными кавалеристами и перепуганными поварами, — все они двигались в первом эшелоне «большого бегства», как назвали это отступление американские солдаты.

За последним из танков посреди дороги появился солдат в непонятно чьей форме. В руке у него был затемненный фонарь. Два раза махнув фонарем — очевидно, это был сигнал, — он пристально посмотрел в темноту, в сторону, противоположную движению танков. Из тьмы показались два темных силуэта, чуть заметные на фоне ночного неба по отблескам на стволах повернутых назад орудий. Человек с фонарем повернулся и медленно и осторожно пошел в деревню, держась метрах в ста за последним из американских танков. За ним катились «Шерманы», в которых наводчики приникли к прицелам, а командиры — сидели в своих башнях, готовые в любой момент захлопнуть люки и начать бой. А за «Шерманами» в фольксвагеновском джипе сидел Пейпер, злясь, что потратил столько времени на планирование захвата станции Бухгольц, а она оказалась абсолютно незащищенной. Теперь он хотел взять Хонсфельд хитростью. Через три-четыре часа рассветет, и у Пейпера не было времени, чтобы тратить его на все эти бестолковые деревушки.

В самом Хонсфельде в это время пытался заснуть на жестком стуле лейтенант Роберт Реппа из подразделения «Черная лошадь», чьи солдаты только вчера смеялись над солдатами Баннистера, бежавшими из Кревинкеля. С улицы доносился непрестанный лязг и шум моторов отступающих колонн. Лейтенант не сразу заметил неладное. Звук стал определенно другим! Вскочив, он выпалил старшему сержанту Уильяму Лавлоку:

— Наши машины шумят не так!

Он бросился к двери и распахнул ее. Мимо тянулась длинная вереница техники, как и всю ночь до того. Но — другой техники. Лейтенанту бросился в глаза полугусеничный вездеход, совершенно не похожий на принятый на вооружение в американской армии «Уайт», затем — огромный танк, в два раза больше «Шермана».

— Господи, — прошептал он, захлопнув дверь, — да это же немцы! — Реппа повернулся к старшему сержанту: — Почему Крил не предупредил нас?

Крилом звали солдата, которому поручили охранять дорогу к югу от города. В этот момент в дом вошел и сам Крил.

— Я сидел в бронеавтомобиле, — начал рассказывать он. — Мимо прошел парень, сигналивший фонарем, а за ним ехал огромный танк, я таких еще никогда не видел; на нем была свастика.

— Какого же черта ты не стрелял?

— Я решил, что правильнее будет всех известить, вот я и здесь.

Реппа не стал тратить времени на спор. Он понял, что, если не выбраться отсюда сейчас же, они окажутся в ловушке.

— Поднимайте солдат, — приказал он, — мы уходим. Сейчас темно, мы можем просто встроиться в их колонну. А на перекрестке — уйдем направо.

Но Реппе не повезло. Только он собрался выходить, как перед домом остановился танк с десантниками. Они окружили дом с оружием на изготовку. Один из них закричал по-английски: «Выходите!»

Реппа посмотрел на своих солдат, взглянул на лестницу на второй этаж, где лежали раненые.

— Не сможем, — прошептал он. — Черт, нельзя.

И медленно подошел к двери, открыл ее и вышел наружу с поднятыми руками и криком «Камарад!»[10]

Мало кто из американцев оказал в то утро в Хонсфельде сопротивление. Местами солдаты пытались вырваться из деревни в одиночку, но со всех сторон их ждали эсэсовцы и десантники, и попытки эти были большей частью обречены. Противотанковую группу, которая по идее должна была защищать город, быстро одолели десантники, а тыловые служащие — повара, шоферы, клерки — разбегались во все стороны. Все дороги из города намертво забили брошенными орудиями и машинами. Снаряжение — противогазы, каски, кители, винтовки — все было брошено, умами владела единственная мысль: «Спасайся, кто может!»

За шесть тысяч километров от происходящих событий, в Нью-Йорке, читатели утренних воскресных газет к тому времени, как Йохен Пейпер занял Хонсфельд, еще мало что знали о новом немецком наступлении в бельгийских Арденнах. В «Нью-Йорк таймс» новость о наступлении была опубликована только на 19-й странице. Но даже те, кто до этой страницы дошел, вряд бы обратили внимание на сообщение с не особенно сенсационным заголовком «Немцы двинулись на 1-ю армию» и подзаголовком «Дорого даются противнику тщетные попытки задержать наступление Ходжеса».

В штабе генерала Эйзенхауэра царили столь же спокойные настроения, хотя штаб этот находился в Версале, на тысячи километров ближе к месту действия. Начальник разведки Эйзенхауэра генерал Стронг прервал совещание по вопросам замены личного состава в войсках для того, чтобы сообщить Брэдли и Эйзенхауэру о наступлении и о том, что этой ночью разведка насчитала в районе прорыва около семнадцати немецких дивизий, но сам же английский генерал заявил, что «не видит причин для особого беспокойства, и тем более — для паники, и что Брэдли (на чью группу армии было совершено нападение), как и другие офицеры Верховного штаба, убежден, что немецкое наступление вскоре захлебнется из-за нехватки ресурсов».

Эйзенхауэр был настроен не столь оптимистично. Он напомнил офицерам своего штаба об успешном наступлении немцев через Кассеринский перевал в Северной Африке, случившемся сразу же после его повышения. В результате американцы были отброшены далеко назад. И вот Эйзенхауэр снова получил повышение, став пятизвездочным генералом, и немцы снова пускаются в контрнаступление против него. Вообще-то и он склонялся к тому, чтобы последовать совету Брэдли и не раздувать проблему, но Кассерин еще не стерся из памяти главнокомандующего. Поэтому Эйзенхауэр принял решение послать генералу Миддлтону, на чей VIII корпус явно пришелся самый сильный удар, все подкрепления, какие только возможно. В любом случае Эйзенхауэр хотел подстраховаться. Было приказано привести в боевую готовность две воздушно-десантные дивизии — 82-ю и 101-ю, которые восстанавливались после тяжелых потерь, понесенных в Голландии. Несмотря на то что потери дивизий ни в технике, ни в людях до сих пор не были восполнены, а часть личного состава находилась в увольнении в Лондоне или Париже, обе они получили приказ перебазироваться в Бельгию.

Командир 1-й армии США генерал Ходжес тоже оставался спокоен, сидя в своем штабе — гостинице в Спа. Известия о наступлении достигли его с запозданием, а когда все же достигли, он решил, что это ложная атака, призванная отвлечь его от броска на Рур, который севернее осуществлял V корпус генерала Джероу.

Сам генерал Джероу, дотошный пехотинец, командующий V корпусом, год учившийся вместе с Эйзенхауэром в командно-штабной школе перед войной, понял всю значимость наступления 16-го числа раньше своего начальника. Он попросил у Ходжеса разрешения защищать фронт своего корпуса любыми средствами, которые сочтет необходимыми.

Утром 17-го числа, незадолго до рассвета, он получил желанное разрешение и тут же приказал потрепанной 99-й дивизии отходить на более благоприятные оборонительные позиции — к хребту Эльзенборн километрах в десяти от арены боевых действий. Одновременно с этим генерал отменил наступление 2-й дивизии на Рур и взялся за переброску ее вместе с 1-й пехотной дивизией туда же, на линию хребта Эльзенборн, в поддержку необстрелянной 99-й дивизии. По его мнению, помощь ветеранов позволила бы 99-й удерживать линию обороны против любых сил наступающих немцев.

Отвод войск на линию хребта Эльзенборн, самый северный край американского фронта, позднее известный как выступ, в итоге оказался одним из самых важных маневров всей битвы, но в тот момент этого пока еще никто не понимал. Именно это перемещение привело в конце концов к разгрому боевой группы Пейпера; однако в то утро он увидел в происходящем лишь исчезновение угрозы для своего северного фланга и возможность свободно продвигаться дальше, практически не встречая сопротивления.

К рассвету Пейпер оказался перед лицом необходимости нарушить приказ фюрера, предписывавший ему не сворачивать с пути. Система снабжения оказалась неработоспособной, и у наступающих стало заканчиваться горючее. На исходе ночи разведка донесла Пейперу,[11] что в Бюллингене неопределенно имеется склад горючего союзников, но Бюллинген находился на маршруте, отведенном 12-й бронетанковой дивизии СС, и полковнику было хорошо известно, что за самовольное отклонение от маршрута любой может поплатиться жизнью.

Но это был не «любой» — это был Пейпер! Он и прежде нарушал приказы, и сделать это лишний раз для него не составляло труда. К тому же особого уважения к влиятельным лицам он не испытывал, будь то начальство партийное, армейское или эсэсовское. Чтобы продвигаться дальше к Маасу, ему необходимо было горючее, и именно сейчас. Так что Пейпер приказал свернуть на маршрут С и вскоре был уже в Бюллингене, одолел небольшой американский гарнизон, состоявший из саперов, уничтожил на земле двенадцать вражеских самолетов-разведчиков и получил в качестве трофея сто девяносто тысяч литров топлива, которые тут же заставил взятых в плен американцев закачивать в танки, нервно поглядывая при этом на восток, откуда в любой момент могли показаться танки 12-й дивизии СС. Впрочем, он зря волновался — 12-я дивизия увязла в боях с остатками 99-й пехотной в приграничной деревушке Лосхаймерграбен.

К полудню Пейпер вернулся на свой маршрут, лежавший далеко к западу от Бюллингена. За ним на расстоянии полутора часов езды следовали основные силы его группы. Сам же полковник, как всегда, находился в самом передовом отряде, сидя в своем джипе «фольксваген», который вел рядовой Цвигарт, рядом с командиром мотопехоты майором Дифенталем. Вот они подъехали к перекрестку, на котором стояла Бонье — деревушка из шести домов. Дорога из Бюллингена вела прямо, вниз по крутому склону, и километра через три приводила в небольшой городок Мальмеди; другая же дорога уходила резко влево, на Линьевиль, а оттуда — на Сен-Вит, один их важнейших транспортных узлов в Арденнах.

Сам Сен-Вит, который скоро станет ключевым пунктом предстоящей битвы, был Пейперу не нужен. В его задачи входило проехать восемь километров по дороге на Сен-Вит, до деревни Линьевиль, а там — повернуть и начать крутой подъем по проселочной дороге до городка Ставло, затем — по мосту пересечь реку Амблев, первую водную преграду по пути к Маасу.

Пока Пейпер обдумывал ситуацию, колонна вдруг остановилась. Цвигарт по приказу полковника объехал передовой танк и направил машину вперед, к месту происшествия. Оказалось, что передовой отряд пехоты поймал хорошую добычу. По дороге спокойно ехал американский подполковник, не подозревая о наличии в окрестностях немцев. Теперь он стоял на дороге с поднятыми руками.

Пейпер выпрыгнул из автомобиля и тут же начал задавать не успевшему опомниться пленному вопросы — по-английски. Главное, что хотел выяснить полковник: кого ждал американец на перекрестке в Бонье.

В это время, скрытый от Пейпера за поворотом, вниз по склону из Бонье в направлении Мальмеди неторопливо двигался еще один американский джип. В нем сидел представитель военной полиции — он только что проводил колонну 7-й бронетанковой дивизии США на защиту транспортного узла в Сен-Вите и теперь возвращался обратно. До отправления следующей колонны оставался еще целый час.

Перекресток был пуст. В домиках по правую сторону дороги крестьяне и их «гости» — беженцы (в основном немцы с границ или из Рейнской области) садились за свою скудную трапезу. Мадам Бодарве стояла у себя в кафе «Бодарве» на кухне у раковины и болтала со своим соседом Анри Ле Жоли. Без нескольких минут час они услышали шум двигателей техники, медленно поднимавшейся по дороге из Мальмеди. Ле Жоли выглянул из окна кухни и коротко бросил мадам Бодарве: «Янки». Та рассеянно кивнула. Оба наблюдали за тем, как американская колонна приближалась к вершине холма. Это была батарея В 285-го батальона полевой артиллерии, направлявшаяся из Хюргтенского леса в город Виельсальм. Подразделение было необстрелянное, еще не приписанное ни к одной дивизии; впрочем, вскоре ему предстояло обрести славу ценой собственной смерти. Каким-то непонятным теперь уже образом этот батальон затесался между колонн 7-й бронетанковой дивизии и пытался найти дорогу к боевым действиям, которые, по поступившей информации, начались на так называемом «призрачном фронте».

На перекрестке один из передовых джипов остановился, и солдат, показавшийся Ле Жоли офицером, вошел в кафе в сопровождении двух своих товарищей.

— Виельсальм? — спросил он, указывая на дорогу.

Мадам Бодарве кивнула.

— Avez-vous vu les Allemands?[12] — обратился вошедший к Ле Жоли.

Крестьянин сделал вид, что не понимает по-французски, хотя до того, как вошли американцы, они с мадам Бодарве разговаривали именно на валлонском диалекте французского. Ле Жоли был немец по национальности. Он, как и его отец, родился в Германии, еще до того, как по условиям Версальского мира эта территория отошла к Бельгии. Ле Жоли и не пытался скрыть своих надежд на то, что войну выиграет Германия. Поэтому он только сердито покачал головой. Американцы пожали плечами и собрались обратно на улицу.

В этот момент с восточной стороны показался первый полугусеничный вездеход группы Пейпера. Сразу же раздались выстрелы. Американский грузовик вспыхнул. Колонна остановилась. Какой-то джип несся вперед без водителя, который выпал в кювет. Американцы разбегались во все стороны, а Ле Жоли пытался успокоить мадам Бодарве.

— Может, спустимся в погреб? — спрашивала она.

— Нет, если куда-то прятаться, то только в сарай, — качал головой Ле Жоли. — Если дом сгорит, из погреба нам не выбраться.

Но и до сарая добраться они не успели. Стрельба прекратилась так же внезапно, как началась. На улице американцы выбирались из придорожных канав, бросали оружие и поднимали руки над головой. Кухня же наполнилась восемнадцатилетними немецкими солдатами в вымазанных грязью камуфляжных комбинезонах.

Тут подъехал и сам Пейпер с криком «Прекратить огонь!». От пленного американского подполковника он узнал, что в Линьевиле в отеле «Дю Мулин» расположился генерал-янки. Его нельзя было спугнуть.

Прекратив стрельбу, молодые эсэсовцы занялись окружением пленных, которые выбирались на дорогу, болтая и переругиваясь, как будто в их судьбе только что не произошло ничего страшного.

Пейпер бросил несколько приказов, сел обратно в джип и выехал в направлении Линьевиля вслед за головными «Тиграми». За ним отправились и солдаты, вновь рассевшись по машинам.

И вот перекресток снова пуст — если не считать пленных американцев и горстки молодых солдат с двумя танками, оставленных для охраны пленных. Любопытство вывело обоих бельгийцев из мрачного кафе, чтобы поглазеть на янки; вслед за ними вышел и пятнадцатилетний мальчишка — беженец с границы по имени Пауль Пфайффер.

Немцы находились в злобном и мстительном настроении. В Бюллингене они тоже взяли с сотню пленных, часть из которых заперли в подвале — так трое из них бежали, зарезав охранника карманным ножом. Теперь молодые эсэсовцы жаждали мести. Анри Ле Жоли, как ни рад он был возвращению немцев, на которое всегда надеялся, сразу почувствовал это и волновался, как бы чего не случилось.

Генерал Тимберлейк, командующий 49-й бригадой ПВО, на которую была возложена обязанность охранять город Льеж, находящийся в тылу, в тридцати километрах от линии фронта, только что закончил трапезу в отеле «Дю Мулин» в Линьевиле. Было два часа дня.

Но вот жители деревни чувствовали себя не столь уверенно, как генерал Тимберлейк и офицеры его штаба. Все утро через деревню по направлению к Виельсальму шли отбившиеся от своих частей солдаты — кто с оружием, кто без него, но все выглядели пристыженными и крайне стремящимися поскорее оказаться в тылу.

Незадолго до того в деревне остановилась колонна 7-й бронетанковой дивизии, что на некоторое время успокоило жителей, но потом она ушла дальше, и на защите деревни снова остались лишь зенитчики генерала Тимберлейка и горстка снабженцев 9-й бронетанковой дивизии, которые приехали на грузовиках вчера поздно вечером и встали на постой по приказу своего командира капитана Сеймура Грина. На все вопросы о том, что происходит, он лишь пожимал плечами и говорил, что все, что он знает, — это приказ остановиться в Линьевиле и дождаться появления двух остальных колонн снабжения.

Время текло медленно. Стрельба с востока слышалась все громче. Жителям деревни в целом нечего было бояться возвращения немцев, но все равно некоторые паковали свой нехитрый скарб в холщовые сумки и отправлялись вверх по дороге в Ставло. Большинство же не трогались с места. Месье Юбер Лемер, деревенский казначей, продолжал работать у себя в кабинете. Мадемуазель Лоше пошла в сарай доить коров. Герр Рупп, владелец крупнейшей в деревне гостиницы, тоже не собирался убегать, несмотря на то что был, вопреки своему немецкому имени и тому факту, что родился 69 лет назад, ярым бельгийским патриотом. Однако он нервно посматривал в окно, беспокоясь за дочь и жену, да и за свой отель.

Ровно в 2 часа звуки выстрелов стали гораздо громче. Стреляли теперь совсем рядом. В окно Рупп видел «Шерман», которому экстренно чинили разорванную гусеницу, пока он активно отстреливался вверх, в направлении Бонье. Из-за отеля в перестрелку вступила зенитная батарея генерала Тимберлейка. Дом стал сотрясаться от звуков стрельбы, и Рупп инстинктивно пригибал голову.

Дребезжа на ухабах, с горы съехал бульдозер.

— Там танки! Немецкие! Много! — прокричал водитель капитану Грину, который выскочил из отеля на звуки стрельбы. — В меня стреляли немецкие танки!

Капитан отреагировал тут же.

— Приготовиться к выходу! — приказал он своему старшему сержанту,[13] вскочил в джип и скомандовал водителю ехать в гору, в направлении немцев. Медленно, на второй передаче, они скрылись за холмом.

Отель охватила паника. Офицеры штаба генерала Тимберлейка не задерживались даже для того, чтобы собрать личные вещи. Хватая оружие и каски, они прыгали по машинам и уносились в сторону Виельсальма. Через несколько минут появился и сам генерал Тимберлейк, с ним — три офицера и женщина с ребенком, и тоже в спешке уехали. Отель опустел, остались только грязная посуда на столе в столовой, карты на стенах с обозначениями подразделений Тимберлейка да форма генерала в шкафу в спальне.

Отель «Дю Мулин» ждал новых постояльцев.

2

Капитан Грин крепко сжал карабин и приказал водителю остановиться наверху, перед резким поворотом горной дороги. Было понятно, что шоферу не по душе задача, и дальше Грин собрался идти один.

— Я пройдусь вперед, посмотрю, что там творится. Если что — возвращайся, — приказал капитан благодарно вздохнувшему водителю, медленно повернул за угол и сразу же увидел, менее чем в пятидесяти метрах, разведывательный автомобиль с большим черным крестом на боку. За ним двигалась колонна полугусеничных транспортеров, набитых тяжеловооруженными пехотинцами. Грин замер как вкопанный, не в силах пошевелиться. Он не шелохнулся, даже когда немцы заметили его. Наконец, капитан выронил карабин и поднял руки вверх. Офицер с пистолетом в руке жестом приказал ему отойти на обочину.

И колонна продолжила движение. Некоторые солдаты из бронетранспортеров, проезжая мимо Грина, пугали его, наставляя автоматы и смеясь над выражением страха, которое появлялось на лице молодого американского капитана.

Повернув, танки быстро скатывались вниз, стреляя на ходу. Немецкий бронетранспортер подбили, он остановился и через секунду вспыхнул. Из него посыпалась мотопехота в горящем камуфляже. Один из «Тигров» остановился и стал целиться в «Шерман». Стрелок американского танка отчаянно осыпал приближающуюся колонну снарядами и успел подбить еще один бронетранспортер; умудренные предыдущим опытом пехотинцы тут же попрыгали с металлических бортов и бросились под прикрытие. Но вот уже «Тигр» подошел к «Шерману» на расстояние выстрела. С первого раза попасть не удалось, со второго раздался гулкий звук лопнувшего металла, «Шерман» зашатался и больше уже не стрелял. Немецкая колонна продолжала движение и проехала за отель «Дю Мулин», стреляя по последним из грузовиков Грина, которые стремительно удирали вверх по холму от более медленных танков.

Американских пленных оказалось двадцать два человека, среди них раненые. Всех их грубо затолкали в холл отеля. Немцы заполонили всю гостиницу — шумные, торжествующие, с автоматами наперевес, они смеялись, показывая друг другу брошенные в шкафах форменные костюмы американских офицеров.

Тем временем сержант Пауль Охманн из штабной роты Пейпера шагал по грязной деревенской улице вместе с двумя своими солдатами в поисках места для размещения восьми американских пленных. Те шли впереди, заложив руки за голову, со стыдом поражения на лицах. Это были сержант Абрахам Линкольн и семь других солдат из 843-го танкового дивизиона, которых Охманн выгнал из отеля под дулом автомата. Ни один из деревенских домиков сержанта не устраивал. Внезапно он остановился перед зданием пекарни. Американцы тоже остановились, глядя на своих охранников. Позади них, на холме, поднимались клубы густого черного дыма от подбитых немецких машин. Стрельба затихла, если не считать орудийных выстрелов где-то за деревней. Мадемуазель Лоше, пересидевшая перестрелку, спрятавшись среди коров в сарае, теперь с любопытством рассматривала улицу через щель между досками. Вдруг глаза ее округлились от страха, а рот раскрылся от ужаса: грузный немецкий сержант поднял пистолет и направил на первого из пленных. Раздался выстрел, и американец упал. Второй пленный закрыл лицо руками, как будто это могло защитить его от свинца. Пистолет стрелял снова и снова; через несколько секунд все было кончено. Рядовые Картер, Саливан, Питтс, Пенни, техники Каспер Джонсон и Джон Борсина, сержант Джозеф Коллинз упали на мостовую вслед за сержантом Линкольном.

Петер Рупп, который все видел, забыл и про жену, и про дочь, и про свой отель — плод тридцатилетнего труда. Он бросил свой наблюдательный пункт возле окна и бросился на Охманна, как только тот вошел в отель:

— Убийца! Я видел, как ты совал пистолет им в рот!

Немецкий сержант, имевший среди товарищей репутацию человека сдержанного, даже не стал спорить — если верить послевоенным свидетельствам господина Руппа, сержант просто ударил его в челюсть, и хозяин гостиницы отлетел назад, сплевывая зубы и кровь.

Прошло, наверное, с четверть часа, когда Юбер Лемер выбрался из подвала, где прятался всю перестрелку. Его глазам предстали восемь тел, сваленных в канаву. В это время с горы скатился немецкий танк и тоже остановился перед трупами.

— Что случилось? — обратился к Юберу, который прекрасно говорил по-немецки, командир танка. Не успел Юбер ничего сказать, как один из членов экипажа сам ответил своему командиру:

— Да и так понятно, разве нет?

— В общем, да, — согласился командир и вновь обратился к Лемеру: — Эй, ты! Закопай их немедленно!

Лемер кивнул, и командир танка приказал двигаться дальше, не в силах при этом оторвать взгляд от трупов.[14]

Пейпер решил немного отдохнуть в отеле. Событий за день действительно было предостаточно. Триуфмальное взятие Бюллингена, когда американцы ударились в панику при виде его машин, породило в нем надежду на то, что операция все же может оказаться успешной — если американцы и дальше окажутся неспособными на какое бы то ни было сопротивление. Но потери и нехватка подкрепления, особенно пехоты поддержки, уже начали чувствоваться. Всего час назад Пейпер потерял одного из лучших своих командиров — Арндт Фишер превратился в живой факел, пытаясь выбраться из горящей «Пантеры». Все произошло на глазах у Пейпера, и увиденное так разъярило его, что он схватил фаустпатрон и бросился на вражеский танк, но этот одинокий «Шерман» подбили раньше, чем Пейпер успел до него добраться. Фишер выжил, но Пейпер не мог позволить себе и дальше терять своих лучших людей. Авангард его группы скоро достигнет реки Амблев, и командиру следует быть там, чтобы убедиться, что все идет по плану. Полковник поднялся на ноги и вышел из отеля.

Жена Петера, фрау Бальбина Рупп, была набожная и работящая швейцарка. Когда много лет назад она вошла хозяйкой в отель, в кассе было двадцать пфеннигов, а в сейфе — долговых обязательств на шестьдесят четыре тысячи марок. Ее это не обескуражило, и под ее управлением отель постепенно дошел до трехзвездочной категории и приобрел репутацию гостиницы с самой лучшей винной картой во всей Бельгии. Мадам Рупп была женщиной упорной, которую нелегко запугать и сбить с толку. Но в тот мрачный декабрьский день она действительно испугалась, хоть и не подавала виду. На улице лежали восемь трупов, и ее мужу грозила та же участь. Как только Пейпер ушел, она бросилась в отель, втолкнула мужа в подвал и закрыла за ним дверь. Только она успела это сделать, как вошел офицер в поисках Петера. Впоследствии Бальбина Рупп ходила к священнику каяться в том, что солгала, но в тот момент она не колебалась.

— У моего мужа не все в порядке. — И она многозначительно постучала пальцем по лбу. — Мы никому не говорили об этом, чтобы не повредить репутации нашего отеля. Не принимайте его всерьез.

Офицер ухмыльнулся, козырнул и ушел. Теперь на какое-то время Петер был в безопасности. Но Бальбина Рупп еще не закончила своих дел — теперь предметом ее заботы стали пленные. Она не могла позволить себе отдыхать, пока не позаботится об их безопасности. Она должна поговорить с командиром немцев. Это оказалось на удивление легко. Через несколько минут она уже разговаривала с ответственным офицером.[15] Офицер внимательно и не перебивая выслушал ее со стаканом шампанского в руке, а женщина уверяла его, что является представительницей швейцарского Красного Креста (в этой лжи ей тоже пришлось потом каяться перед священником) и что ей приказано «заботиться обо всех пленных и следить, чтобы их кормили».

Немец согласился.

— Но и о наших раненых вы тоже должны позаботиться! — назидательно добавил он.

Она поспешила согласиться и, окрыленная успехом, отправилась на поиски еды для американцев.

Тем временем Петер Рупп пришел в себя. Он позвал дочь.

— Мари, — шепнул он ей, — дай-ка охраннику коньяка получше, чтобы я мог зайти и поговорить с пленными.

Дочь сделала то, что просил отец, и Рупп проскользнул в комнату к пленным, держа в каждой руке по бутылке бренди.

— Секундочку, — подозрительно спросил капитан Грин, — вы бельгиец или немец?

— Бельгиец, — ответил Рупп.

Пока американцы по очереди прикладывались к бутылке, Рупп поделился с Грином своими опасениями за безопасность пленных после увиденного на улице. Петер пообещал американцу сделать все возможное для того, чтобы подобное не повторилось, ушел в холл, где уселся среди принесенных Мари из погреба бутылок вина и коньяка, и весь остаток вечера раздавал по бутылке каждому немецкому солдату.

Тех не приходилось упрашивать — не утруждая себя поиском стаканов, они опустошали бутылки одну за другой.

В темном холле обстановка становилась все более теплой и веселой. Стальные эсэсовцы сбрасывали напряжение и оказывались дружелюбными, порой даже немного сентиментальными парнями. Наконец многие начали просто засыпать прямо на полу возле стен, к которым пытались прислониться, чтобы удержаться на ногах.

Рупп с женой таким образом предотвратили трагедию. Пленные американцы представляли собой обузу для немцев, точно так же, как те восемь человек, которых застрелил Охманн, потому что это был самый простой для него способ решить проблему. Несколько часов назад эсэсовцы вполне могли расстрелять и остальных. Теперь желания убивать ни у кого не осталось — молодые немцы, которых Пейпер оставил на охрану, были для этого слишком усталыми и слишком пьяными. В отеле «Дю Мулин» воцарилась тишина. На улице застывали тела восьмерых застреленных американцев.

3

Но если в отеле «Дю Мулин» все остались живы благодаря усилиям месье и мадам Рупп, то на пустынном перекрестке в Бонье не оказалось подобных храбрых бельгийцев, которые предотвратили бы разыгравшуюся там трагедию.

Примерно в то же время, когда капитан Сеймур Грин наткнулся на авангард Пейпера, основные силы боевой группы начали подходить к Бонье со стороны Бюллингена на глазах у троих зевак из кафе «Бодарве» и у американских пленных, сбившихся в кучу на поле метрах в пятидесяти от дороги. Немцам с трудом удалось заставить свои чудовищные шестидесятитонные «Тигры» совершить крутой поворот в направлении Линьевиля. Один из немецких солдат весело крикнул пленным, стоя на башне «Пантеры»:

— Ну что, парни, путь далек до Tunnepepu?[16]

Позже установили, что это был сам Пейпер. Впоследствии он сильно пожалел об этом эпизоде, поскольку именно этим обратил на себя внимание, что позволило в ходе послевоенного судебного процесса идентифицировать его как одного из «убийц в Мальмеди».

Ни один из военнопленных ничего не ответил. Немец пожал плечами и пинком в плечо приказал водителю трогаться. Затем возле пленных остановилась самоходка, направив прямо на них ужасную 88-миллиметровую пушку. Молодой второй лейтенант[17] Вирджил Лэри, стоявший в переднем ряду, тяжело сглотнул, когда орудие опустилось в их сторону. Ему показалось, что дуло смотрит прямо на него. Немец собирался стрелять?

Выяснить это не удалось — остановившись, самоходка перегородила дорогу на Линьевиль, что тут же вызвало гнев офицеров. Машина лязгнула гусеницами, повернулась и проследовала на юг. Потом появился обескураженный американский подполковник за рулем собственного джипа, под охраной двух ухмыляющихся юнцов-эсэсовцев. Всего на поле собралось около 150 человек, включая большое количество военных медиков с красными крестами на рукавах.

Прошло еще несколько минут. На юг проходили машина за машиной, поднимая фонтан грязи на повороте. Вдруг перед пленными без какой-либо причины остановились две бронемашины. В первой, находившейся под командованием сержанта Ганса Зиптротта и относившейся к 7-й танковой роте, молодой румынский солдат достал пистолет и уставился на пленных.

Это был ефрейтор Георг Флепс, один из тех самых иностранных солдат, которых тысячами принимали в СС в 1942-м и 1943-м, чтобы восполнить потери, понесенные в России. Предки Флепса еще в Средние века покинули родные швабские земли и перебрались в румынское Семиградье, где основали процветающие фермерские сообщества, четко отграничив себя от менее продвинутых соседей немецким языком и немецкой техникой. Когда Румыния присоединилась к нацистскому блоку, Гиммлер, глава СС, сразу увидел в этой стране источник рекрутов. Немецкоязычных жителей Румынии тут же объявили «фольксдойче» — этническими немцами, что открыло им двери даже в самое элитное подразделение СС — в «Лейбштандарт».

Служившие в дивизии «исконные» немцы презрительно называли их за глаза «трофейными немцами», но и они понимали, что без этого пополнения «Лейбштандарт» обойтись не может. Так что их принимали — румын, венгров, эльзасцев, бельгийцев, даже «расово неполноценных» французов, а они, стремясь компенсировать свое происхождение, вели себя еще более фанатично и безжалостно, чем их товарищи-немцы. Таким «трофейным немцем» был и Георг Флепс, 21-летний рядовой из Семиградья.

Подняв пистолет, он прицелился и выстрелил. Один выстрел, два… Он не промахнулся. Шофер Лэри, тоже стоявший в первом ряду, громко застонал, схватился за грудь и упал. Пленники, казалось, целую вечность с ужасом смотрели на лежащего на земле человека, из груди которого хлещет кровь, не в силах поверить, что такое может произойти с американским солдатом. Анри Ле Жоли с таким же ужасом наблюдал эту сцену из дверей кафе.

А потом открыли огонь автоматы. Бойня началась.

Казалось, немцами овладела какая-то первобытная ярость. Танкисты и саперы боевой группы со всех сторон стреляли по американцам. «Стойте!» — отчаянно крикнул какой-то офицер, в последних попытках не допустить давки, и в ту же секунду сам упал замертво.

В стрельбу вступало все больше автоматов, и пленные валились целыми рядами. Они были полностью беззащитны. Некоторые пытались вырваться и убежать, но их скашивали, не давая пройти и полдюжины метров. Кто-то закрывал глаза руками, как будто это могло помочь… Повсюду валялись мертвые, раненые и умирающие, а автоматы продолжали стрелять.

Некоторые из американцев поняли, что это расстрел, с первыми автоматными очередями. Лэри, раненный первым же залпом, упал на землю и притворился мертвым. Он в страхе затаил дыхание и ждал, когда прекратится огонь. Так же поступили и военный полицейский Хоумер Д. Форд, Кен Эренс, военный врач Сэмюэль Добинс, прошедший Нормандию и вытащивший там из-под огня раненого немца — всего, наверное, человек двадцать лежали среди окровавленных тел в ожидании, когда прекратится стрельба.

Наконец, она прекратилась. Сперва замолчали автоматы, за ними — винтовки, последними звучали отдельные пистолетные выстрелы. Наступила тишина. Выжившие затаились в напряженном ожидании с потными от страха лицами.

Ждать пришлось недолго. Вскоре Лэри услышал рядом с собой пистолетный выстрел и шаги ботинок среди трупов. Он закрыл глаза и задержал дыхание, чувствуя шаги все ближе и ближе. Вдруг шаги прекратились, и Лэри решил, что его заметили. Но нет — шагающий прошел мимо.

Лэри приоткрыл один глаз. К нему шел еще один немец, пиная каждое тело — методично, как будто он занимался этим каждый день, метя ботинком с окованным носом в лицо лежащему. То один, то другой «мертвый» дергался, и тогда немец всаживал в лежащего пулю. Остальные немцы тоже взяли на вооружение подобный метод проверки, сопровождая его идиотским смехом. Много лет спустя Лэри будет описывать этот звук как «смех маньяка».[18]

Сэмюэль Добинс не хотел покорно умирать. Собрав все силы, он вскочил и бросился бежать. Раздались крик и очередь из автомата, которая настигла его метрах в двадцати от места бойни. Тело Добинса пробили четыре пули, еще восемь — разнесли в клочья его одежду. Он тяжело рухнул наземь, обильно обагряя землю кровью. Эсэсовцы направились к нему, но потом повернули назад. Возможно, они решили, что он и так уже мертв, — Добинсу было все равно. Он чувствовал, что умирает.

В живых остались немногие. Некоторые из раненых сумели переползти через дорогу в надежде укрыться в домах местных жителей; но эсэсовцы не позволили им войти. Пауль Пфайффер, пятнадцатилетний мальчишка, нашедший приют в доме Перре, видел, как тем, кто еще мог ползти, разрешили забраться в сарай, остальные остались на дороге.

Из дома Манте, у которых по злой иронии судьбы один из сыновей служил в СС, а другой — сидел в концентрационном лагере, видели, как танки из Бюллингена ехали прямо по распростертым на дороге телам. Были ли американцы в тот момент еще живы, местные не видели. Они в ужасе смотрели на то, как очередной танк выезжает из-за угла и прокатывается по телам.

Избиение практически завершилось. На перекрестке почти не осталось немецких машин. Стоны затихли. На окровавленной траве и в грязи вокруг кафе лежали сто пятьдесят человек, восемьдесят четыре из них были мертвы, остальные — тяжело ранены.

Вот последний из немцев покинул место бойни, крича своим товарищам, чтобы подождали, и над полем повисла тишина.

Кафе «Бодарве» было объято пламенем, сама мадам Бодарве исчезла, и больше ее никто никогда не видел.[19] Анри Ле Жоли убежал. Он вовремя понял, что очевидцам всего произошедшего жить осталось недолго. Стрельба еще не закончилась, а он уже перебежал через дорогу к себе на ферму.

Но примерно через полчаса после бойни он снова оказался в беде. На дороге из Бюллингена напротив тропинки, ведущей к нему на ферму, остановился немецкий танк. Ле Жоли неуверенно вышел навстречу. Вдруг один из восемнадцатилетних мальчишек, сидевших на башне, достал пистолет и направил на фермера. Тот сразу же вспомнил жест Флепса и закричал:

— Ich bin doch deutsch![20]

Солдат, казалось, вообще не слышал его. Он выстрелил с двадцати метров — и промахнулся. Ле Жоли развернулся и бросился бежать в дом. Там он слетел вниз по каменной лестнице в подвал, где уже сидели старик немец, ветеран Первой мировой войны — беженец из Кельна и какой-то незнакомый восемнадцатилетний юноша бельгиец.

Знакомиться было некогда. Только захлопнулась дверь подвала, раздался рев, а за ним — чудовищный взрыв. Подвал заходил ходуном. На троих укрывшихся в нем посыпалась пыль и штукатурка. Снаряд, выпущенный из танка, разрушил кухню над подвалом.

— Почему они стреляют?! — закричал старик. — Мы же немцы! — Он повернулся к Ле Жоли: — Скажи им, что мы немцы и они еще в Германии!

Анри послушно сделал то, что ему сказали. Он взобрался по лестнице и выбрался из развалин своей бывшей кухни. Теперь на башне танка стоял сержант и смотрел прямо на развалины. Увидев Ле Жоли, он пальцем поманил его к себе. Тот отрицательно помотал головой и сам поманил к себе солдата. Сержант спустился с танка и осторожно пошел по тропинке в сопровождении двух солдат.

— Почему вы стреляете в нас? — набросился на него Анри, когда те подошли ближе. — Мы такие же немцы, как и вы! Мой отец сражался в Первую мировую, а мой дед — в войну семидесятых!

За спиной фермера выбрался наверх и беженец из Кельна и подтвердил:

— Так и есть. Я немец. Я воевал в Первую мировую, — и протянул свою учетную книжку, где перечислялись битвы, в которых он участвовал.

Унтер-офицер СС бегло просмотрел ее и вернул владельцу.

— Мы видели, как кто-то бежит через поле в дом. Мы решили, что это или янки, или партизан.

Анри понял, что речь идет о том самом незнакомом парне в подвале. Он никак не отреагировал на замечание, но быстро сменил тему. Указав на горящее кафе, он спросил:

— Почему вы не тушите огонь?

— Некогда, — помотал головой сержант. — Нам надо воевать.

Молодые солдаты начали вести себя угрожающе. Один из них крикнул:

— Я тебя сейчас выведу в поле и пристрелю!

— Но я такой же немец, как и ты!.. — начал было Ле Жоли.

Но солдат оборвал его:

— Вы все здесь на границе шпионы и предатели!

Сержант быстро встал между бельгийцем и своими подчиненными.

— Быстро обратно в подвал, — прошипел он Ле Жоли, — я их долго не продержу!

Анри тут же исчез.

Кен Эренс получил две пули в спину, но был еще жив. От долгого неподвижного ожидания, пока немцы уйдут, он промерз с головы до пят. Но боль в раненой спине чувствовал.

Лэри тоже остался жив. Пуля раздробила ему пальцы ноги, и боль была адской, но по крайней мере он выжил. Вокруг раздавался шепот: «Они ушли?» — «Что делать?» — «Можно бежать?» — «А тяжелораненые?» — «Увы. Сейчас — каждый за себя». — «ВПЕРЕД! ПОШЛИ!»

Пятнадцать-двадцать человек поднялись на ноги. Кажется, немцев уже нет. Раненые побежали, и вдруг раздалась ружейная пальба. Вставшие опять падали. Несколько человек бросились к дому, где их накрыла пулеметная очередь.

Лэри перелез через забор и бежал по грязной дороге, пока не добрался до какого-то полуразвалившегося сарая. Он распахнул дверь и стал всматриваться в темноту в поисках укрытия. В углу валялась куча кольев — Лэри торопливо зарылся в них и затаился.

Эренс бежал в лес, до которого было метров двести. Сердце вылетало у него из груди, а дыхание сделалось судорожным, пока он добрался до опушки. На секунду беглец задержался, прислонившись к дереву и стараясь отдышаться. Но было понятно, что останавливаться нельзя. Немцы наверняка найдут его здесь. Поэтому Эренс собрал остаток сил и стал продираться через мокрые кусты, оставляя за собой кровавый след, к городу, имя которого вскоре станет для всего западного мира символом бойни, — к Мальмеди.

4

Весь день бесконечные танки и грузовики шли бампер к бамперу по мощеным улочкам средневекового города Ставло, полные канистр, запасных траков для гусениц, оружия, солдатских скаток и самих спящих солдат. Это была 7-я бронетанковая дивизия США, и направлялась она в небольшой бельгийский городок Сен-Вит.

Стоило колонне остановиться в ожидании, пока какой-нибудь из «Шерманов» пытается повернуть под достаточно острым углом, как на солдат набрасывались толпы встревоженных местных с расспросами, но они неизменно получали один и тот же ответ: «Не волнуйтесь, мы просто передислоцируемся».

К полудню по Би-би-си и по брюссельскому радио передали информацию о том, что немцами осуществлен прорыв у Эхтернаха в Люксембурге и что этот прорыв успешно сдерживается американскими войсками. Но эта информация не могла успокоить горожан, с тревогой наблюдавших за установкой американскими военными инженерами пулеметной точки напротив узкого каменного моста через реку Амблев.

Тревога возросла, когда группа молодежи, отправившаяся на восточные холмы, чтобы осмотреть дорогу из Линьевиля, около 3:30 прибежала обратно с известием о том, что они видели густые клубы черного дыма над деревней Вэм, что под Линьевилем. Полчаса спустя по городу прошел слух, что в Мальмеди начинается плановая эвакуация.

В сентябре, когда немцы бежали через город от наступающих американцев, один из бошей крикнул ухмыляющимся местным:

— Через пару месяцев мы вернемся, вот увидите!

Похоже, что немцы взялись за выполнение своей угрозы.

Бывшие бойцы Сопротивления собирались на своих душных кухнях и обсуждали, что теперь делать. В сентябре они изо всех сил помогали американцам, сновали по немецким позициям и передавали наступающим всевозможную информацию. Теперь же, благодаря шпионам и сочувствующим, немцы будут знать их всех поименно — может, лучше бежать отсюда, пока есть такая возможность? Анри Дэзомен, в сентябре активно помогавший американцам, категорично заявил:

— Если мне суждено умереть, я умру здесь. Я не хочу пережить еще один май 1940-го.

Вскоре его расстреляют вместе с женой и двумя дочерьми.

В 4:30, вместе с вечерними сумерками, в городе появились и первые беженцы из Линьевиля. В 5 часов к ним присоединились и беженцы из Мальмеди. Слухи подтвердились. В Мальмеди шла эвакуация. В 6 часов все уже знали, что сюда идут немцы — третий раз за столетие, и бургомистр приказал звонарям подать сигнал о затемнении. С первыми ударами колоколов перепуганные горожане в темноте заторопились по домам, запирая за собой двери и окна. Пищу и воду перетаскивали в глубокие, сохранившиеся со Средневековья, подвалы, вырубленные в скале западного берега реки. И вот, при дрожащем пламени свечей, отбрасывавшем огромные тени на стены, по которым сочилась вода, перепуганные жители Ставло ждали дальнейшего развития событий. А по пустым улицам продолжали катиться танки 7-й дивизии.