«Да не услышишь ты…»

«Да не услышишь ты…»

Да не услышишь ты,

да не сорвется

упрёк мой опрометчивый,

когда

уродливое населит сиротство

глаза мои, как два пустых гнезда.

Всё прочь лететь — о, птичий долг проклятый!

Та птица, что здесь некогда жила,

исполнила его, — так пусть прохладой

потешит заскучавшие крыла.

Но без тебя — что делать мне со мною?

Чем приукрасить эту пустоту?

Вперяю я, как зеркало ночное,

серебряные очи в темноту.

Любимых книг целебны переплёты,

здесь я хитрей, и я приникну к ним —

чтоб их найти пустыми. В перелёты

взвились с тобою души этих книг.

Ну, что же, в милосердии обманном

на память мне не оброни пера.

Всё кончено! Но с пятнышком туманным

стоит бокал — ты из него пила.

Всё кончено! Но в скважине замочной

свеж след ключа. И много лет спустя

я буду слушать голос твой замолкший,

как раковину слушает дитя.

Прощай же! И с злорадством затаенным

твой бледный лоб я вижу за стеклом,

и красит его красным и зеленым

навстречу пробегающим огнем.

И в высь колен твое несется платье,

и встречный ветер бьет, и в пустырях

твоя фигура, как фигура Плача,

сияет в ослепительных дверях.

Проводники флажками осеняют

твой поезд, как иные поезда,

и долог путь, и в вышине зияют

глаза мои, как два пустых гнезда.