«Вот виноградник, но я виноградного сока…»

«Вот виноградник, но я виноградного сока…»

Вот виноградник, но я виноградного сока

не собиратель, а созерцатель. Смешно

сердцу от боли: зачем одинокому столько

лоз виноградных, в которых погибнет вино?

   Я одинок. Претерпел я и муку, и скуку

   жить, когда солнце уходит за мыс, вон — за тот,

   О, мой Нодар, если встретишь Джансуга — Джансугу

   всё же скажи: пусть придет, когда солнце зайдет.

   Вот что я вспомнил, Нодар, этим утром, Я вспомнил

   птиц твоих бедных. Да, птиц твоих бедных беру.

   Миг воспаренья и время уныния — сон лишь,

   вместе придите, ведь я — не смогу, не приду.

   Что же мне делать? Мне нечего делать. Всех истин

   скорбь я узнал: эта скорбь велика.

   Не говорите другим: поздравительных писем

   больше не пишет, уже не напишет рука.

   По-колдовство! Волшебство! Мой несбывшийся, робкий

   почерк — не к чайкам ли, чтобы лететь и дрожать

   белою почтою над равнодушной Европой,

   писем столь белых не станут же дома держать.

   В море и в сердце такого объема и роста

   длится минута, что ей миновать я не дам.

    С-с-с — это море и удочка, просьба и проза,

    что мне другие! А ты — разгадаешь, Нодар.

    Что с этим небом, чей пламень склоняется к мысу,

    но не склонился? Не вечен ли этот закат?

    Я без тебя и последнего мрака не мыслю.

    В сумерках этих войди, напевая, в мой сад.

    Есть благодать: уберечь поднебесные гроздья.

    Я бы содеял вино, если б знал для кого,

    Будь здесь хозяин — прошу драгоценного гостя.

    То и другое сложу, это строки Карло.

    Нам лишь сентябрь подыграет. Беспечно, бесслезно

    свидимся, друг, и Джансуга с собой позови.

    Щуришься ты как от солнца, иль щурится солнце

    Так вот, как ты.

                               В крайний миг бытия и любви.