АПРЕЛЬ 2009

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

АПРЕЛЬ 2009

1.4.09 15–58

Нормальная, “спокойная” жизнь после шмона началась с вымогательства. Между проверкой и обедом, как ни странно, не подходили, хотя я ждал. А в ларьке, даже еще на подходе к нему, начали одолевать. После же возвращения дело приняло совсем уж офигительный оборот (я офигел): явилось наглейшее блатное поросячье чмо и стало клянчить, чтобы я рублей на 150 купил им сгущенки – они хотят ставить брагу, т.к. на следующей неделе выходит шимпанзе. Действительно, слов нет, одни эмоции... Еле–еле мне удалось отвязаться от вторичного похода в ларек сегодня вечером, – мразь милостиво согласилась перенести получение с меня дани на пятницу...

Матери, оказывается, пришли ответы сразу на обе ее жалобы. Жалоба сухобезводненскому прокурору, по которой Овсов вызывал меня здесь, признана обоснованной (о непередаче книг). Типа, прокурором внесено определение в Нижегородский УФСИН об административном наказании администрации. А более широкая жалоба в сам Нижегородский УФСИН, направлявшаяся через Ганнушкину–Лукина, признана там необоснованной!..

3.4.09. 16–02

Главной, фантастической и грандиозной – по местным меркам – новостью этого дня стало сгоревшее ЛПУ! Оно горело, видимо, всю ночь, и где–то около 4–х утра, когда отключили вдруг свет, кто–то в секции сказал об этом другому. Сперва не поверилось, конечно; а с отключением света, подумал я, накрывается медным тазом и чай к завтраку, да и баня тоже. Но свет еще до подъема включили, так что и чай, и баня состоялись.

Пошли на завтрак – около забора ЛПУ, напротив столовки, еще стояли пожарные машины, изнутри забора валил дым. Заглядывали в открытые ворота: крыши нет, остались обгоревшие бревенчатые стены, местами еще горело, да кое–где сверху валялись листы железа с бывшей крыши. Потрясающее зрелище, почти что исполнение моих сокровенных желаний, – чтобы тут у них все сгорело, обрушилось и провалилось до полной потери всех функций зоны, так что можно было бы просто переступить через обломки забора и пойти домой...

К сожалению, сгорело только здание ЛПУ, а находившиеся в нем особо наглые и злобные блатные подонки (особо злостные нарушители режима содержания) не сгорели; их повели сперва на 10–й, а потом, говорят, поселят в ШИЗО.

Когда перед самой проверкой, после бани, я, вспомнив, стал рассказывать матери про этот пожар, – не успел я еще объяснить, что такое ЛПУ, только успел произнести это слово, как владеющее телефоном омерзительное, наглое бандитское отребье в соседнем проходняк без всяких объяснений всунулось ко мне через шкерку и потребовало отдать ему телефон. Я, решив, что это для каких–то технических целей, как дурак, отдал, не попрощавшись даже с матерью и это чмо с ним куда–то убежало. Через минуту прибежало зато другое чмо, старшее по должности (или по званию), полновластно рулящее тут в отсутствие шимпанзе, и заявило мне, что если я буду много болтать по телефону, то я его вообще не получу. Я попытался получить объяснения, на что это старшее чмо заявило мне, что оно орать во всеуслышание сейчас не будет, плюс что–то оскорбительное лично по моему адресу. Мне–то, конечно, плевать: чмо – оно и есть чмо. После же проверки и своего традиционного чифиропития оно вызвало меня в “кухню”, где уже находилось чмо настучавшее и телефонное, и еще одно – юнно–поросячье, меня лично и вызвавшее. Старшее произнесло мне исполненную миролюбия проповедь о том, что вот, было специально говорено (блатным начальством с 10–го барака, видимо), чтобы ничего “лишнего” о происходящем в зоне на волю не сообщать, а то оно не знает, кому я это говорю, надежному ли человеку; это может куда–нибудь просочиться, кто–нибудь напишет какую–нибудь статью, и т.д., и в результате всем будет х...во. В общем, обычные их детские страхи, неопределенные и нелепые.

Я сказал им только, что т.к. телефон их, то хозяин – барин, и я спорить с их правилами не буду. Но т.к. под категорию “что–то лишнее”, никаким четким списком заранее не определенную, может попасть все, что угодно, то лучше тогда вообще никаких телефонов не держать. Собственно, на этом суть разговора была исчерпана, но по ходу его мне было милостиво сказано, что я могу звонить без ограничений, никто не против. (Хотя вначале было сказано прямо противоположное.)

Потом, после обеда, пошли в ларек, где поросятина таки получила с меня 100 рублей на обезьяньи радости (алкогольно–бражного характера). Оно не против было стрясти с меня и 150 р., но тут уж я уперся (очень жалею, что дал и 100, крайне мерзко давать этим тварям хоть копейку).

Единственное, началось утро хорошо: не успел я доесть и допить чай, как, оказывается, персонально меня стричь явился парикмахер с 8–го, которого я вчера вечером просил постричь меня, но он уже торопился “домой”. Заодно он спросил меня, к кому я хожу на 8–й, и я сказал. Не знаю уж, этой ли информацией был вызван его визит с утра, или чем другим, – но знаю точно, что ни имени, ни тем паче фамилии своей я ему не называл, но с утра местные блатные стали звать именно меня, т.е. он точно объяснил им, к кому именно пришел. Хоть одна проблема свалилась с плеч – проблема этой проклятой стрижки, которую я не знал как решить, хотел уже идти договариваться с парикмахером в бане (чтоб только не наголо, как там обычно стригут), и т.д. Три месяца, со 2–го, кажись, января, не стригся, и вот – как раз очень удачно: и перед баней, чтобы смыть все эти волосы, и перед скорым уже УДО–шным судом, чтобы там, в штабе, вся эта мусорская нечисть не придиралась, что внешний вид мой не соответствует их правилам.

4.4.09 15–56

Опять вырубили свет. Хорошо, набрал воды загодя, – вдруг опять сутки не будет. Блатные требуют шоколад, то один, то другой с ножом к горлу. Кому–то им якобы надо его загнать в ШИЗО. Обещают в понедельник отдать. :)

Последние новости по делу – оказывается, при пожаре ЛПУ таки погибло не то 3, не то даже 8 зэков! Вчера, вроде бы, блатные говорили, что 8, но потом кто–то с 10–го барака сказал, что всего 3. Сам я ничего этого не слышал, знаю только по рассказам, с чужих слов. Надо сказать, что жалости не испытываю по этому поводу ни малейшей, скорее наоборот. За 3 года я вполне достаточно насмотрелся на эту публику – уголовный “спецконтингент”, – а если еще добавить, что это были из всех наиболее отпетые подонки, самые блатные из блатных... Короче, это были люди, на воле всегда готовые меня обворовать и ограбить, вскрыть квартиру, отнять мобильник, деньги и пр.; а здесь, на зоне, эти типы претендовали (просто по умолчанию, даже если я их лично ни разу и не видел) мною командовать, быть некой властью, и чтоб я этой их власти подчинялся. И по той, и по другой причине – ничего, кроме скорейшей смерти, пожелать я им все равно не мог, – как и всем прочим, оставшимся тут еще в живых.

Пока дописывал про них – включили свет.

А вот для администрации зоны случай такого рода, как гибель даже всего 3–х зэков на пожаре – это большой скандал и неприятности. В любом случае, так или иначе этот факт можно использовать против них. Поэтому запрет блатных на сообщение этой информации на волю и вчерашний их наезд на меня по этому поводу – не могут быть расценены иначе, как работа на “мусоров” и прямое пособничество им.

5.4.09. 9–18

Воскресенье. Утро. Писать пока не о чем, все спокойно (тьфу–тьфу–тьфу!). Но – как и всегда, как каждое утро, вот уже 4–й год подряд, – с утра, как проснешься, встанешь, – на душе такая тоска, такая ненависть к ним ко всем, – действительно, ни малейших сомнений не может быть: в печах бы их всех сжег, перестрелял бы своими руками, передавил бы, утопил, дустом бы засыпал, напалмом бы поголовно выжег всех этих тварей вокруг, – только за одно то, что засунули сюда и приходится тут, среди них, в этом дерьме, жить день за днем и год за годом! Святая ненависть!.. Будь хоть малейшая возможность, – я бы даже пепла от вас всех не оставил, твари тупорылые, выродки, мразь, уголовное отребье!..

17–03

У одной блатной животины тут, оказывается, якобы умер отец. По такому случаю другая блатная животина (свинья) пришла сейчас – и вымогла с меня 3 пакетика чая. Хотела вымочь еще конфет, шоколада и пр. – но, увы, обломилась...

Самая мрачная новость: на будущей неделе все уверенно ждут возвращения шимпанзятины... :(((

7.4.09. 15–45

Только пришли утром с завтрака – опять понесли баулы в каптерку, побежали, поскакали цепочкой! Батюшки, опять комиссия?! Только вчера я думал, заходя в столовку на обед, что давненько что–то не было комиссии... И вот замглавнокомандующий провокатор говорит, что приехал какой–то (фамилия, которую я уже слышал раньше), большая, короче говоря, сволочь, которая докапывается до всего. Правда, позже от другого – полублатного подонка–соседа – я слышал фразу, что приехал этот начальник по поводу недавнего пожара, что гораздо более вероятно. Я, как обычно, быстренько завесил свои 2 баула одеялом и с завтрака до сей минуты (15–51) – все спокойно, никаких следов тревоги и хождения по баракам нет.

Что еще? Вчерашнее утро тоже было необычным, но в другом смысле. Сверхнаглое полублатное чмо из соседнего проходняка (другое) опять докопалось до моего вшивого соседа, т.к. у полублатного чма у самого тоже (опять!) обнаружились вши. Оно раздело старого вшивого догола, заставило его вымыться специально согретой водой в туалете, выбросило все его вещи и дало ему новые (но без телогрейки, так что на улицу старый не выходит 2–й день, тем паче, что сегодня на улице совершенно ледяной, пронизывающий морозный ветер). Все это действо сопровождалось снятием и выносом на улицу их и без того полупрозрачной тюлевой “шкерки”, щитов старого и полублатного, и т.п. Я все ждал, что этот юный наглец и подонок начнет на ту же неисчерпаемую тему вшей и “проверок на вшивость” докапываться и до меня, но на этот раз обошлось.

Весь день вчера и до 4–го часа сегодня не могла дозвониться мать: не звали меня или же телефоны были отключены. Дозвонилась сейчас, но ничего утешительного не сказала. По словам Майсуряна, переданным ею мне, Паша Л. В этой хваленой выпускаемой книжке обо мне решительно отказался исправить всего лишь 2 слова, заменить их одним, как я просил сделать (передавал через мать). О более масштабных правках, исходя из такого подхода, видимо, нечего и мечтать. Странно это как–то... Меня даже сейчас, на финальном перед сдачей в печать этапе не оставляет ощущение , что эта делаемая ими книжка будет полной халтурой.

9.4.09. 14–38

Пошли на обед, зашел в столовку, сел за стол, придвинул суп, полез рукой в правый карман телогрейки, где постоянно ношу “грибок” из–под сукразита с приправой (растолченный бульонный кубик с зеленью из ларька), – нет “грибка”! Вот так! Уже 2–й раз его просто, банально воруют у меня прямо из кармана. Ну, 1–й раз я, не вынув его, выносил “телагу” в раздевалку на время “комиссии” или “прокурора” (не помню точно), тогда он и пропал. Но вчера, помню точно, я сам положил эту приправу на постоянное место в карман, решив, что если опять понадобится выносить куртку, тогда и выну. Телогрейка висит у меня на торце шконки, прямо в проходе секции; подойти и незаметно вытащить из правого кармана не составляет никакого труда, даже когда я лежу на шконке и смотрю перед собой. Украли уже 2–й раз (после 1–го раза я за курево купил другой такой же “грибок” у своего вшивого соседа), это не случайно. Значит, кто–то уже проведал и пронюхал, что именно в этом кармане я держу хорошую, ценную для этих мразей вещь – приправу, которой можно на халяву поживиться. Больше “грибка” у меня нет, и взять негде, но если и будет (мать может привезти такой сукразит, 300 таблеток) – в этот карман уже не положишь. Близится лето, ходить я буду не в телогрейке, а в “рабочем” костюме, там карманов куда больше – можно надеяться, что там не так сразу обнаружат. Кроме всего прочего, каждый раз вместе с флакончиком “уходит” и немалое количество самой приправы, которая не всегда бывает и в ларьке (вчера специально спрашивал – не было) и без которой есть местные супы гораздо затруднительнее.

Случай этот, как будто специально подгадали, очень удачно лег на настроение, бывшее у меня с самого утра (и не только сегодня). Отвращение, омерзение, тоска, – как еще назвать это состояние, какие слова подобрать? 24 часа в сутки, круглосуточно я нахожусь среди бандитов, самых настоящих бандитов, среди подонков, отребья, нечисти, самых мерзких и зловонных отбросов рода человеческого. Желание их поголовно, всех вместе, одной толпой уничтожить, перестрелять, сжечь в печах, засунуть в один огромный биореактор, в газовую камеру, в переработку на мыло, – это единственное желание, которое один уже только их вид во мне вызывает. И это желание меня буквально душит, не оставляет ни на минуту, пока я их вижу и слышу, с самого подъема и до ночи, и снова с первых минут пробуждения... Сжег бы вас, твари, всех, уничтожал бы...

Пока пишу, сосед из соседнего проходняка возится с лампочкой – она почему–то в люстре уже не горит. Она единственная, другой нет... То ли сама люстра сдохла, то ли что–то еще, но на данный момент я, как и они, остался без света.

Сегодня после проверки явилось из ШИЗО шимпанзе, и это самая мерзкая новость дня, наравне с кражей приправы. Неизвестно еще, что хуже. Хотя, пожалуй, “грибок”–то модно найти и новый, а с этой бешеной тварью жить тут, в одном помещении, еще полгода.

Сосед, ничего от лампочки не добившись, бросил все заботы о ней и пошел с кем–то курить. Будем жить в темноте?..

Комиссия ни вчера, ни сегодня ничем и никак себя не проявляла, хотя разговоры о ней все же были слышны (на вахте кому–то из “обиженных”, пришедшему за инструментами, даже сказали, что, пока в зоне комиссия, они инструментов не выдают). Тем не менее, я расстелил с подъема свое красное одеяло и вчера, и сегодня, засунул под шконарь баул со жратвой. – черт его знает, что можно ждать от всех этих тварей, и от тех, и от этих!.. Да и о выходе шимпанзе я знал заранее (хотя полной уверенности, что его таки выпустят, не было. Увы...). Зато утром, а районе 10–ти, были крики про “шмон–бригаду на наш продол”, в итоге оказавшиеся ложными, – удивительная история! Шмон бригады не было; был только долгий, нудный обход пол–утра силами 6–ти, что ли, “мусоров”, – “четверо на 12–м, двое на 8–м”, и т.д.

Мерзко, тошно невыносимо... Засунули в дерьмо головой, в самую выгребную яму, так что возможности дышать не осталось совершенно. Жизнь среди подонков, отребья, ублюдков и мрази... Главный шнырь, спец по вшам и по браге, опять, после довольно приличного перерыва, стал лазить пихать под шконку моего соседа–алкаша свои бадьи с брагой. Когда он рядом со мной стоит на коленях, пригнувшись и залезая рукой далеко под шконку, я испытываю непреодолимое желание со всей силы огреть его по затылку чем–нибудь железным и тяжелым, так, чтобы с одного удара проломить череп. Такие мрази не должны жить на свете, их надо безжалостно, беспощадно истреблять, давить, как чумных блох, и никакие права человека на этих нелюдей не могут распространяться по определению. Не только на таких, как этот мерзкий шнырь, но и вообще как 99% собранных здесь – в бараке и во всей зоне.

Зато старый ворюга и алкаш–сосед неожиданно спросил меня вчера, что же это я его даже не поругаю за то, что он никак (с ноября!) не доделает мне жилетку! Типа, надо бы его усовестить, а то он никак не может заставить себя взяться. Я в ответ сказал, что совершенно не уверен, способен ли он в принципе испытывать угрызения совести.

18–12

Шли сейчас с ужина, и я подумал: живу как во сне в каком–то. В анабиозе. В забытьи. В коме. Не замечаю ни солнечного света, ни весны, ни того, как тает снег... Бессмысленное, механическое существование, а не жизнь. Бессмысленное здесь не больше, чем на воле, кстати. И завершится оно смертью. Рано или поздно, это уже детали. Смерть полностью перечеркивает всю жизнь и все, в течение ее сделанное, нажитое и прожитое. И нужны поистине совершенно исключительные обстоятельства и исключительное везение, чтобы суметь остаться в этой жизни и после своей физической смерти, чтобы человечество не забыло хотя бы твое имя...

А я, как я еще в 6–м году писал Е.С. из тюрьмы, – если отвлечься от политики и политических категорий, перейти к категориям чисто бытовым, житейским, – то я самый обыкновенный неудачник. Правда, обыкновенный по банальности этого звания, но не по масштабности всего, что послужило основанием к нему. Неудач было много, почти вся жизнь из них и состояла (а мать до сих пор думает, что если меня хорошо кормили и одевали в детстве, то это было все, что нужно для счастья. Да и детство прошло уже так давно...), а счастливых моментов – отдельных дней или коротких периодов, по неделе или месяцу, когда было бы чувство острого и полного счастья, я, пожалуй, сколько ни роюсь в памяти, могу припомнить от силы 2–3, в 1997 году, и связаны они были не с политикой, а с личной жизнью. Но и это счастье, увы, быстро кончилось, очень быстро, – по сути, оно оказалось обманом, иллюзией, и было много месяцев и даже лет боли после того (и оттого), как это понял...

А так, обычно, вообще – политические неудачи (сперва не столь очевидные, проявившиеся только в последние годы перед арестом и уже после него) органично дополнялись сплошными неудачами личными, из которых состояли, собственно, все 90–е годы, а в 2000–е – эта острота как–то потерялась, отошла на задний план, вместе со всей вообще личной темой. Ведь, помню, еще в 99–м, устав от поисков, я решил, что больше мне это не нужно, пропади пропадом... Но потом поддался опять соблазну, – а неудачник, тем более заведомый, сам о себе это знающий, не должен ему поддаваться, он слишком хорошо наперед знает, чем все кончится... И вот – закономерный итог: эта последняя (хронологически) история с Ленкой; годы, проведенные в прогулках и чаепитиях с ней, ее “любовь”, ее стремление к браку и семье – и ее реальное отношение, выявившееся так наглядно сейчас...

Еще до ужина приперся отрядник, сейчас сидит здесь. Начинал писать эту фразу про него – прервали – прервали, принесли телефон: дозвонилась мать. Якобы по соображениям отрядника, то есть безопасности, принесший велел переться с “трубой” в “маленькую секцию”, говорить там. Но на деле это теперь так бывает и без отрядника, что говорить дают только там: это они желают слышать, что я не говорю ничего “лишнего”. А у блатных обитателей “маленькой секции” нездоровое оживление, глумливый смех, вскрики, выкрики, издевательские “шутки” и намеки, как правило, вызывает одно мое появление и мой вид в их секции (очень необычно и непривычно, я согласен. С ноября 2007 не приходилось там бывать, больше года.). Но мне плевать на этих мразей и на их глумливый смех. Холопы, мнящие себя элитой; быдло, потомки крепостных. Лучше уж так, чем как я хотел написать до звонка матери (сказавшей, что дозванивается сегодня с 11 утра): связи целый день нет, дозвониться матери не дают...

10.4.09. 7–27

Света, действительно, так и нет, вчера ужинал в полной темноте. Сейчас – спасает только солнце. Дожили, сломали–таки эти ублюдки лампочку, точнее – проводку к ней. И всем плевать, чинить, видимо, не собираются. Мрази... Ненавижу!..

11–22

102–я прошла... Утром, только стал собираться в баню – заранее, как всегда, – вышел в коридор, – а света нет! Я–то теперь, со своей сломанной люстрой, не вижу, горит вообще в секции свет или не горит.

Делать нечего, – улегся, прямо не снимая ботинок, на шконку – ждать 10–00, пойдут в баню или не пойдут, дадут свет или не дадут. Нет – ну и черт с ней, с баней, не вагоны, чай, я тут разгружаю, чтобы так уж сильно запачкаться. Подожду недельку, а уж после обеда не пойду точно – не хожу я в это время, нет привычки.

Но минут через 20, где–то без 10–ти 10, свет дали. Тут же я собрался и вышел первым из барака. Но не тут–то было – сволочь СДиПовец, сидящий в будке возле нашего забора, открыть отказался. Выдумал, что должна быть якобы какая–то бумажка при себе на право свободного хождения. С самого прошлого августа хожу – никто никакой бумажки не спрашивал, а тут нА тебе ! Да и заявление прошлым годом подписано, – сейчас, это я уже не первый раз тут слышу, надо подписывать новое, на этот год. Что за идиотские порядки!.. Вот уж поистине, страна идиотов. “Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью”... В заявлении–то ведь ни слова не сказано о том, что оно действительно только на 2008–й год, вообще ничего о сроке действия его там нет, – по логике, документ, в котором эта информация ясно и четко не прописана, действует бессрочно. На обоих “постах” еще пропускают по старой памяти (знают в лицо?), но уже ясно, что это беда: этот свободный ход мне и нужен–то в основном, чтобы ходить в баню раз в неделю заранее до всей толпы; если не будут пускать и опять придется ходить с толпой, то повторится ситуация конца 2007 г.: ни “лейки”, ни скамейки, ни одеться, ни раздеться, с помывкой стоять и ждать, пока пустят... В общем, старая, глухая тоска, от которой за эту зиму и весну я уже отвык. Придется вылавливать как–то в больнице эту скотину Демина и просить его подписать мне такое же заявление еще раз; и еще неизвестно, согласится ли он...

Короче, в баню пришлось идти уже с кучей блатных, подтянувшихся к калитке сразу после меня. Хорошо еще, что этот дурак СДиПовец хотя бы им открыл калитку достаточно быстро, так что пошли, пока еще не успела собраться вся толпа. В результате скамья мне досталась именно та, что надо, – мое любимое место в дальнем углу; а “лейка” зато – крайняя, у окна, из которой еле–еле течет, почти капает, но я и тому был рад, хоть эта “лейка” была свободна, встал и мойся, не надо никого ждать, – тем паче, что первые несколько минут напор был еще более–менее приличным.

Язвы на ногах так и не заживают, несмотря на все бинты, пластыри, мази и т.п. На левой их изначально было больше, чем на правой; там большинство их уже зажило, но оставшиеся 3–4 не подсыхают никак и весьма неприятно и сильно болят при любой попытке их побеспокоить – например, снять или одеть носки. Но и на эти язвы, как и на все вообще вокруг – например, на отсутствующий теперь свет в моем конце секции, на испортившийся шнурок, порвавшиеся ботинки, на мелочи быта и на всю эту мою нелепую, никчемную жизнь – мне стало уже так глубоко и безнадежно наплевать, такое глухое безразличие охватило ко всему – и к этому “свободному ходу” тоже, кстати, – будь что будет, пропади оно все пропадом, я даже и думать ни о чем не хочу!..

Единственная хорошая новость: шимпанзятину, по разговорам, прямо вчера же опять убрали в ШИЗО (или куда там?). По крайней мере, еще вчера вечером она пропала и сегодня ее до сих пор не видно и не слышно. Что ж, спасибо судьбе и за это.

15–35

А тут и комиссия вдруг выпрыгнула, откуда (и когда – на 4–й день!) уже никто не ждал! Впрочем, может быть, это была уже какая–нибудь другая комиссия, фиг их знает... Подошли уже к воротам столовки (обед) – вдруг смотрим: вдалеке, у ворот больницы, целая толпа “мусоров”, и с ними – разглядели – поп в рясе. Как только расселись за столы, эта толпа прошла мимо столовки в сторону бараков. Большая толпа, в которой были и штатские, в т.ч., кажись, 2 (не меньше) женщины. И поп. Странная какая–то комиссия... Кто был в столовке на ногах – так и прилипли к окнам. Прошло немного времени (только успеть поесть) – и наш замглавнокомандующий провокатор вместе с еще одним, особо злобным блатным, выскочили из столовой.

Я прислушался, что подсказывает мне внутренний голос: спешно бежать в барак спасать вещи, которые эти твари (руками других, покорно–нерассуждающих) сейчас могут уволочь в каптерку или еще куда похуже, ожидая комиссию. Или же сходить перед тем в ларек, купить себе хлеба и сока, как я хотел изначально. Внутренний голос ясно советовал 2–й вариант и обещал, что с вещами все будет нормально. Прикинул: в ларек теперь одного может и н пустить эта СДиПовская сволочь в будке (вот от кого тут приходится зависеть!..), а идти вечером – лишняя морока, да и вдруг мат позвонит как раз в это время... Решил пойти в ларек.

Пошел, но там оказалось несколько дольше, чем я рассчитывал (хотя и в кассу, и в сам ларек – всего 2–3 человека впереди). Взял сок и хлеб, как хотел. Шли группой обратно – попавшийся навстречу “козел” сказал, что комиссия заходила к нам в барак (до того это же говорил “козел” на воротах столовки, нас не выпускавший, но ему–то откуда знать?). Ну и ну, чудеса! Поравнялись с “нулевым постом” – эта хваленая комиссия вышла из какой–то задней двери столовой, так что тут я имел возможность на ходу получше их рассмотреть. Пришел в барак, перекусил, спросил у своего (бывшего вшивого) соседа, заходило ли все это начальство сюда – он сказал, что нет, ничего не слышал о них ни у нас, ни на других бараках (стремщики бы крикнули обязательно)...

11.4.09. 9–40

А вот “обиженный” Юра говорит, что он сам видел во дворе, как комиссия заходила к нам в барак. Кому верить – черт его знает...

Матери не дали вчера дозвониться весь день, я с ней так и не разговаривал. Похоже, что не дадут и сегодня. Повторяется ситуация прошлого лета...

Новое бедствие: еще вчера засорилась какая–то канализационная труба, общая для всех бараков. В туалете со вчерашнего дня регулярный потоп: “обиженные” бедолаги пробивают трубу, вычерпывают воду, но она то и дело набирается снова...

12.4.09. 7–04

Вчера туалет таки пробили, но сегодня с утра – и не прямо с подъема, а где–то вот недавно, незадолго до 7 утра – в нем опять потоп. Даже зная об этом и даже будучи а резиновых тапках–“сланцах”, я на выходе оттуда едва не промочил ноги. Самый работящий, услужливый и вежливый из “обиженных”, как и вчера, предупреждает всех входящих: “Осторожно, в туалете потоп”!. Вот, говорит, уже пробили. Недолго...

Так и живем без света, люстра над нашим концом секции не работает. Шпана в соседнем проходняке, которую это тоже раздражает, приладилась включать эту лампочку, цепляя ее прямо к проводам над своей шконкой, от которых они заряжают телефоны (и патрон у них откуда–то есть!..). Собственно, дни сейчас все прибавляются, днем нормально и без света; неудобств только два: утром – проверять вшей в одежде (но как–то еще можно приладиться, если снять всю одежду со шконки), а вечером – готовить ужин, точнее, вытаскивать все лишнее (хребты, кости и пр.) из консервов. Нот вчера как раз примерно в это время, когда я начинал есть, они и включили лампочку и, будем надеяться, сегодня будет так же.

12 апреля. Сегодня – НАШ с Ленкой день... Горько вспоминать об этом...

14.4.09. [время не указано]

Ничего особенного не происходит. Только что вот подходили блатные и пытались вытрясти с меня 500 (!) рублей ларьком на какого–то своего, тоже блатного, с 3–го барака, переведенного вот сейчас из ШИЗО в больницу...

Весна окончательно вступила в свои права. На улице тепло, солнце, даже по утрам уже нет мороза, на дворе барака – непролазная грязь, раскисшая глина с водой от стаявшего снега. Надо одевать уже летнюю форму, но никак не могу собраться, – то мысль, что по вечерам все–таки еще прохладно, то никак не могу куда–нибудь рассовать все вещи, что лежат по карманам “форменной” куртки. Но, м.б., сейчас, на обед, все же попробую расчистить карманы и надеть ее. А вот летние ботинки, купленные еще в ноябре за блок сигарет у старого хрыча Пятака, как раз 10 апреля освободившегося, одевать пока еще явно рано – на “продоле” местами тоже еще грязь непролазная, да и около столовки тоже.

Мать сообщила, что говорила с Гефтером, – деньги на книжку обо мне дать только после их встречи втроем, – мать, Гефтер и Паша Л. Хотя макет в электронном виде Паша ему и так послал. Зачем еще встречаться? Чует мое сердце, что если даже (вопреки моим сомнениям) эта брошюрка и выйдет, то будет она всего лишь профанацией...

Вчера ужасно болели язвы на ногах. Большая их часть почти прошла, но меньшая упорно беспокоит. Впрочем, одна наиболее сильно саднившая вчера язва сегодня с утра вроде бы затянулась.

Так и живем без света. Пол–утра сегодня я ждал возможного шмона, но его так и не было.

17–31

Вспомнилось сегодня, как еще на воле я много раз думал: если бы меня спросили, каково мое самое заветное желание, чего я хочу больше всего на свете? Что бы я сказал? Что самое заветное желание – иметь возможность убивать своих врагов и точно знать, что мне за это ничего не будет, – никаких уголовных дел, тюрем, судов и т.п. Самое большое желание в жизни!.. Сколько бы уже полегло тварей и мразей, если бы оно исполнилось... Особенно актуально оно здесь, где среди тварей и мразей всех сортов находишься круглосуточно, целыми годами. Должно быть, потому и вспомнил...

Выходили на ужин – навстречу перся к нам отрядник. Сейчас пришли с ужина – сидит здесь, и, значит, с матерью мне сегодня едва ли удастся поговорить...

15.4.09. 16–26

Дела паршивые, мрачные. Отрядник вызвал меня вчера, как раз когда я говорил по телефону с матерью в “маленькой секции”, и я еще успел сообщить ей о вызове. Он отдал мне письмо от Журавлева, студента из Самары, моего читателя (хорошо, что мое к нему прошлое письмо все же дошло), а потом... Он достал большое отпечатанное объявление и дал мне ознакомиться. На основании ст. 95 УИК РФ администрация ИК–4 извещала, что отныне ни книги, ни газеты, ни журналы не будут приниматься ни через посылки/бандероли, ни через передачи, а при получении будут отправляться на склад личных вещей до освобождения.

Ссылку на ст. 95 мне долго и нудно разъяснял отрядник. 1–я часть этой статьи содержит, собственно, 3 позиции: з/к разрешается получать в посылках и бандеролях письменные принадлежности, приобретать книги через торговую сеть и подписываться на СМИ за свой счет. Никаких запретов и ограничений в этой части статьи не содержится. Да, не написано, что можно получать книги через посылки–передачи, но на деле это постоянно было так, и, право же, чтобы на основании права приобретать через торговую сеть запретить получение книг через передачи, надо иметь очень уж буйную фантазию и совершенно выдающуюся наглость.

Расчет их ясен. Раз не удалось оставить без книг и прессы меня лично, как они хотели вначале, – они не остановятся перед тем, чтобы оставить без них ВСЕХ зэков, получающих книги и СМИ. Благо таких тут из всей зоны наберется десяток–другой, не больше. У остальных прямо на лицах написан такой сверхглубокий интеллектуализм, что, право же, вопрос о книгах и пр. (кроме “Плейбоя” и “СПИД–Инфо”, м.б.) отпадает сам собой. Не зря, оказывается, приходил еще 2, что ли, недели назад этот длинный москвич с 4–го и ругался, что из–за моих жалоб теперь всем не выдают прессу, и ему их отрядник не выдал ее из полученного заказного письма.

Что делать и как с этим бороться – неизвестно. Очень возможно, что год и 11 месяцев оставшегося срока мне придется провести тут вообще без книг. Что же касается подписки на СМИ, то я почему–то сильно подозреваю, что нужного мне “The New Times” не окажется в их подписных каталогах.

Со связью проблемы, похоже, стали перманентными. По такому поводу, как книги, хотелось, конечно же, сразу позвонить Е.С., попросить правозащитное сообщество напрячься и что–то придумать. Но идти просить это блатное наглое чмо, на чей телефон мне теперь звонят, было совсем невмоготу, а других – и вообще бесполезно, и я решил назавтра после завтрака воспользоваться запасным вариантом. Но – редкий случай, как будто нарочно! – их калитка была с утра заперта на замок. Потом я слышал, как местный владелец “трубы”, мой теперь “связной”, говорил кому–то, что отдал свою “трубу” на 2 дня на 7–й барак, кому–то. Потом я столкнулся с ним во дворе ларька, – он тут же пристал с просьбой купить шоколадку, а я, используя момент, спросил его, не звонил ли мне кто? Он сказал, что нет, но он сейчас придет в барак, включит и посмотрит. Значит, “труба” все же у него?! Черт разберет; это тварь настолько лживая, хитрая и верткая, что верить ей и полагаться на ее слова нет никакой возможности. Давно ли она нагло вымогала у меня, случайно увидев, пачку макарон?.. К тому же, сегодня это существо вляпалось на утренней проверке: трепалось вовсю, не заметив уже подошедшего считать “мусора”, и при этом еще и не имело “нагрудного знака”, то бишь бирки на груди. За это ему было обещано сразу 2 рапорта, и в ближайшее время, скорее всего, оно уедет тоже в ШИЗО. Связь у меня на этом бараке, таким образом, прервется окончательно минимум дней на 10, а скорее на все 15.

Сейчас пора собираться на ужин, а потом, скорее всего, опять припрется отрядник. Так что возможности с кем–либо созвониться, видимо, не будет сегодня весь день, и дай бог, чтобы она была хоть завтра...

17.4.09. 8–34

Весь день вчера шел мокрый снег и было очень холодно – взглянешь, и полное ощущение, что вернулась зима, стоит ноябрь. Впрочем, мать говорила, что прогнозируется сильное похолодание. ЭТИ поздравляли друг друга (и меня) с Новым годом...

День прошел спокойно, но вечером, когда я собирался ужинать, поползли вдруг слухи и разговоры один другого мрачнее. Сперва – что 13–й барак раскидают, и кто–то якобы уже видел список, кого в какой отряд закинут. Кого откуда брали – видимо, туда и вернут. Я вспомнил 5–й, эти лестницы наверх (внутри барака – еще и без перил, я прямо никак подняться не мог), и эту тесноту, и как не имел там своего постоянного места, спал, где свободно... Ломать весь годами налаженный быт и со всем скарбом, со всем барахлом перебираться куда–то в другое место – это и вообще не дай бог никому, а если еще и знаешь, что там точно будет хуже, и лестницы, и теснотища, и ни поесть, ни полежать, ни поставить баулы, да еще и к тамошней шпане привыкать заново, и опять они будут стараться из тебя вытянуть на свое (якобы) “общее” все, что можно и нельзя... В общем, не дай бог!.. Одна мысль об этом вызывает тоскливый ужас и чувство полного бессилия что–либо изменить...

Но раскидывать барак – это все же надо начальству окончательно сойти с ума, да и зачем? Поэтому слух этот все же показался мне маловероятным (хотя кто знает!..). А затем, ближе уже к отбою, всплыл слух, что эти блатные твари опять затевают ремонт! Во это уже более вероятно – начинается лето, да и старый хрыч один, освободившийся в том июне, а вообще просидевший полжизни (33 из 60–ти, что ли), помню, уверенно предрекал, что этим летом в бараке будет ремонт...

Хотя он был только в 2007–м, и сейчас на фиг никому не нужен. Я вспомнил рассказы заставших его, как выносили шконки на улицу и жили на улице, и ночевали там же, открытые всем дождям и комарам. Вспомнил, как в карантине половину всего пребывания там спали вповалку на полу, на сложенных сплошняком друг к другу матрасах (не так–то просто мне было вставать на ноги), потому что ту секцию, где спали вначале на шконках, при нас начали ремонтировать (скрести зачем–то стены), а из 2–й – шконки стояли на улице, на заднем дворе. Их, видите ли, надо было красить, а зэки в ожидании этой покраски пусть спят на полу...

Если устроят ремонт в большой секции, то опять, видимо, погонят жить и ночевать на улице. Мрази!.. Да еще, разумеется, начнут клянчить опять деньги – как же, ведь все эти ремонты тут проводятся силами зэков, вскладчину. Ну уж НА ЭТО денег я им точно не дам, пусть хоть сразу же и до конца срока обрежут мне связь. Денег на то, чтобы меня выселили жить на улицу, под дожди, я вам, ребятки, не дам.

От всего этого, да и от самой обстановки тоже, проснулся я сегодня (в 4 где–то, до того еще трижды за ночь) в настроении такого отчаяния, такой смертной тоски, что хоть прямо сейчас в петлю. А что, – может, и в самом деле пора?.. Легко утешать, поддерживать и ободрять со стороны, находясь дома, в привычном уюте, где ты сам себе хозяин, а не посреди толпы отпетых подонков, навязывающих тебе свои интересы и решающих за тебя, как тебе жить... Утешители, когда прочтете это место – представьте себя в этих условиях, в этом бараке, полностью беззащитными и бессильными что–то изменить, – а потом уж корите меня за слабость и отчаяние.

Тоска настолько невыносимая, что я мечтаю о смерти, молился бы о ней, если бы верил в бога... Тоска, отчаяние, безвыходность и безнадежность. Вот так вот я влип на целых 5 лет, и деваться некуда, и выхода нет, и хотя вроде бы осталось и не так много, год и 11месяцев, 702 дня – но и их надо еще пережить...

11–20

Что ж, вот и прошла она, баня опять по–прежнему, с отрядом, со всей толпой, когда доплетаешься до нее последним. Нет! Позади меня было еще 2 человека! И – главное счастье, везение, удача – удалось сесть на самый краешек скамейки, он был свободен! А уж пакет я бросил на пол, в угол, как раз рядом с собой.

Ну и, как обычно, минут 15–20 ждал, пока хоть под какую–то “лейку” можно будет встать, хотя бы только облиться водой. Встал – уже третьим – под ту самую, под которой мылся, приходя раньше всех. К тому самому тупорылому, бессмысленному животному, а не человеку – алатырскому чму (да какое там животное! Насекомое!!), которое нагло впиралось мыться со мной под этой лейкой каждый раз (а по утрам пинает шконки “обиженных”. Как хорошо, что в июне этой мрази здесь уже не будет!..). Минут 15, если не больше, ждали еще, пока юное неизвестное чмо (со 2–го, видимо, отряда) само, поплещется, сполоснется по 10 раз во всех мыслимых местах; да потом еще минут 5 минимум (скорее больше) – пока оно здесь же постирает носки. Замерз я, пока ждал, жутко, стоял ведь уже мокрым; да и вода была на этот раз совсем не горячая, чуть тепленькая. Но все же кое–как помылся, и – главное – оделся сидя, с хотя бы относительным комфортом.

М–да, вот такая вот баня. И так будет теперь всегда, – если только в ближайшее время не отловить этого самого Демина и не выпросить у него еще раз этот “свободный ход”. Тогда – где–то до начала следующего года. Но он может еще и отказаться подписать...

Вот такая вот жизнь. 702 дня осталось. Раскинут барак, не раскинут, выселят летом на улицу, не выселят, сколько ждать в бане, хоть до самой проверки, и будет ли баня вообще; как и все–все остальное, – давно уже стало мне глубоко пофигу, абсолютно безразлично. Будь оно что будет и как будет, – мне наплевать. Я хотел бы только одного сейчас – умереть. Господи, когда же я сдохну? Когда все это кончится?.. Жаль вот только, что на суицид у меня до сих пор никак не хватает духу. Я глубоко презираю себя за это. Я ничтожество и дерьмо, трус, из одного лишь страха готовый терпеть все это и позволяющий всем ИМ над собой издеваться...

13–00

Просто нет уже сил ни о чем этом думать, переживать, бояться, пытаться представить, как это будет – как потащусь со всем своим барахлом на другой барак, к другой шпане, или как буду жить на улице... Вчера еще были душевные силы и психическая энергия на это, а сегодня – нет. Кончились. Иссякли. Нет сил думать вообще ни о чем. И бояться тоже нет сил. Есть же еще и шмоны, и комиссии, и скорое шимпанзе (24–го?), это опасности постоянные, но и они уже за гранью сознания. Все уже безразлично. Будь что будет. Самое лучшее – сейчас, немедленно – было бы – умереть.

18.4.09. 21–32

Слышал сейчас мельком кусочек из отчета шимпанзятине ее зама по телефону. Говорит, что решать вопрос о том, раскидывать 13–й барак или нет, “мусора” будут в понедельник, и тут ничего не поймешь. Я мысленно уже готовлюсь обратно на 5–й, думаю, брать ли с собой палку, если буду летом спускаться просто погулять по двору (без нее потом трудно будет ползти наверх). Поначалу – без своего места и с новыми соседями, какой–нибудь 20–летней шантрапой – конечно, будет ужасно. Но – может, черт возьми, оно и к лучшему? Будь что будет...

19.4.09 8–40

Эту ночь почти не спал – урывками, просыпаясь через каждый час, ворочаясь и подолгу лежа без сна. Расходились нервы совсем, никак не унять. Все из–за этой, случайно услышанной вчера вечером фразы. Лежал – и представлял себя уже на 5–м, как там будет, в этой жуткой тесноте, среди наглых, глупых малолеток, и как я буду по вечерам выкраивать себе место на шконке и тумбочке – поесть, и что на завтрак там почти сразу после зарядки (это я помню), и т.д. и т.п. Самое тяжелое, конечно, там будет – каждое утро выскакивать на зарядку в любой мороз. А 5–й – он сразу за 12–м, 2–й по “продолу”, и “мусора” туда заходят обязательно, там не отлежишься, как здесь. И постоянный постельный, чтобы хоть на зарядки эти не ходить, хрен дадут... А м.б., и не на 5–й засунут, еще на какой–нибудь, скорее всего – на тот “продол”. И связь там надо будет опять налаживать с нуля...

Может быть, и заснул бы уже под самое утро, часов в 5, – но тут как раз и подъем... Мысли потом, как обычно бывает, растеклись, расширились, перешли незаметно на что–то другое, на глобальное... Зачем я здесь сижу и мучаюсь? Почему? За что?.. 700 дней еще осталось, ровно 100 недель (а м.б., и не ровно, стал тут вычислять день недели 21.3.11. – вроде это не понедельник, как я думал. Надо брать бумагу и считать точно. Еще один день к сроку...). Зачем вообще все это? Ведь, как ни крути, жизнь бессмысленна, все равно смерть разом перечеркивает все наши достижения, планы и мечты... Так зачем мне такая жизнь? Зачем мучиться тут еще 100 недель, зная, что и потом, на воле, тоже не будет ничегошеньки хорошего, будет тяжелая, тягучая, нудная, бессмысленная серая жизнь, ведущая прямой дорогой к смерти... Поездок на теплоходе, которые матери моей кажутся символом и апофеозом счастья, верхом мечтаний (в т.ч. и моих) – их, наверное, в этой серой жизни уже не будет, хватит, отъездились; а если и выдастся еще раз–другой – это еще ничего не значит, круиз на теплоходе еще не есть признак безмятежно счастливой жизни.

Почему я не могу ничего сделать с собой? Боюсь?.. Чем дольше я живу, тем все более и более суицид представляется мне единственным выходом и решением всех проблем, единственным разумным завершением этой никчемной жизни. Увы, даже на это я не способен. Ни одной попытки ведь у меня нет – но тем не менее здесь я состою на профучете как суицидник. Должно быть, они почувствовали это из моих писем домой, еще в 2007 г., как я сюда приехал.

Зачем она мне, эта дурацкая жизнь? Когда же, наконец, все это кончится? Когда же я сдохну?.. Отчаяние и тоска такая, что я поневоле не могу сдержать слез..

13–02

Не выдержали нервы, пошел сейчас к отряднику сам (он приперся с утра и проводил проверку). Спросил насчет этих постоянных разговоров о раскидывании отряда. Он показал мне сперва список комиссии, которая недавно сюда приходила (общественность и правозащитники, в том числе “Солдатские матери” и НОПЧ). Как всегда, отговаривался полным незнанием, но сказал, что комиссия нашла отряд (барак?) в ужасном состоянии, так что речь зашла сперва о ремонте. Но он (отрядник) вроде бы им сказал, что никто (из зэков) ремонтом заниматься не будет, так что в итоге – в понедельник должен решаться вопрос, будут раскидывать или нет. Но вопрос этот, по–моему, уже заведомо решен. После этого он сказал, что слышал какие–то слухи, будто бы я “пробивал” перевестись на 4–й отряд. Я опроверг эти слухи, а его слова воспринял как намек, что, видимо, меня планируют кинуть на 4–й. Странно, но все последнее время, встречая их на “продоле” по дороге на ужин, я жал руки 2–3–м там знакомым и думал, что, м.б., мне еще суждено оказаться среди них. И вот, видимо, этот час настал...

Посчитал дни до освобождения. Да, 21 марта 2011 – это таки воскресенья, а я больше полутора лет считал почему–то, что это понедельник. Значит, на один день больше я тут просижу... Хотя все равно остается ровно 100 недель до конца, пойду домой 22 марта, вероятность, что из–за выходных отпустят раньше, в пятницу , 19–го, совершенно ничтожна.

Итак, – что ж. Прощай, 13–й барак! Сколько я познал горя и боли, сколько пролил невидимых слез и сколько раз пожелал себе смерти в твоих стенах, – не сосчитать!..

21.4.09. 8–37

Вчера мать звонила Милютину, и он сказал, что разгон 13–го отряда пока что обсуждается только теоретически, обдумывается и – по крайней мере, в ближайшее время – реально пока не планируется. Ну и слава богу! Отрядник вчера вечером, проводя проверку, тоже ни звука не произнес об этом, – хороший знак, значит, новостей нет. Разговор матери с Милютиным, как она сказала мне, был по принципу: начали за упокой, кончили за здравие, вопреки пословице. Насчет книг он тоже не сказал в категорической форме “нет” (что мать привезет их мне на короткую свиданку 29–го, о чем она ему сообщила), а что–то вроде: “Посмотрим, посмотрим”. Это ничего не гарантирует, конечно, так что успокаиваться рано. Кроме этого, сообщил, что, оказывается, прокуратура (якобы) сделала им какой–то втык за то, что они принимали книги и прессу в передачах/посылках, тогда как в 95–й ст. УИК написано, что зэки имеют право “приобретать литературу через торговую сеть”. Но т.к. нигде – ни в УИК, ни в других местах – не сказано, что зэкам поэтому ЗАПРЕЩЕНО получать литературу в передачах/посылках, то это – явный бред и передергивание со стороны не только самого Милютина, но и – если верить ему – прокуратуры.

Теперь зато у меня новая головная боль: как бы этот проклятый суд по УДО не назначили на 29–е, когда приедет мать! Я, конечно, предпочту свидание, т.к. вердикт суда уже заранее и с несомненностью известен. Но все же ситуация может получиться крайне неприятная; а учитывая нынешнюю вражду с администрацией – никого и не попросишь пустить меня на суд самым первым, как было в феврале 2008–го...

17–38