МАЙ 2008

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

МАЙ 2008

1.5.08. 8–45

1 мая, утро. “Праздничек”... Настроение с утра, как ни странно, неплохое, бодрое. М.б., это потому, что есть реальное дело, реальная возможность, – переписать сейчас набело (начал вчера) уже готовый текст и отправить на волю, благо канал, вроде бы, работает. Опубликует ли его К–Ц, – неизвестно, но “надежда умирает последней”. Да, конечно, надо ответить на кучу писем, притом немаленьких, особенно от Е.С. Надо прочитать кучу книг и прессы, привезенной на свиданку. Книг на месяц точно должно хватить; а вот писать (м.б., мой ответ “Свободному слову” там опубликуют), – мучительно лень, нет сил, тяжело (физически тяжело сидеть, даже без опоры спине, и писать), но надо...

2.5.08. 6–30

Еще один день, и не хочется жить, и на душе тоска, и вокруг, и в самом сердце твоем – неволя... Тоска. Май, все вокруг зеленеет и расцветает, днем уже жарко, – а ты все сидишь здесь, в этом бараке, на этом опостылевшем дворе, без смысла и цели, и конца–краю не видно твоему сидению...

“Стёпышев 8–й прошел!”, “Стёпышев на 10–м!”, – кричат стрёмщики. Нет, всякая революция должна начинаться именно так, как описывает Солженицын в “Марте 17–го”, – с убийств офицеров, “мусоров”, городовых, любого начальства в форме. Этот Стёпышев вчера проходил мимо нас, когда мы (13–й отряд) шли на обед. Сперва долго “воспитывал” 8–й в воротах их барака, потом пошел куда–то в нашу сторону, мимо нас. Вот он поравнялся с отрядом, он идет рядышком совсем, вплотную, – вот тут–то взять его сразу 2–3–мя десятками рук, схватить надежно, чтоб не вырвался, – и тут же, на месте, убить! Всей толпой забить насмерть ногами, запинать, не прекращать бить, пока не испустит дух здесь же, на дорожке. И пусть будет потом, что будет!..

3.5.08. 6–27

Вчера вечером, после ужина, – только успел выйти с 8–го барака, дойти до нашего, – говорят: 2 “мусора” на 12–м! А на 8–м никто даже об этом ничего не “пробил”, не сказал – стрём у них вообще не работает, что ли?.. Еще через пару минут – оба уже на 8–м. вовремя я успел!.. И, главное, зря и ходил туда, позвонить все равно не удалось: Билайн здесь, в Буреполоме, оказывается, не работал вчера весь день, с 12–ти ночи, телефоны просто не видели сеть; а на “симке” НСС, которая там еще была в распоряжении Г. – оказался долг, так что с нее тоже не позвонишь. Зато чаю мне там предложили, как всегда, – радушие, блин; и вот пока я его ждал, потом пил, – едва не нарвался на “мусоров”...

А сегодня с утра – все, праздники кончились, пожалте на зарядку! И Макаревич ходит по “продолу”, по баракам (вот только что крикнули, что ушел), и др. “мусора”. А “Макар” вполне может сейчас торчать и у столовой, отслеживать идущих на завтрак.

4.5.08. 9–23

Старый (50 лет) выродок, ворюга и алкаш, живущий в соседнем проходняке (один из подозреваемых мной в краже сигарет) сейчас проснулся – и вздумал делать мне замечания по поводу того, что я, сидя на своей шконке, чистил щеткой обувь. Мол, “выйди на улицу и чисти!”. Я взглянул на него, на его злобную рожу и вытаращенные глаза, – ей–богу, будь это на воле, не будь здесь этой мрази столько разом против меня, – я бы, наверное, убил бы его на месте! Забил бы трубой какой–нибудь железной, разнес бы череп, чтобы мозги летели... Такую ненависть они вызывают – вся эта тупая, злобная, подлая уголовная мразь, эти выродки, отребье человеческого рода, с важностью рассуждающие про “людское” и претендующие называться “людьми”... Нет, как бы люто ни ненавидеть “мусоров” и вообще государство, людей в форме, – а ЭТИХ я ненавижу еще больше!..

Тоскливое утро, унылое, пустое; светит солнце, на улице к полудню – жара. Надо писать ответ на письма Е.С., а не хочется, и нет смысла писать, тратить гелевые ручки, время и силы, – так далеко зашли разногласия с ней, так бесполезно пробиваться через ее религиозные и т.п. проповеди, так надоели эти пустые споры, что не хочется и писать. Но надо взяться, – тем паче, я ей обещал...

Светит солнце, а год назад в этот день был дождь и холод. Я был тогда на 1–й сборке, на 5–м централе. Шконка моя с утра была занята дедом Остапчуком, позже исчезнувшим. Сидел, помню, на скамеечке, спиной к столу, облокотясь на него, и под шум дождя с дикой тоской, почти отчаяньем, думал о том, в какой переплет попал, как глупо влип и когда все это кончится. Тогда еще теплилась хоть какая–то, хоть смутная надежда на Мосгорсуд, на то, что оставят в Москве и т.п. А сейчас уже никаких надежд нет, будь оно все проклято, вся эта жизнь. Будешь сидеть до упора, до самого марта 2011 года, и точка. Никуда тебе не деться, не вырваться; еще ровно 150 недель сегодня остается мне сидеть.

Идиотская эта жизнь: из–за проклятых “праздников” 1 и 9 мая все выходные и будни передвинулись черт знает куда. В положенные среду и пятницу в ларек не сходишь – закрыт. А зато сегодня, в воскресенье, вроде бы должен работать. Но как в него попасть – поведут ли? – и сколько там будет народу, можно ли будет хоть внутрь–то войти, не то что к окошку пробиться? А у меня, как назло, кончается сегодня лапша, дешевые брикетики быстрого приготовления по 5 рублей. С этой лапшой я ем в ужин все привозимые матерью консервы, тем только и живу. А сейчас – полный идиотизм: консервов полно, а есть их будет не с чем (а без всего – несытно, смысла нет). И, если сегодня не пробиться в ларек, то, видимо, только после 9–го, – это как раз пятница, а следующий наш (13–го отряда)”ларьковый” день – среда, 14 мая. До тех пор мне не ужинать?..

10–05

От всего, с тобой здесь происходящего, – и от постоянного пребывания среди грубого, злобного, неотесанного быдла и хамья; и от постоянно останавливающихся “командирских” (российских) часов; и от всего этого здешнего чисто бытового устройства – очередей в ларьке, и т.д.; да хоть бы просто от туалета здешнего! – испытываешь такое беспредельное унижение (да, забыл, еще шмоны с раздеванием догола!..), что и вправду – будь возможность, не задумываясь, без всякой жалости убил был любого, кто только откроет тут на меня рот, и разнес бы ядерными бомбами страну, подвергшую меня ТАКОМУ...

19–50

Удивительно удачно все получилось, просто повезло! И в ларек я успел вечером, вернувшись уже с 8–го барака, – уже после того, как ушли все с “общественником”, а некоторые с ним же и вернуться уже успели. И лапши себе купил, и сок, и паштет, – хрен его потом купишь, нечасто бывает. И матери с нового, незнакомого ей номера умудрился позвонить (точнее, она умудрилась перезвонить). И “мусорам” я на 8–м не попался, а там сидел отрядник 4–го в “козлодерке” (Быня, кажись, его погоняло, или как–то так). И в ларек дошел ОДИН (!), без всяких “общественников” и без всяких препятствий! И письмо Майсуряну отдал сегодня же (цензуру бы едва ли оно прошло, а мне бы хотелось, чтобы они его хоть в какой–то форме опубликовали, да хоть бы и просто у себя на собрании прочли, на Онежской). Вот конфет в ларьке не было совсем, а я хотел и себе купить, и еще просили нахлебники здесь, в бараке (Шум). В общем, неплохой день получился – в отличие от утреннего мрачного настроения и от того, что было год назад. И Е.С. сегодня письмо уже почти написал, осталось совсем немного. Жаль, вот ей дозвониться сегодня не удалось – оба номера давали длинные гудки, но трубку она не брала почему–то. Обещала встретиться и поговорить обо мне с Лукиным на этих днях, между “праздниками”.

6.5.08. 6–50

Если б кто–нибудь на воле мог только представить, какая тоска – просыпаться каждое утро здесь, в этом проклятом бараке, за 900 км от дома, среди подонков и отребья, совершенно тебе чужих; “и этот день впереди – как проклятье”... Лежишь, уже рассвело, до подъема еще полчаса... 20 минут... 15... 10... – и в душе люто ненавидишь их всех, уже бегающих туда–сюда с кружками, кипятильниками и зубными щетками, уже матерящихся злобно друг на друга... Хоть бы сдохнуть скорее – и освободиться от всего этого раз и навсегда...Дозвонился вчера после ужина матери – она оказалась в форменной истерике, пришлось успокаивать. Оказывается, она позвонила сегодня Милютину (нач. колонии) , как договаривалась с ним 29–го после свидания со мной – и он ей сказал, что якобы вчера же (5 мая) Амир (наш отрядник) ему (Милютину) сказал, что будто бы я сегодня же (т.е. 5–го же мая) опять ушел из столовой, не дождавшись отряда! Мать, естественно, поверила и забилась в истерике и слезах. А на самом деле это такая наглая, откровенная, вопиющая ложь, что я даже опешил, услышав. Ни я после того случая 28–го не уходил ни разу раньше (специально ждал эту толпу, даже когда торопился на 8–й – звонить), ни Амира вчера не было, похоже, на работе вообще, – ни в бараке, ни у столовой он не появлялся, а дежурил возле столовки весь день отрядник 12–го. Вот такая мразь, провокатор этот Милютин, которому мать по своей младенческой наивности верит безоговорочно...

14–40

Вчера было жарко, а сегодня – пасмурно, хмурь, с позднего утра – временами дожди, причем крупные. Во дворе барака блатная “братва” (!) лично чинит и латает деревянный настил для построений и под “спортгородком”.

Какая адская, безумная – до ненависти, до желания спалить их всех напалмом – тоска торчать на этом дворе, в этом бараке, среди этого тупого быдла, подонков и идиотов, в этой абсолютно чужой для тебя жизни, в этой бессмыслице, в этом аду нелепости и идиотизма! Дикая, злая, неотпускающая тоска – казалось бы, сыт, одет–обут как–то, особенно ничего не печет, не мучает, – но давит и душит сама неуместность, бессмысленность, никчемность моего здесь пребывания, дикая и невыносимая никчемность этого тупого существования. До того, что и на “мусоров”, на всех этих макаревичей и “агрономов” (вчера, идя на ужин, наткнулись на них, они начали орать и строить в колонну) не только с матом и руганью, а – палку свою (трость, тоненькая и никчемная, не жалко) сломал бы об них с удовольствием, своими руками любой череп бы разнес под фуражкой любому из этих подонков в форме. И это вонючее, омерзительное тупое быдло, которое над своими, кто послабее и побеззащитнее, издеваются, а перед тюремщиками – стелются и сапоги лижут, по имени–отчеству называют, вместо того, чтобы всей толпой накинуться и в клочья разорвать!.. Мразь, ничтожества, тупые ублюдки, озабоченные только чифиром и поиском сигареты, – как среди них жить?.. Будьте вы все прокляты – и те, и другие, и в погонах, и в робах, и вся эта идиотская, нелепая, проклятая страна – ошибка природы и Истории!..

Грядут “знаменательные даты” – завтра, 7–го – инаугурация “нового президента”, ничтожного путинского выкормыша Медведева, прочимого “аналитиками” Путину в антагонисты, а скорее могущего стать его жертвой (правильно Матвеев говорил на свидании, – вертолет упадет где–нибудь в тайге, да и все!..); послезавтра – “великий праздник победы” одного фашизма над другим, день спасения и выживания сталинского режима. Поток торжественных и душещипательных сюжетов в новостях 1–го канала – и в каждом непременно интервью с “ветеранами”, увешанными тонной сталинских побрякушек. “Трогательные” речи школьников об уважении к “ветеранам” и о том, как бы они тоже пошли в 1941 “защищать родину”. “Где победу в войне над собой отмечает народ”, – вспоминается Тальков. А переводя на лагерные реалии – день победы макаревичей...

19–00

Будь все проклято... 2 раза за вечер бегал на 8–й: после ужина и вот только что, после ИХ ужина, – все без толку! 1–й раз сказали: спит! (Блатные играли там в карты, еле промолвил один, с 5–го.) сейчас – уже не спал; сказал: давай попозже, я сам зайду, или тебя позову, сейчас я занят, человека провожаю... А у нас сидит отрядник, – значит, проверка минут на 30 раньше обычного, а потом– у них, по графику; а мне надо еще поужинать самому... Придет он, как же... Сказал, что звонила Е.С. – интересны от нее сведения, она на этих днях должна встретиться с Лукиным, говорить обо мне. Но важнее – позвонить матери, чтоб не психовала, да и – больной вопрос – про бумаги мои, увезенные этим кретином Аликом (“профессор”, блин!..) узнать.

7.5.08. 7–07

Вчера все же сбегал еще раз, уже 3–й, после 9 вечера. Поговорил нормально с матерью, буквально на минуту дозвонился Е.С. – меня уже поджимала проверка, она все равно была в метро, не поговоришь. Сказала, что Лукин назначил ей встречу на 8–е число.

9–50

В Москве – инаугурация президента Медведева, в Буреполоме – шмон на 10–м бараке (2–й этаж над нами). Непрошмонанными В ЭТОТ ЗАХОД остаются пока на нашем “продоле” только 4–й и 5–й. А следующий “заход” всеобщего шмона может наступить уже и после “праздников”...

8.5.08. 8–38

Еще один день. Еще один возможный шмон, – чего от них еще ждать, от этих мразей? Через полчаса, через час, – благо, день сегодня рабочий. Тоска страшная...

Вчера матери и Е.С. так и не позвонил, – 1–й раз пришел, – сказали, персонаж ушел на 10–й. Зашел после их ужина, – подождали немножко, и он говорит, что “трубы” нет, – в смысле, занята под какие–то “деловые” разговоры, а вторую унес с собой ее владелец, его тоже сейчас нет. В общем, облом. Просил я его, если освободится “труба”, зайти к нам самому, но он, конечно же, и не подумал... Так и не позвонил, попробую сегодня, но уже что–то перестало мне везти с этими заходами на 8–й, как везло сначала...

Ужасное тут существование. Спать совершенно невозможно по ночам: всю ночь просыпаешься и встаешь, засыпать как следует начинаешь только уже где–то часам к 5 утра – и вот тут–то вскоре проклятый подъем, в 5–45! То есть, нормально выспаться не удается хронически; только какими–то урывками до 12 или до часу ночи. Просыпаешься утром, еще до подъема, видишь все эти рожи, топочущие с кружками на “фазу”, – и остро, мучительно не хочется жить, и тоскливый ужас, один и тот же, охватывает сознание каждое утро, все эти 2 с лишним года, – оттого, как долго еще не будет нормальной жизни (да никогда!), а будет вот это жуткое, тоскливое загробное существование вне родного дома... С утра – слабость, отчаяние, тоскливый ужас перед настоящим и будущим, а днем, к вечеру, по мере того, как “расходишься” в привычных, повседневных делах и движениях, – возникает в душе и ненависть, и энергия бороться дальше, и неудержимое стремление мстить им всем, – и тем, кто загнал сюда, и и тем, кто здесь мучил и издевался, и держал насильно под охраной в неволе, и тем, кто плевал в душу, не замечая того (это уже ближайшее окружение в бараке). О, погодите, ребята, – когда–нибудь я вам всем и за все отомщу!!.

Приснилась под утро Ленка моя. Мой зайчик любимый. Но – странно, как обычно бывает в снах: как будто у нее уже ребенок, и не такой уж маленький, несколько лет, и сама она какая–то другая, непохожая, и мы вроде бы (сам не понял) встречаемся после долгой разлуки, – после моего освобождения, что ли; и она какая–то другая, отчужденная, холодная, и вроде бы даже выше ростом, и вообще, можно только догадываться, что это она. В общем, бред, – но ее бы, наверное, очень заинтересовало, если б она узнала, что снится мне, да еще какой–то не такой, как на самом деле...

15–15

Мучительно, невыносимо, невместимо рассудком – находиться здесь дальше. Но – деваться некуда... Не потому даже невыносимо, что тут плохо, тяжело, кругом уголовное отребье, – а просто: это все вокруг – абсолютно чужое, чуждое, не свое, как не в своей тарелке себя здесь чувствуешь. Только обычное, привычное бытовое выражение “не в своей тарелке” надо еще умножить на 100000, чтобы понять, до какой степени мне все здесь невыносимо, непереносимо чужое, насколько же я здесь не на своем месте, насколько вопиюще не должен здесь быть, а – давно уже дома! Все равно как просто вдруг закинуло бы тебя в чужой дом, в чужую большую семью – и живи там день за днем, ни к ним ко всем отношения ни малейшего не имеешь, ни уйти почему–то не можешь. И за одно только то, что принужден жить с чужими – опостылевает все вокруг, и начинаешь их смертельно ненавидеть, и даже сам их вид уже невыносимо противен, – , – не сделали они тебе и ничего плохого, м.б., ровно ничего – но чужие!.. И уйти нельзя! И вот так еще почти три года предстоит с ними, среди них прожить. А сердце рвется – домой, просто домой, даже никого из близких–то не хочется так снова видеть рядом, как именно просто: Домой! В родные стены!.. И кто не испытал сам неволи, тот не поймет...

9.5.08. 16–48

С утра и почти весь день сегодня – странное зрелище. Лошадь, запряженная в плуг, и 2 “пахаря” рядом с ней. Пашут... “запретку” вокруг зоны, неширокую полосу земли между забором и сеткой (внутри зоны, а еще такая же и снаружи). Она и до того была распахана, но после зимы – видимо, для надежности, еще раз, заново.

Вот что только и умеют в этом государстве, ей–богу. Очень символично... Пахать – так не для того, чтобы посеять и собрать урожай; сельское хозяйство у НИХ всю жизнь было в агонии после 1917, им командовать – как в ссылку отправляли. А если всерьез уж пахать – так только вокруг зоны, чтоб арестанты не сбежали. Государство тюрем и зон...

А так, в общем – обычный день, хоть и “праздник”. Впрочем, у более–менее серьезных и вдумчивых здесь (у одного, с которым говорил утром, – он вздумал поздравлять!..) всякая правда об этой “победе” вызывает резкое неприятие. Мол, это ты сразу в политику, мол, режим (власть) отдельно, а народ (который воевал “за родину”) – отдельно; даже войну с Наполеоном, под самый конец – даже Петра I помянул!.. Крепко сидит у них в голове эта мифология, так просто ее не выбьешь, – еще бы, ведь и современный агитпроп это–то миф от совка перенял в целости и сохранности (в отличие от “классовых” и т.п. мифов) и эксплуатирует вовсю, на нем одном, по сути, этот режим и держится (“не допустить пересмотра итогов II Мировой войны!..”).

Нет такого отчаянья и безысходности, как вчера, но все равно тяжело, тошно и противно все вокруг. Неволя... На улице уже тепло, почти жарко, позавчерашнее жуткое похолодание вроде бы сникло. Практически уже лето, но по утрам на лавочках еще лежит изморозь с ночи. Еще одно лето предстоит провести тут. 149 недель и 2 дня, 149 бань мне осталось до “звонка”...

10.5.08. 14–35

Уголовное отребье, вся эта правящая бал в бараке блатная нечисть и мразь, взбесилась окончательно. И было–то плохо – а с каждым днем шпана делает все хуже и хуже, – для других, им–то все хорошо. Сегодня вдруг ящики–подставки для обуви, стоявшие в раздевалке, вытащили в самый первый, “холодный” предбанник. В раздевалке хоть скамейка стояла (и то стали ее, как тепло началось, утаскивать на улицу – загорать, играть в домино и т.п.), – тут и ее не будет вообще, а стоя я ботинки не одену и не завяжу никак. Да и там–то, на старом месте, все смотрел, – не сперли бы, не закинули бы куда башмаки, и то и дело они как после пинка ногой стояли, – в разные стороны... Здесь же оставить обувь, в этом предбаннике – значит наверняка ее лишиться. Придется обе пары держать под шконкой, завязывать шнурки в теснейшем, как щель узком, проходняке, где ногу–то не поднять на колено, не задев соседа...

Мрази. Еще раз – 5–й, 20–й, 100–й: самое тяжелое и омерзительное в сидении в тюрьме и в зоне, в “отбывании наказания” по политическому делу в путинско–медведевской России, – это сидеть с уголовниками, находиться бок о бок с ними и в их полной власти.

11.5.08. 6–20

“Попеременное доставание левой и правой ноги кистей рук”... Эта лагерная зарядка явно не в ладу с русскими падежами.

Опять Макаревич шлялся по баракам во время зарядки (хотя сегодня воскресенье, ее вообще быть не должно). До нас, слава богу, не дошел, – только до 10–го, и обратно, сейчас уже на 4–м...

15–00

Условно, наверное, можно разделить их всех на 2 категории: быдло и отребье. Отребье – это те, кто на воле грабил, воровал, угонял чужие машины; словом, активно и сознательно стремился жить за чужой счет. Ну а быдло – это те, кто работал и пил, всю жизнь тупо вкалывал, рабски покоряясь любой власти и любым ее капризам и зверствам, даже не пытаясь бунтовать или протестовать. По пьяни ранили или убили кого–то, сели – и здесь служат шнырями у блатных, кипятят им чайники...

На улице, на дневном солнце, жара, а в бараке холодно, без шерстяных носков ноги мерзнут. Никаких событий пока не было. Тоска и пустота. Только и читать Солженицына до одурения, – отвлекаться, занимать мозги...

20–56

Очередной приступ безумия у уголовников: завтра опять приезжает какая–то “очень серьезная”, страшноужасная “комиссия по безопасности из ГУИНа”, поэтому опять надо все баулы убирать в каптерку. Еще сегодня с вечера, ага! Чтобы за ночь их там разворовали... Собрали сейчас барак, всех предупредили: “касается абсолютно каждого”! Суки!.. М.б., придется лаяться с блатной сволочью о неубранных вещах; это – самое мерзкое во всех комиссиях...

12.5.08. 15–43

Вроде бы отпустило то безумное нервное напряжение, которое навалилось с утра сразу почти, как проснулся, – в 4 утра, еще задолго до подъема, и уже не спал, хотя пытался заснуть. И чем дольше лежал, еще в полутьме, при светлеющих непрерывно окнах – тем хуже оно напрягалось внутри, в груди, во всей душе, – ну прямо как на смерть сегодня! Как будто впрямь умирать, или (ведь умирать на самом деле не страшно) какая–то самая страшная, самая дикая беда ждет, или уже случилась, какую только можно представить. Из–за чего? Сколько ни искал – только из–за этой ерунды, из–за вчерашней “комиссии”, каптерки и пр. Вот ведь идиот! – из–за чего психую, с ума схожу... Именно эти нервы – главный смысл “наказания”, а не лишение свободы” как таковое. По крайней мере, для меня.

Но прошла проверка, прошел обед, – никакой комиссии нет, и даже слухов о ней нет, и даже шмонов утром привычных нигде не было. Все же большинство в бараке убрали баулы (я не стал, и никто ничего не сказал, – не заметили?), подняли “шкерки” – занавески между сдвоенными шконками, – и... барак с утра почти пустой, большинство загорает в одних трусах во дворе! После обеда уже дошли до того, что некоторые вынесли досчатые щиты для спанья, положили их на 2 табуретки – в голове и в ногах – и улеглись загорать, как на настоящем пляже! Странно, что пока совсем не ходят “мусора”, а особенно отрядник наш (приходил, сволочь, как всегда утром выгонять на зарядку), “сам” Макаревич и т.п. Интересно, с одной стороны, как они отнесутся, если увидят этот “пляж”, а с другой – как вся эта публика при их приближении будет вскакивать, скорей–скорей одеваться, сломя голову бежать в барак прятать телефоны (которые выносят с собой, хотя прямо на нас смотрит с вышки “мусор”–автоматчик), и т.д. Цирк, видимо, будет еще тот...

13.5.08. 9–35

День за днем – одно и то же. Сегодня – новая волна психоза: комиссия приехала, убирайте сидора! Теперь уже подходит какое–то чмо ко всем и говорит, – вчера хоть этого не было. А психоз с приездами комиссии, похоже, грозит стать ежедневным...

Обстановка мрачная, новости плохие. Из моего склада бумаг и писем под изголовьем матраса стало кое–что пропадать бесследно. То – листовка обо мне, привезенная на последнее свидание (сложенная втрое листовка с моим портретом снаружи и обращением Е.С. от ноября 2006 внутри; листовки эти делает Люда Евстифеева). То – сегодня хотел написать ответ на еще одно письмо Е.С., а оно – и еще 2–3 неотвеченных письма – тоже исчезли. Все перерыл – нету...

В нашем конце “продола”, в самом тупике его, вчера стали рыть ямы, – оказалось, хотят поставить тут еще одну будку СДиПовцев, такую же, как в начале “продола” (и 2 на том, с другой стороны бараков). Т.е., эта охрана будет все время прямо возле нас, “локалку” нашу (калитку в заборе вокруг двора) , видимо, будут держать закрытой (сейчас она постоянно открыта, в отличие от других бараков), не сходишь уже так просто, когда нужно будет, ни на 8–й, никуда... Все хуже и хуже. Опять накатывает – прямо вот сейчас чувствую – это вчерашнее нервное состояние из–за “сидоров”, комиссии и каптерки... Всякая мразь уже ходит и говорит: “приводите все в порядок, снимайте пакеты” (у меня висят с хлебом и вещами 2 пакета на шконке” и т.д.

10–23

Кончилось дело тем, что живущий рядом со мной мразёныш – тот самый главный “спец” по браге – пока я вышел погулять во двор, просто, не мудрствуя лукаво, унес оба моих баула в каптерку! Сука такая! Исполнительная сволочь! Надеюсь, конечно, их там не успеют разворовать – особенно баул с едой...

Если б моя ненависть к ним ко всем, и к этой зоне, и вообще ко всему, могла бы материализоваться в пламя – этот проклятый лагерь давно бы уже выгорел дотла, включая и каменные бараки, – до пепла, начисто!..

11–00

Грабиловка, грабеж, разграбление и отъем имущества, тайный и открытый, – вот что самое опасное и омерзительное тут, в тюрьмах и – особенно – в зоне. Шарят, шарят уже по каптерке какие–то типчики, роются, ищут что–то, – якобы свое, не придерешься к ним... Русскому народу (сброду), этим свиньям, – вообще ведь не свойственно, исторически не привито уважение к собственности. Наоборот, свое перманентное, генетическое воровство и грабеж – они оправдывают ссылками то на Христа (мол, велел делиться), а кто пограмотнее – могут и Прудона вспомнить: “Собственность – это кража”... Подонок Алик, хоть и отдал Майсуряну мои бумаги, но сочинил целую историю, будто бы угрозыск (?) арестовал его на платформе Буреполом, отвез в Тоншаево, держал там то ли полдня, то ли весь день, нашел и прочел все бумаги и угрожал за них сроком и ему, и автору (т.е. мне), – и якобы алик отдал все деньги, 46 (?) тысяч, и ему отдали бумаги и отпустили. И под этим соусом он пытался требовать деньги с моей матери (впрочем, ей он врал иначе – что бумаги у него еще на выходе с зоны нашли лично Макаревич и наш отрядник) и с Е.С. Начинал с 46 тысяч, но быстро соглашался и на 20 (на билет в Армению), а взял у моей матери всего лишь 3 тысячи, не отказался. Подонок и мошенник!..

14.508. 8–30

Мерзость какая... Все, что я знал гадкого об этом народе раньше, – подтверждается снова и снова. Сегодня во время зарядки мой сосед сверху, спящий надо мной (мы оба не выходили сегодня на зарядку), добродушный вроде мужик 47 лет, не уголовник, всю жизнь проработавший на лесоповале и пивший на воле по–черному, – стал объяснять мне, что на 16–й зоне (где он сидел раньше) вот так бы не лежали и не спали, а пулей бы выскакивали на зарядку. Я спросил, одобряет ли он такие порядки, нравится ли ему выскакивать пулей и т.д. Он в ответ стал мне объяснять, что все равно ничего сделать нельзя, “они” (“козлы” и “мусора”) сильнее; а на 16–й “козлы” (человек 7–8) прямо собирают отряд (140 человек) и говорят, что, мол, все равно по–вашему никогда не будет, так что подчиняйтесь, мол, беспрекословно.

Убедить его, что при повсеместном огромном превосходстве сил и численности зэков над “мусорами” и “козлами” решить эту проблему очень легко, было бы у зэков желание, – мне не удалось. Мол, “никто не хочет сидеть”, и пр. (В смысле, за расправу над “мусорами”, – хотя уже и так сидят...) А после этого разговора он пошел кипятить чай в банке на “фазу”, к розеткам в “фойе”, как обычно. И там его, проходя мимо, случайно слегка коснулся “обиженный” Трусов, абсолютный пария этого мерзкого барачного мира, забитое, почти бессловесное существо.

Надо было видеть, как добрый Коля, мой сосед, набросился на Трусова! Сперва пару раз кулаком, потом ногой... Я ушел, не стал досматривать эту сцену; но получил Трусов изрядно, – чисто за случайное прикосновение боком или плечом...

Если их даже не “мусор”, а “козел”, т.е. такой же зэк, как они – будет избивать, пытать, мучить и издеваться как угодно (я наслушался, как это практикуется на других зонах), – они даже всей толпой не посмеют его одернуть, не говоря уж – дать физический отпор. А если беззащитный и забитый, заведомо безответный и ниже их в уголовной иерархии стоящий “обиженный” просто случайно заденет проходя, или попадется на пути, или даже просто – нечем заняться, и упадет на него взгляд (как у Сапога до его нынешнего прихода из больницы, сейчас–то он притих), – вот на нем они будут оттягиваться по полной! И бить, и пинать, и в лицо плевать, и все, что угодно... Сильного – боятся и пресмыкаются, слабого – забить готовы за любой пустяк... Сброд подонков, а не народ.

А комиссия и вчера так и не пришла, несмотря на все ожидания и приготовления. Но еще вчера вечером были намеки и признаки, что сегодня с утра психоз по этому поводу может начаться заново.

22–06

Тоска, безнадега... Когда–нибудь же все это кончится, или нет? Дожить бы до этого освобождения, когда ж оно настанет?.. На улице почти весь день дождь, сыро, прохладно. У нашего забора врыли уже в землю стальной, из труб и стержней сваренный куб – основу будущей будки. Макаревич лично приходил смотреть. “Пыхнул” еще один “мой” телефон – новенький, не пользованный еще. Страшно обидно! И придется еще долго, видимо, бегать звонить на 8–й, будь он неладен...

15.5.08. 10–05

Все чудесатее и чудесатее!.. Все забавнее и забавнее... Только попил чаю утром и сел писать про этап (просила очень Е.С. восстановить забранное в том году цензурой), – вдруг вызов во 2–й кабинет. Значит, к Русинову, хотя вроде незачем, не должны. Единственная разумная версия – подписка. И – разом все черные мысли: про увезенные Аликом бумаги, про пубилкации в интернете, про прошлогоднее уголовное дело... Перенервничал, конечно, если быть честным до конца, – и вот это–то крайнее нервное напряжение, до истощения, – и есть главное содержание их “наказаний” лично для меня. А потом – все как–то обходится благополучно...

Обошлось и в этот раз. Действительно, из–за подписки вызывали – и содрали на этот раз, суки, 5 тысяч! Вместо прежних 500 рублей – этого, говорят, теперь мало для благодарности. На газету “Казенный дом”. Твари...

А самое смешное – пока ждал (долго) у 2–го кабинета, – говорят: зайди в 15–й. Там – полно народу, во главе стола – Агроном, выродок тупорылый, с каким удовольствием лично разнес бы ему башку ломом!.. Дает подписать бумагу – и вручает подарок: оказывается, по соглашению со ФСИН Федерация еврейских общин России (берл–лазаровская, насколько помню. Официоз, короче.) рассылает по зонам – мацу к еврейской пасхе! Вот уж я не ожидал!.. :) Трем зэкам с этой зоны – двое уже получили и расписались раньше меня.

И – хоть не нужна она мне совершенно, на вкус полнейшая ерунда (всего раз в жизни пробовал,, лет 15 назад, но помню), есть я ее не буду, и хоть не верю я ни в бога, ни в черта, и не праздную никакие религиозные праздники, – а все ж таки приятно! Приятно, главным образом, что не забывают, и что прислали персонально мне, под роспись, а не как от РПЦ, – всем без разбора, верующим и неверующим, типа меня. :))

15–00

Хоть одна хорошая новость: вчерашнее известие о безвременной гибели новенькой “трубы” оказалось ложным. Об этом я узнал сейчас из короткого разговора при случайной встрече по дороге на обед. “Спалилась”, оказывается, “не наша” “труба”, а чья–то еще. И то хорошо.

Да и сегодняшняя утренняя новость с подпиской, – хорошая она или плохая? Денег, конечно, на эту пакость жалко, да и от “благодарностей” их – какой толк? Их– – за ту же самую подписку – уже было 2 и в феврале, когда отказали в УДО, – НЕСМОТРЯ НА НИХ. Так что плохая, конечно. Но мать, с ее фанатической верой каждый раз, после каждого облома, – наверняка обрадуется и одобрит, когда узнает.

Выродок Агроном, отдав коробку с мацой, под конец еще угрозил мне: мол, еще раз увижу небритым – запишу выговор. Выноси, мразь, выноси; только я после этого уж точно не буду бриться до самого конца срока...

16.5.08. 15–42

Второй день идет снег. Майский снежок... Начался вчера после обеда, на смену дождю, к вечеру покрыл толстым слоем крыши, землю, траву, лавочки... Сегодня утром еще лежал, потом, часам к 10–11, – стаял, и вот сейчас – опять сыплется, уже сухой, но не ложится, а сразу тает. И сильный холодный ветер все время.

17.5.08. 15–15

Со стороны могло бы показаться, что жизнь налаживается. Прежде всего, наладилась наконец–то связь в бараке, реализовался давно задуманный план. Теперь, слава богу, не нужно бегать звонить на 8–й, а прямо сюда, в барак, могут звонить мне.

Мой сосед, достававший меня до сих пор брызгами липкой браги и постоянным сидением на моей шконке, тот самый шнырь и профессиональный грабитель, – вдруг воспылал желанием мне услужить. Не бескорыстно, конечно, – за сигареты (ими мне проще всего платить, т.к. сам не курю). В пять минут набил мою подушку ватой еще из двух своих – вместо маленькой и хилой получилась она большая и пышная. Наконец–то хоть лежать будет удобно. Сделал он это за пачку сигарет, но началось с того, что за 3 пачки предложил набить мне (как многим уже до меня) матрас ватой из еще 1–2–х, чтобы был толстый и мягкий. У меня–то он и впрямь совсем тонкий, “убитый”, но я от этого не очень страдаю, тем более что шконка пружинная. Однако и не помешает, а 3 пачки сигарет для меня вовсе не проблема.

А вообще все началось с того, что именно этого персонажа, шныря, я, не имея никаких других кандидатур, послал перед утренней проверкой на 5–й барак – позвать сюда узбека, молодого парнишку, у которого Алик заказывал мои четки. Пару дней назад зашел о них разговор с другим моим соседом, неглупым мужиком из Казани, старым наркоманом (1965 г.р.), из 4–х раз 3 раза уже сидевшим (в т.ч. сейчас) по ст. 228. Тот дал мне завалявшийся у него кусочек кожи, и узбеку я отдал его вместе с четками – приделать к ним кожаный хвостик вместо полностью утратившего товарный вид нитяного. После обеда он пришел, принес, да еще из излишка кожи сделал 2–й, запасной хвостик (нарезал этот кусочек лапшой, как “дождь” на елку). Теперь можно перебирать их и радоваться, – именно такие вот, настоящие лагерные четки с кожаным хвостом, почему–то хотелось мне иметь давно, с тех пор, как еще в тюрьме впервые их увидел. Хотя, конечно, пользы от них никакой, – так, сувенир на память...

С утра вроде бы проглядывало даже солнышко. В 11 часов, когда я, побрившись, вышел из барака прогуляться в “локалку” (во двор), было уже пасмурно, но не холодно, дул легкий ветерок. Перед обедом же полил сильный дождь и, судя по звукам с окна, льет до сих пор. Через полтора часа на ужин – снова идти мокнуть, если он не прекратится. Хотя кормежка такая, что самое разумное – просто не ходить, но – заставляют, суки! В любой момент могут прийти и проверить.

18.5.08. 21–45

Одно огромное, невероятное, фантастическое событие, которым полон с утра и до сих пор не могу поверить: сегодня утром дозвонился моей Ленке! Год, или около того, не говорили по телефону (со времен 1–й сборки, и там–то редко), и не виделись почти год. Одновременно я еще и научил ее звонить мне с домашнего на мобильник. Ей плохо, плохо было, и есть сейчас, – что–то со здоровьем, видимо, но она не говорит, что именно. И рада, что я позвонил, и тут же начинает ругать, что все так вышло; и с родителями распри, как всегда; и фотку старую, что я просил, так и не нашла, и не хочет искать. И говорит, что я “нереальный человек”, даже “совершенно нереальный”. Я сперва не понял, думал – “с глаз долой – из сердца вон”, перестал я быть реальным для нее за 2 года. А оказалось – она поражается, как я смог выжить, упав с 4–го этажа (сперва сказанула – с 8–го!..), да потом приспособиться жить в таких условиях, в которых живу сейчас, – она, считает, не смогла бы... Эх, ко всему–то подлец человек привыкнуть может... Это не представить ей – и всем тем, кто не был...

Споры, ссоры, дискуссии с Е.С... Утомительные и пустые – в основном потому, что в окружении уголовников в бараке я не могу говорить все, что хотелось бы сказать. О методах (ненасилие или же террор), о нравственных принципах, и т.д. и т.п. Вчера (?) ее забрали в ментовку с какого–то одиночного пикета (подослали провокатора с плакатом, чтобы был уже не одиночный), и мы говорили с ней, пока она сидела там; потом отпустили, а суд назначили почему–то не на следующий день, как обычно, а на 27–е.

19.5.08. до подъема

Невыносимо, абсолютно непереносимо – до отчаяния, до смертной тоски, до беззвучной внутренней истерики, – просыпаться здесь среди ночи и вспоминать все, где ты и почему, и что еще почти 3 года впереди, 3 года такой жизни; просыпаться утром – и с первого мига знать, что самое ближайшее, непосредственное твое будущее – зарядка, а более отдаленное и глобальное, после завтрака – шмон... И больше нет ничего в этой жизни – лишь зарядки, да шмоны, да походы в столовую за несъедобной баландой, да – в любой момент – “рапорты” и нежданные неприятности от “мусоров”, да стычки, “наезды” и злая грызня с уголовниками, их драки и перебранки... Загробное существование, в котором мысли о доме, воспоминания о прежней (светлой, как теперь ее отсюда видишь) жизни – лишь растравляют душу... Не вынесу я еще 2 года и 10 месяцев здесь, – сойду с ума намного раньше, если смерть физическая меня не приберет (дай бог...).

Часы с ночи опять стоят, так что даже времени не знаю. Но уже совсем светло за окнами, – скоро опять вставать, и понесся по все тому же заведенному, неизбежному кругу еще один день, будь он проклят...

Это то самое страдание, которым “все очищается”, по Достоевскому; но и – такая боль, которую не так–то просто вынести, чтобы ею очиститься...

12–20

Веселенький выдался понедельник! С утра – пошли на завтрак, но только дошли до 12–го барака – поворачивают всех назад: проверка по карточкам! Вернулись (другие отряды тоже гуляли в “локалках”, ждали, вместо того, чтоб спать), потусовались 10–15 минут во дворе, – “пойдемте на завтрак!” и никакой проверки. А вот только что, перед утренней ежедневной проверкой – опять “мини–шмон”, 2 “мусора”, и на сей раз уже и у меня. Вынули часть вещей (хорошо хоть, не все) из обоих баулов, подняли матрас, залезли даже в пакет с чайником. Сидел рядом на шконке, шмонал – и пару раз настойчиво спросил: “Все нормально?”. Я промолчал – слова тут бессильны, только стальной прут тут помог бы, если не пистолет... А целенаправленный шмон в моих вещах – видимо, по доносу, до сих пор ведь не бывало...

18–40

Мрачная новость: оказывается, прошлогоднее дело в Нижнем по номеру “РП” еще аж от марта (января?) 2006г. – не заглохло! Майсурян говорит, что сегодня (?) какой–то гражданский суд в Н.Н. признал этот номер “экстремистским”. Правда, какой смысл в гражданском решении по этому поводу, я не понял. Но при этом, как он говорит, в сообщении агентства упоминалось и уголовное дело. Следователь по нему приезжал ко мне сюда в июле 2007, почти сразу, как я сам прибыл в эту зону; показания давать я ему отказался наотрез, а больше, кроме свидетеля, нашедшего и принесшего номер, у них ничего нет. Есть распространение “неустановленными лицами”. Но все равно новость неприятная.

Вызвали в спецчасть – пришел отказ на мою надзорную жалобу в Мосгорсуд, а с ним вернулись и копии – приговора и кассационного определения, теперь пойдут на следующую подачу на УДО...

Первая гроза в этом году здесь. Выходили на ужин – как раз начинался дождь (а хмурилось еще с обеда). Пока дошли (добежали) – ливень, а вышел я оттуда – уже нет его. За пару мину хода до столовой я промок до нитки, и бурду их (“рассольник”) заведомо не ем, но – заставляют ходить...

В бараке все как взбесились. После дневного мини–шмона “обиженные” вдруг в полном составе, вынеся все шконки, переехали из секции в холодный “тамбур” – фанерный предбанник, пристроенный к бараку, с протекающей крышей, куда только на днях выставляли все ящики для обуви, а сейчас унесли назад, в раздевалку. Остальными идиотами в бараке – “мужиками” – тоже овладела внезапная “охота к перемене мест”, и вот сейчас они увлеченно, со стуком и грохотом, перетаскивают свои шконки из середины барака на это освободившееся место, напротив меня. Как взбесились, ей–богу... А дверной проем на входе в барак, где все равно нет двери (снята и стоит рядом), завесили кружевной занавесочкой. Да, забыл: на “продоле” уже поставили новую СДиПовскую будку, на днях она, увы, начнет функционировать...

22.5.08. 11–15

Ничего не происходит вот уже 2 дня. Но, по этой логике, сегодня что–нибудь таки должно случиться. Пакость какая–нибудь.

Даже утро прошло сегодня, на диво, без шмонов и без беготни шмон–бригад по “продолам”. Вчера они вроде бы заходили на 5–й барак, но что–то быстро ушли оттуда.

Юного моего соседа–грабителя наконец–то закрыли сегодня в ШИЗО (и с ним еще 4 человека). Наконец–то – потому что он собирался туда еще дня 3 назад и на 15 суток, а поехал сегодня всего на 6.

“Крахи, быстро построились и упорхали отсюда!” – фраза Агронома (майор Степанов) под общий смех 13–му отряду позавчера у столовой, после завтрака. “Крахи” – это инвалиды, а “крах–отрядом” постоянно называют инвалидный 13–й отряд. Такой здесь язык.

У второго моего соседа, старого алкаша и ворюги, постоянно лежит в тумбочке рыба, даваемая в столовой. Ест он вообще мало, про эту рыбу то ли забывает, то ли специально держит, – в общем, она тухнет, и из его тумбочки постоянно жуткая вонь этой тухлятиной. Рядом лежать невозможно. Сегодня утром почувствовал, как проснулся, еще до подъе [оборвано]

17–42

Пакость случилась, но не та, о которой я думал. Е.С. обнаружила на сайте “Свободного слова” “Дар напрасный...” – и окончательно отказалась делать обо мне сборник, уже почти готовый.

Настроение какой–то мутное, как спросонья. Не плохо и не хорошо, а как–то непонятно, неясность какая–то в голове, как туман. Пишу вот сейчас – и как–то даже ручку в пальцах держать неловко, неудобно, как будто разучился писать. Что со мной, не пойму...

Это, конечно, поражение в борьбе. Это – еще один кусок, с треском вырванный из хоть какого–то подобия смысла в моем здесь сидении. Смысла в нем и так нет никакого, а теперь – уже вообще отрицательная величина. Ну да и – черт с ним, с этим сборником! Не хочет – не надо, пусть не делает. Все равно тиражом он будет (был бы, точнее) мизерным, экз. 500, ну 1000 дай бог, – это смешно, это “ни о чем”, как здесь говорят. Променять на этот мизер свою свободу слова я никак не могу, – особенно учитывая, что ОТСЮДА любое слово весит больше и стоит дороже.

И со стихами что–то полный швах. Не идет, не пишется ничего больше, сколько ни напрягаю отупелый мозг. Есть пара хороших первых строчек – и все, дальше никак не идет, тупик, хоть тресни.

Прочел все тома “Красного колеса”, что у меня были (2), прочел “Дневник неудачника” Лимонова, дочитываю вот сейчас книжку новейших рассказов Солженицына, переданную Е.С.. Через 2 дня, на 3–й – очередное длительное свидание с матерью.

23.5.08. 8–42

Не каждый день просыпаешься с такой ненавистью, как сегодня. Не только тоска, как обычно, подавленность или отчаяние, – но и лютая ненависть к ним ко всем! И к тем, кто загнал сюда, и ко всем, кто здесь окружает, ко всем к ним, которые – формально – вроде бы ни в чем и не виноваты, но среди которых находиться – само по себе оскорбительно для человеческого достоинства... Я писал об этом тут уже не раз, но это чувство давит все сильнее: только за то, что чужие, и все вокруг чужое, только за то, что не свое, не нужное тебе, абсолютно неинтересное, никчемное, вне тебя и твоей жизни лежащее, – только за это одно уже можно насмерть возненавидеть все и вся, во что загнали насильно и в чем – чужом и чуждом – силой принуждают жить день за днем, год за годом...

Принесли вчера вечером новую палку (трость) вместо сломавшейся старой. Отдал я за нее блок и 4 пачки сигарет (“Святой Георгий”) – это главная валюта здесь. У прошлой палки сломалась ручка – именно ручки у них и ломаются чаще всего, а вытачивают их из дерева – красивые, резные, фигурные – прямо здесь же, на зоне (на “промке” или на “кечи”). А сейчас, утром, пока пил чай, мой сосед Коля (спец по дереву, лесу, лесоповалу и пьянству) показал мне то, чего я сам бы никогда не заметил: на ручке этой новой палки он разглядел трещины. Все покрыто лаком, не особо и видно, но, естественно, заранее треснутая ручка сломается еще быстрее, чем сломалась прежняя (с прошлого августа держалась).

Уродец “ночной” (ночной дневальный в отряде, и это стало его кличкой) уже какой день не дошивает мне телогрейку, им же до этого переделанную и утепленную (взял синтепон от 2–й, новой телогрейки и вшил в эту, плюс переделал карманы и убрал светлые полосы). От того, как он вшил синтепон с подкладкой внутрь, – внизу, по краю куртки образовался излишек верхней ткани, т.к. подкладка явно короче. Обещал удлинить подкладку, – т.е. надо отпороть ее, наставить и пришить к краю верхней ткани заново. Работы ему тут – на час максимум, по шитью он крупный спец. И вот – под разными предлогами никак не соберется, козел этакий... 90% работы сделал, а оставшиеся 10 – ну никак, хотя шьет по ночам – и не мешает никто, и делать всю ночь нечего, можно сидеть и без помех шить. Не хочет – так и сказал бы, чем вилять и обещать...

13–40