СЕНТЯБРЬ 2008

СЕНТЯБРЬ 2008

1.9.08. 8–43

Первый день осени. Вторые сутки льет; правда, дождь мелкий. Жуткая сырость, и стало реально холодно. Говорят, что сентябрь будет хороший, и на это вся надежда. А пока погода ужасная, да и настроение тоже.

В проходняке моем все хуже и хуже. Всякая сволочь – и с этого барака, и с других – собирается по 4–5 человек, взгромождается по 2–3 человека на каждую из верхних шконок, свешивая ноги в проход или ставя их на ребро соседней шконки (т.е. почти что мне на голову); а кто–нибудь при этом еще обязательно стоит внизу, в проходняке, полностью блокируя возможность войти или выйти. Основной темой разговоров и собственно прихода сторонних посетителей являются наколки, делаемые всем желающим моим новым соседом сверху, а основным занятием – регулярное (по многу раз в день) “заваривание” и коллективное питье чифира.

Местная зоновская врачиха обещала матери в пятницу что сегодня (в понедельник) вызовет меня за лекарствами, матерью привезенными, в т.ч. и за сукразитом. Жду, но чрезвычайно сомневаюсь в этом с самого начала, как узнал, с пятницы.

2.9.08. 9–45

Со вчерашнего дня мать в истерике: вчера дозвонилась Русинову, зам. начальника ИК–4 по воспитанию и кадрам, и на ее вопрос: “Как наши дела?” – он сказал (не дословно, но смысл такой): не надо было ничего писать; если он будет сидеть тихо и смирно, то в следующий раз и судья, и ФСБ его отпустят (по УДО). Писать – это, видимо, о дневнике, который забрали при шмоне в конце мая. Больше им в руки ничего не попадало.

Мать оценила это как признание, что в этот раз (суд должен быть где–то уже на днях) меня не отпустят, и стала биться в истерике, как обычно. Заодно – она приняла (тоже как обычно) фразу Русинова за чистую монету – мол, если не буду ничего писать и публиковать, то и впрямь отпустят в следующий раз – где–то в марте 2009. Наивная...

Ценно также открытое признание роли ФСБ в вопросе о моем УДО, – впервые за все пребывание здесь, особенно после того, как Большаков, полковник УФСИНа из Нижнего, врал мне в глаза в июне месяце, что ФСБ ко мне тут интереса не проявляет.

Вообще, из всего этого разговора можно было бы сделать этакую мини–сенсацию, опубликовав его: наглядное доказательство того, что Система заранее по своему произволу решает судьбы политзэков, а их жалкий лепет: “решает суд, от нас ничего не зависит” – является чистейшим враньем. Тем более, что сам Русинов просил, чтобы разговор остался “между нами”, и сказал, что говорит только матери, а если б ему позвонила некая “Иванова” (видимо, собирательный абстрактный образ), – он бы ей ничего не сказал. Но мать в своем наивном страхе за меня не хочет и слышать о публикации, боится нарушить просьбу “хорошего” и “честного” Русинова.

Как они все легко попадаются на этот крючок, – люди, прожившие всю жизнь в Совке и никогда лицом к лицу не сталкивавшиеся с Системой! Как легко они заглатывают эту наживку, попадаются в эту ловушку для простаков: посадили – и сиди тихо–смирно, чтобы только досрочно выпустили! И даже предположить не могут заранее такого коварства: ты послушно просидишь тихо–смирно – до самого конца! Никто тебя раньше не освободит, но в век, когда есть сотовая связь, интернет и пр., когда голос узника доносится даже из тюрьмы и зоны – наивная надежда освободиться раньше будет самой надежной затычкой, которую ты сам же, добровольно, вставишь себе в рот!.. Так же, как и – у многих – надежда получить меньше, признав вину и покаявшись на суде.

А врачиха вчера не вызвала, конечно, и не подумала. Вот так им верить, даже в мелочах...

12–27

Проверка. Оглядываюсь вокруг. Все вы – тупая мразь, быдло и нечисть! Всех вас я сжег бы в печах, не задумываясь, одним махом, всю вашу толпу!..

14–38

Это быдло и чернь, вроде того мужичка, что мне стирает, – холопы, праправнуки крепостных. С ними не разговоры разговаривать, а – в старину (русскую старину, столь любимую русскими) их просто–напросто пороли бы на конюшне.

4.9.08. 6–32

Жесточайшая гомофобия и антисемитизм – вот подлинное лицо этого народа. Пещерное, варварское, преступное лицо, – и за это он, конечно, подлежит суровой каре. Если б только кто видел и слышал, какому издевательству, глумлению и насилию подвергаются тут несчастные “обиженные”, не считаемые этим быдлом вообще за людей! Существование “пидоров” всеми признано, впитано с молоком матери и не подвергается даже малейшему сомнению.

8–58

Четверг, “режимный день”, начался сегодня весело. На зарядке “мусора” до нас не дошли (только 12–й и 5–й бараки, первые по “продолу”, судя по крикам стремщиков). Но пока стояли на улице, ожидая (кстати, дольше обычного) похода на завтрак, – вдруг на “продоле” появились 3 “мусора”. Мы уже двинулись, они повстречались с зэковской толпой, прошли дальше – и, оглядываясь, можно было увидеть, что зашли как раз к нам, на 13–й. Когда вернулись с завтрака – они все еще были здесь, очень усердно шарили в каптерке (где, как им, конечно, хорошо известно от стукачей, блатные прячут телефоны). Пошарили там, вышли, пошли куда–то – в “культяшку” или на “кухню”, но, слава богу, не в нашу секцию, так что можно было достать “заточку” (нож) и позавтракать. Потом, наконец, ушли. Но день только начался, – скорее всего, это еще не последние “веселые” приключения на сегодня...

5.9.08. 8–57

До чего же омерзительны здесь блатные, какими словами это описать!.. Наглые, тупые, самоуверенные скоты... Один – вроде бы так ничего с виду, чисто внешне, – но я внимательно посмотрел на него недавно, когда он сидел на корточках, ожидая очереди в ларек. “Жаба!” –подумалось мне. Другой – длинный и тощий, – если бы у вшей, которых тут постоянно ловят, можно было бы разглядеть “лицо”, оно в точности было бы лицом этого блатного... Третий – и по интеллекту, и по внешнему виду, и по манерам, – совершеннейшая обезьяна, шимпанзе или горилла. Человеком это назвать решительно невозможно. И из–за этой гориллы, на целые вечера забирающей себе “трубу”, моя мать, часами дозваниваясь, так и не может дозвониться (например, вчера вечером была такая история, и уже не 1–й раз).

13–35

Нет, чтобы СТОЛЬКО быдла и мрази сразу, – это же с ума сойти!!.

22–05

“За положение в лагере” они, видишь ли, беспокоятся, эти блатные твари!.. Падаль несчастная, самозванные командиры–начальнички... Выговаривали мне сегодня на своей “кухне”. А письма, значит, не дошли... Ужасно жалко и обидно, но это еще не смертельная потеря, все поправимо. А “забота о положении в лагере” у этих блатных мразей заключается в том, чтобы всегда ползать перед “мусорами” на брюхе, стелиться ниц, называть по имени–отчеству и чуть ли не ноги им целовать. И упаси тебя бог хотя бы задуматься о сопротивлении, об отношениях с “мусорами” наравне и с позиции силы...

6.9.08. 8–05

Эта зона, этот барак – просто–напросто клоака нечистот, разбойничий вертеп, где издеваются и глумятся над людьми (?), как хотят. Причем не только “мусора”, но больше их – блатные, а также эти твари и быдляки – сами друг над другом, более сильные над более слабыми.

7.9.08. 9–39

Воскресенье. Пустой день. Осталось сидеть ровно 132 недели.

Вчера вызвали к нарядчику, вручили – даже не повестку, а – постановление судьи Тоншаевского суда о рассмотрении моего ходатайства об УДО 11 сентября. Итак, дата назначена. Но результат, увы, известен заранее...

Блатные подонки (с подачи все того же шимпанзе) изобрели новый вид глумления над несчастными “обиженными” (“пидорами”, как они выражаются). Вечером, перед проверкой нескольких из них (не блатных, разумеется, а работяг) выстраивают во дворе (в “локалке”) и заставляют плясать (или, точнее, приплясывать) под музыку, и без того целый день гремящую из динамика, специально вывешиваемого блатными на улицу. Бедолаги вынуждены “плясать”, деваться им некуда – пляшут, а мысль о коллективном сопротивлении подонкам им даже не приходит в голову.

Тупое животное, на которое я понадеялся со стиркой и которое теперь пьет чай и курит практически полностью за мой счет, – то ли оно издевается, то ли еще что, не пойму. Изначально уговор был – ВСЕ вещи не только стирать, но и гладить (только ради защиты от появления вшей). Но эта мразь все последнее время почему–то не только не желает гладить мне трусы, – но даже и снять их с трубы на улице, где они сохнут. Спрашиваю, почему, – мол, они еще не высохли. Пойди, говорит, сними их сам. Стесняется, что ли, что увидят его стирающим и гладящим мне трусы?.. Сейчас вышел, пощупал их – уже вполне сухие, висят себе в одиночестве... Но это еще не все: сразу после проверки этот урод принес мне снятые оттуда же 2 пары носков – влажные, не досушенные. Т.е., и их не стал гладить, отдал так!.. Говорю ему: что ты их мне принес, ты ж их раньше гладил? Нет, – говорит, – т.е. не гладил, мол, и раньше. Хотя я прекрасно помню, что постоянно он приносил их проглаженными. Осталось , фактически, ему гладить одну мою футболку. То ли ленится работать эта тварь, то ли еще что, – даже понять не могу, но от услуг его и от содержания такого быдла за свой счет, видимо, придется отказаться.

21–45

Блатное шимпанзе опять захватило “трубу”, и опять, значит, мать не дозвонилась мне сегодня вечером. Впрочем, она знает, что я знаю и об этом, и о причинах этого (вижу его с “трубой” в лапах). А сейчас, только что, оно устроило небольшой, но шумный скандальчик насчет уборки в бараке. Чувствует себя здесь полным хозяином и нисколько не сомневается в своем “праве” орать, командовать и угрожать, карать и миловать...

8.9.08. 7–05

Опять утро... Опять в этом проклятом бараке... Понедельник. Началась новая неделя – 132–я от конца. Будь же проклято все – и этот барак, и это быдло в нем, и эта проклятая страна рабов, и этот народ, и это небо, и земля, и вся моя дурацкая, никчемная жизнь!.. Будь проклято на вечные!..

22–00

Ну что ж, этого следовало ожидать, и странно еще, что так долго. Только что, перед проверкой – яростное столкновение с шимпанзятиной ( яростное с ее стороны, разумеется).по поводу того, что когда она (оно) стала, по новому обыкновению, выгонять всех из барака (даже не в 21–00, а в 20–50) якобы для уборки, – я отказался подчиниться этому наглому командованию, сказав что–то типа: “Успеется”. Ух, что было!!. Надо было слышать и видеть, как оно истошно верещало на весь барак, трясясь и подпрыгивая от ярости и маша перед моим лицом кулачищами. Несмотря на опасность (или как раз из–за нее?), сцена эта доставила мне подлинное наслаждение. Эти хриплые, гортанные крики, точь–в–точь обезьяньи!.. Прямо леса Бразилии какие–то, а не Нижегородская область... :) Вспомнилась с этаким выражением, с придыханием произносимая фраза Сани Лазарева из Москвы, из 509–й хаты: “Животный мир!”. Когда я все же вышел, вслед мне был сделан презрительный вывод (насмешивший меня еще больше): что я “мусорской” и что у меня “мусорская кровь”.

Затем, уже на улице, в темноте, среди гуляющего в ожидании проверки уголовного сброда, оно захотело пообщаться со мной еще, в присутствии нескольких своих единомышленников. Начало лопотать что–то об “уважении”, а на мои попытки что–то сформулировать чуть посложнее его уровня – хлопало на меня глазами в полном непонимании и орало: “Я же с тобой не говорю журналистским языком, не надо со мной по–журналистски говорить!”. У моей кошки Маньки явно больше интеллекта, чем у этого сушества. На мои осторожные попытки выяснить, на каком основании оно командует (всем на улицу, и пр.) – оно, не сразу поняв вопрос, затем, искренне удивляясь моему непониманию, заявило: “Потому что я живу этой жизнью!” – а остальные, мол, просто мужики. Но на его советы “сидеть на жопе ровно” и настойчивые вопросы, понял ли я, – я, видимо, не изъявил нужной понятливости, ибо итогом встречи было энергичное приказание: “Иди отсюда...!”. На которое я тотчас ответил: “С удовольствием!” – и немедленно отошел.

Это – даже не шимпанзе, там интеллекта нет вообще. Меньше, чем у кошки, во всяком случае. Большевики, суки, придумали вот ТАКИХ еще учить грамоте зачем–то... Попутно, в уличном уже разговоре, я убедился, что моего тонкого юмора, моей насмешки над ними – не только это шимпанзе, но и вообще все эта блатная нечисть не понимает совершенно. Конченные дебилы, тупая, тупорылая мразь, падаль, выродки, куски дерьма, по какой–то ошибке природы умеющие говорить... И вот такая вот нечисть владеет всем в этой жизни, командует и навязывает приличным людям, как им жить, машет кулаками и требует безоговорочного подчинения. А эти приличные – на воле, разумеется; здесь–то их нет, – эти бедолаги никак не могут объединиться и набраться достаточно боевого духа, чтобы дать этой мрази отпор и вовсе стереть ее с лица земли. И когда понимаешь, что в одиночку противостоять им невозможно, а союзников нет, опереться не на кого, – охватывает отчаяние...

9.9.08. 7–10

У политзаключенного и должны быть стычки с блатной сволочью, это нормально; Солженицын или Шаламов описывали еще и не такое. Собственно, даже думать об этом вчерашнем случае и об этой мрази – унизительно, умом я это прекрасно понимаю, а вот поди ж ты – почти всю ночь не спал...

19–46

Однако тронуть меня вчера это чмо все же не посмело. Очень хотело, несколько раз замахивалось, – но все же не посмело (хотя во многих других случаях оно себе легко это позволяет), – и это не может не радовать.

11.9.08. 18–22

Ну что ж, отказали сегодня в УДО, как я и ожидал, ничего нового. Ни малейших сомнений в очередном отказе не было уже задолго. Единственным “маленьким сюрпризом” оказалось, что эти мрази – “администрация” – на сей раз уже сделали мне отрицательную характеристику. Точнее, характеризовали “удовлетворительным”, а освобождение мое объявили преждевременным. Молодая сучка судья – Павилова С.Е. – радостно “присоединилась к их мнению”. А основные зацепки для отказа – непризнание вины и неучастие в “самодеятельных организациях”, т.е. в активе – мне еще накануне, а м.б., и за день, сказал один из наших “общественников”, трущийся как около меня, так и около зоновского начальства. На вопрос кто ему сказал (и это, и процитированную фразу обо мне – “за что его отпускать?”) – он фамилии не назвал, но сказал, что “из 2–го кабинета”. Т.е., скорее всего, это Русинов, – та самая мразь, каратель и палач Чечни, который “словом офицера” обещал матери моей “хорошую характеристику” и про которого мать долго уверяла меня, что он “хороший”...

Что ж, предстоит еще одна зима здесь, среди всей этой нечисти и быдла, всей этой шимпанзятины и пр., в этом вертепе. Зима, которая уже начинается (на улице с утра очень холодно) и которую неизвестно, удастся ли мне пережить. А потом – еще 2 таких же буреполомских зимы.

Первой, как ни странно, мне дозвонилась после отказа не мать, а Е.С., не звонившая с 24 августа. Обещала использовать этот “информационный повод” и поднять максимальный шум по поводу меня. Но что теперь в этом толку? Это надо было делать раньше. Следующая подача – в районе 11 марта, а рассмотрение – еще примерно через месяц, т.е. в апреле. До тех пор может случиться все, что угодно...

12.9.08. 15–39

Все последние дни “мусора” во время зарядки до нас не доходили (что уже стали замечать зэки как ослабление режима), а сегодня приперлось их аж трое, в том числе отрядник 5–го который сроду сюда не заходил. Один из них, идиот по кличке “Пожарник”, увидел над дверью большой секции электропровод – и тут же откусил его носимыми с собой пассатижами. В секции погас свет. Этот дебил преспокойно ушел, а света нет до сих пор, и не видно, чтобы кого–то это беспокоило, кто–то вызывал бы монтера (есть такой, з/к, естественно). Так–то мне свет не нужен, ночью даже лучше, что его нет, а днем света из окна хватает, чтобы читать и писать. Но, учитывая, что темнеет с каждым днем все раньше – как бы не пришлось ужинать в темноте, на ощупь.

Блатная шваль все–таки начала ремонт в своей “культяшке”, на который собирала деньги, в т.ч. 200 рублей стрясла лично с меня, еще в июле. Я уж думал, что это очередное их жульничество и никакого ремонта не будет, – но вот все же начался. Телевизор, который там стоял, поэтому недоступен (унесен оттуда в более “блатные” помещения, куда я заведомо не пойду, ибо противно) уже дня 3–4. А когда сегодня, во время зарядки, на крик: “Пожарник к нам!” я, как обычно, пошел выходить на улицу через дальний выход в том конце барака, то в “культяшке” от какого–то блатного чма немедленно услышал окрик, что, мол, не надо здесь выходить, открывать дверь, и так все отваливается (они там клеят обои). Идиоты, которые не могли сделать это летом, в жару, как все нормальные люди.

Внутри и вне всех “локалок” повырубали вдоль заборов все кусты – в основном это был шиповник, – там, где они росли. У нас густые заросли были за забором, а на 1–м бараке – внутри, тоже около забора. Хорошие, сильные, густые кусты, которым расти бы и расти еще многие годы – так нет, вырубили под корень. Более того, сегодня утром (10 утра, мы шли в баню) и с больших, раскидистых, уже желтеющих берез в “локалке” 1–го спиливали, забравшись высоко на ствол, все ветки, растущие ниже уровня забора (он метра 2 – 2,5). Состоит забор из частокола вертикальных металлических трубок, т.е. прозрачен для глаза, а кусты и ветви берез отчасти закрывали этот обзор. Такое впечатление, что администрация колонии боится партизан.

13.9.08. 13–10

Шел перед самой проверкой с 8–го – и на “продоле” налетел на “мусора”. Да и ходил–то туда зря, рванул по собственной глупости – из–за разборок с “трубой”, не мною начатых. Сказало вот то самое, на букву “ш”, – иди, скажи, что я (!) тебе “трубу” больше не дам – я и пошел. Как дурак. Идиот, блин, полный. А “мусор” пообещал написать на мои хождения рапорт – и “до встречи в ШИЗО!”. А тут как раз длительная свиданка на носу – 27–го. Законопатят, суки... Ну что ж, ждем...

14.9.08. 10–28

Оказывается, то юное существо, которое вело со мной разговор о моем “грузинском” письме неделю или больше назад, и все порывалось от мата перейти прямо к мордобою, – оказалось положенцем зоны, ни больше ни меньше! Вот уж не ожидал, – глядя на него, этого никак не скажешь. Скорее уж можно было это подумать про второго, постарше.

Сегодня с утра приперся отрядник, и тотчас же меня вызвал. Рапорт таки есть за вчерашнее. Суки! Никто не верит, но я абсолютно не удивлюсь, если он меня законопатит сразу на 15 суток в ШИЗО. Одно только хорошо, – что своим на воле сообщить я это уже успел.

15.9.08. 8–57

Понедельник. Начался он отвратительно. Еще до подъема, затемно, у меня невыносимо разболелся живот, боль просто адская. Потом приперся на зарядку отрядник, и пришлось в таком состоянии выползать на улицу. Потом он был и в столовой. Сейчас вот сижу и жду: законопатит он меня в ШИЗО по вчерашнему рапорту, или все обойдется устным замечанием. Если все же в ШИЗО – прикидываю, как быстрее собраться, что именно взять, не забыть бы чего. И куда бы подальше (но дальше баула некуда) спрятать эту тетрадь.

19–55

Ну вот, разрешилось, наконец. Пришел сейчас, вызвал и сообщил, что мне вынесен выговор. Расписываться я отказался. Весь разговор занял секунд 5, не больше. Что ж, это ставит и формальный крест на УДО в апреле следующего года. Прокурор опять сможет ссылаться на мое “нестабильное поведение”. Ну ладно, наплевать, в любом случае УДО – это сказки для простаков, а захотят отпустить, распорядится ФСБ – мигом отпустят и так.

Особенно обидно сознавать, что вышло это все только из–за моей дурости и из–за той бешеной шимпанзятины. Жить в одном помещении с этой мразью становится все невозможнее: оно окончательно взбесилось, постоянно орет, всех задирает и при малейшем ему противоречии норовит сразу ударить. Но хотя бы – это результат хоть неверных, но сознательных моих действий (пошел зря на 8–й), а не того глупейшего случайного стечения обстоятельств, как было с этой нечистью Зайцевым что в том, что в этом году.

Тогда у меня было одно досрочно снятое взыскание и 2 благодарности – и администрация рекомендовала меня к освобождению. Сейчас – не было новых взысканий (до сегодня), но была новая благодарность – и администрация НЕ рекомендовала меня к освобождению. :)) Забавная ситуация. Эх, когда–нибудь, хоть в отдаленном будущем – выстроить бы все эту администрацию вдоль стеночки и лично, своими руками, расстрелять...

17.9.08. 7–06

Объявлена настоящая охота, и она продолжается. Сегодня почему–то “мусора” начали обход на зарядке с нас. Когда крикнули: “К нам!” – я, как дурак, вышел на улицу через главный вход, а не через задний – там ведь ремонт. Два подонка в форме ничего мне не сказали, но сейчас вот “общественник” сказал, что у него они спрашивали мою фамилию. Значит, рапорт будет написан, уже 2–й выговор обеспечен, а 3–е нарушение – это уже ШИЗО. Так что 2–я половина срока не только продлится до самого конца, но и, видимо, пройдет куда веселее, чем 1–я...

10–00

На воле вот так сидишь – и ждешь ареста, или еще каких–нибудь неизбежных неприятностей. Ждешь дни, недели – и все это время живешь как всегда, ешь, спишь, ходишь на работу, в магазин или гулять с собакой. Но можно все бросить к черту, уйти, уехать, сбежать неизвестно куда от этого ожидания, – если, конечно, хватит духу разом отказаться от налаженной, устоявшейся, привычной домашней жизни и всего этого размеренного быта с едой и сном.

А здесь – здесь тоже сидишь и ждешь, но убежать здесь уже некуда. Можно забиться в какую–нибудь щель и там сидеть хоть три дня – но покоя не будет, всю зону будет страшно лихорадить, всех будут строить, считать и пересчитывать под вой тревожных сирен...

Здесь сидишь – и ждешь шмона (вот–вот, и среда сегодня как раз, ИХ день...), а потом – то ли вечером, то ли, м.б., завтра придет отрядник – и решится вопрос с этим сегодняшним новым рапортом, есть он или нет. Если есть – это еще один выговор, 100%, а м.б. – уже и ШИЗО. Нынче они не церемонятся. Но кто бы знал, до чего унизительно вот так вот сидеть и ждать, не в силах ни убежать, ни сопротивляться...

Вспоминается совет Андрея Деревянкина: больше думать о вечном. Да, действительно, это помогает. По сравнению с Вечностью, со всей мировой историей, со Вселенной, с ее звездами, галактиками и Млечным путем, – боже мой, какая ерунда все эти карцера, выговора, ШИЗО, лагеря, срока и прочий вздор!.. Как ничтожно и смешно все это выглядит на фоне величественной и бесконечной черноты Вселенной со всеми ее звездами! И на фоне ее – вечной, не ограниченной временем, – как жалко выглядят мои оставшиеся 2 с половиной года, 130 с половиной недель...

19.9.08. 8–55

Нет, вроде все обошлось, – рапорт, видимо, не был написан, так что второго выговора у меня пока нет, отрядник ни позавчера, ни вчера ничего не сказал об этом. К тому же – чудеса просто! – оба дня, среду и четверг, в зоне не было шмонов. Сегодня пятница, через минут 40 – надо будет идти в баню. (Где, кстати сказать, опять набирается постепенно всякая сволочь, из–за которой ни сесть на лавочку, ни одеться спокойно, без их замечаний, ни раздеться...)

А с “общественником”, который и сказал мне позавчера про возможный 2–й выговор, произошла любопытная история. Непонятно как, но вчера (нет, позавчера) вечером его вдруг разоблачили, что он стукач: живя в отдельной “красной” секции, временами заходил в большую (нашу) – типа, спрашивал закурить, или еще зачем, – а потом, оказывается, докладывал отряднику, кто спит днем, кто еще что делает, и т.д.

Как узнали – непонятно, но, по рассказам (сам я этого не видел, узнал только после всех событий), его, конечно же, стали бить, и кто же? Наше “любимое” шимпанзе, конечно! В результате этот маленький, щуплый 23–хлетнй стукач “сломился на вахту” (т.е. сбежал туда за защитой от расправы), а шимпанзе за эту расправу вчера вечером уехало на 15 суток в ШИЗО, слава тебе, господи, дав мне, да и всему бараку, возможность хоть немножко от себя отдохнуть.

18–09

Маленькое, но знаменательное событие. Когда заходили в баню – я точно помню, что одна из 2–х резинок, приделанных внизу входной двери для ее закрывания, еще была цела. 2 этих резинки прибили на 2–ю, внутреннюю входную дверь почти год назад, глубокой осенью 2007 г., когда уже было холодно, а дверь в баню не закрывалась, и в предбанник, голым, мокрым и распаренным, выходить приходилось фактически на мороз. 1–я, наружная дверь бани так и осталась открытой настежь, а на 2–й – к весне из 2–х резинок одну уже порвали. Инстинктивно я при каждом посещении бани еще с прошлого года взглядывал, проходя в дверь, на эти резинки – целы ли они еще. И точно! – сегодня, когда шли в баню, последняя резинка была еще цела, а когда я выходил оттуда – она уже была порвана. Без нее дверь не закрывается вообще, надо закрывать ее руками. В разгар “помывки”, после 10 утра, входят и выходят через эти двери практически ежеминутно. Из всего этого уголовного сброда и быдла, там проходящего, 99% даже и в голову не приходит руками притворять за собой дверь, – они одеты, им тепло и так. Таким образом, то, что прошлой осенью было худо–бедно починено, этой осенью, к зиме, как раз к холодам, оказалось сломано, и починено, судя по всему, уже не будет (ведь порванную до этого резинку они так и не заменили с самой весны). И теперь баня в этой зоне, баня зимнего сезона 2008–2009 – это прямой путь к простуде, воспалению легких и т.д.

19–10 Картинки с выставки. “Обиженный” стоит на стреме – взгромоздившись у забора во дворе на большие водяные батареи из бывшей сушилки, подошвами стоя на довольно тонких вертикальных трубках, торчащих из них. В таком положении ему надо выглядывать за забор, на “продол”, раз калитка закрыта, – а через забор даже с высоты этих батарей мало что видно дальше 10–го барака. Так вот, этот бедолага стремщик, стоя там, еще и бреется! В одной руке он держит зеркальце, в другой – “хозяйский” белый станок, и бреется насухую, а вместо споласкивания водой – просто стучит станком о забор. То есть, его так заездили всей этой бесконечной стиркой, уборкой, стремом и пр. и пр., что нормально, по–человечески, с использованием воды и мыла ему, видимо, катастрофически некогда побриться, – “обиженных” будят часов в 5 утра, еще до подъема, а ложатся они не раньше 11 вечера (скорее позже). Остается бриться, стоя на стреме, т.е. взгромоздившись на эти батареи и рискуя с них грохнуться. Так же, как во времена, когда “локалка” еще была постоянно открыта, – они вытаскивали за нее, на “продол”, свои бадьи со стиркой и стирали, одновременно и следя за “продолом”, т.е. стоя на стреме.

21.9.08. 17–05

Ну что ж, вот и полсрока. Осталось еще ровно 2 года и 6 месяцев, 130 недель. Весь день только ненависть и омерзение, жгучая ненависть к ним ко всем, к этим тварям, которые вокруг, которых видишь 24 часа в сутки возле себя, слышишь их мерзкие разговоры, мат и хохот, и отвращение ко всему миру. Твари, мрази, нечисть, падаль, отребье!.. Bastards, по Лимонову. С этими тварями, среди них, мне предстоит тут прожить еще 2 с половиной года, и вся эта блатная мразь, которую я далеко–далеко не считаю за людей, – эта падаль будет мне указывать, что мне делать и как жить, навязывать, непонятно по какому праву, свои порядки, законы и правила.

Антисемиты и гомофобы – вот коротко самая суть этого проклятого народа, этой нечисти – не только в бараке, и не только в зоне, а по всей стране, всех этих 140 миллионов, или сколько там этих тварей есть... То, что все они дикие, патологические и зоологические гомофобы (даже отдаленно не понимающие, впрочем, сути вопроса), – это сквозит в каждом их слове тут, в бараке, от подъема и до отбоя, буквально каждое, ну каждое второе их слово так или иначе посвящено этой теме. Мрази!!! А в том, что вся эта нечисть – и русские вообще, но об этом знал и на воле – еще и антисемиты, – тоже имел уже не раз случай убедиться. Трое мразей уже высказывались в мой адрес на эту тему, последний – вот только что. Выродок, 20–с–чем–то–летний ублюдок, собачий сын, нечисть, бременящая понапрасну собой землю и не имеющая вообще, за полной никчемностью, права жить на свете, – сейчас это чмо, явившись к моему соседу–татуировщику и встав в проходняке (т.е. перегородив его собой), начало гавкать... Злобная, абсолютно одноклеточная, без малейших даже намеков на интеллект, дебильная и тупорылая мразь, нечисть, падаль... И такие они тут все... Как ни дико представить – но тут нет нормальных, вообще нет. Тут ВСЕ – только мразь и нечисть. Bastards. Абсолютно все. “Если все идет хорошо – значит, вы чего–то не замечаете”. Так и тут. Если вдруг показалось, что кто–то из них нормальный и с ним можно хотя бы разговаривать, – это трагическая ошибка и начало пути к глубокому разочарованию, если еще не к проблемам... С каким бы наслаждением я переломал и повырывал им все, что можно, изничтожил бы всю эту падаль, выкосил бы одной тяжелой, густой, длинной очередью из крупнокалиберного пулемета... Твари, будьте вы все прокляты! Вот до чего можно довести человека просто одним тем, что его засовывают насильно в один загон, в одну клетку с этой нечистью, с этим абсолютно ему чуждым, как с другой планеты, уголовным сбродом, – и заставляют годами жить с ним бок о бок, под одной крышей... Будьте вы все прокляты, твари!..

Осень, с дымками и костерками, на которых это отребье при отключении света варит себе чифир. Как я и предполагал. Осень, не холодно пока, без дождей, – и дымки в “локалках”. Пахнет дымом, и сколько романтических воспоминаний будит этот запах. Будь проклята ты, прежняя жизнь, которая никогда уже не вернется и только саднит долгими годами в памяти... А “плац” во дворе для построений, который начали было выкладывать кирпичами, – так и не доделан с лета, брошен на середине...

22.9.08. 9–05

Понедельник. С утра пришлось выскочить на зарядку, приперся отрядник (впрочем, я вышел раньше). Началась неделька... 130–я до конца.

В столовке некоторое время назад стали вдруг давать рисовую кашу, – не бог весть что, но все же лучше сечки и перловки. Да и макароны вроде стали готовить чуть поприличнее, чем год назад. Так что в ШИЗО я, по крайней мере, не умру с голоду.

Сидеть среди этого сброда и мрази, среди бандитов, – самое тяжелое, что было и есть за эти 2,5 года. Они навязывают всем свои порядки, свои правила, дикие и нелепые, и жестоко бьют за их неисполнение (вот как тех четверых, включая старика, – за написанную жалобу). Если плюнуть на зависимость от связи и открыто пойти им наперекор, – интересно, могут ли они убить? Впрочем, вряд ли; эти мрази трусливы, они храбры только против слабых и покорных. А этот народ (свиньи!) как раз от веку разобщен, рабски покорен и труслив. Каждый боится за свою шкуру. Никаких прав им и не нужно, они веками привыкли к плетке и очень ее любят. Так не пора ли нам – приличным людям, как говорит Лера – в интересах нашего выживания взять эту плетку в достойные, т.е. в свои руки7..

23.9.08. 8–45

Ну вот. (Что–то каждый день начинаю с этой фразы.) Осталось 908 дней. Всего–то ничего, да, мелочь какая? :))

Вчера было преодолено тяжелое испытание: ходил в спецчасть за решением суда об отказе в УДО. Там, как обычно, простоял от обеда почти до ужина – больше 2–х часов в очереди на улице, на ногах, внутрь не пускают. Но главная радость – что блатная нечисть в бараке вроде бы не заметила и не привязалась: у них, видишь ли, теперь “постанова”, что в штаб (даже в спецчасть за бумагами) нельзя ходить поодиночке, а надо брать с собой кого–то из “порядочных мужиков”, – типа свидетелем, что ты не заходил к оперу стучать, и т.п. Редкостный идиотизм, глупее и трусливее нельзя и придумать. Как будто нельзя вместо опера настучать отряднику, который регулярно приходит и сидит в своем кабинете в самом бараке!..

Теперь все мысли заняты только предстоящим длительным свиданием – 27–го, в субботу, оно начинается, – и подготовкой к нему. Мысли и мои, и матери, и готовится, конечно, больше она, – все ходит, покупает что–то вкусненькое, спасибо ей от души. А я при одной мысли о свидании этом не могу отделаться от той смертной тоски, от того ужаса, предощущения беды, которым бывает там заполнен весь последний вечер, а уж про последнее утро, утро выхода – нечего и говорить...

11–35

Первая изморозь сегодня с утра – чуть–чуть на крышах бараков и – заметнее, больше – на стиранном белье, висящем во дворе. Первые заморозки, значит. И не тает до сих пор, – сейчас выходил, смотрел. Рановато, – в Москве в конце сентября еще нет изморози по утрам. Да уж, “в краю суровом” довелось поневоле жить...

25.9.08. 8–36

Вчерашний день выдался бурным. Главная политическая новость, – это, конечно, убийство Ямадаева прямо посреди Москвы. Просто супер!!! Разумеется, я не был знаком с ним лично. И, разумеется, он и его брат смертельно враждовали с кланом Кадырова, так что это. скорее всего, дело рук кадыровцев, а не борцов за независимость Чечни. Но все равно. По 1–му каналу про него говорили, что он не просто перешел на сторону русских оккупантов, будучи крупным командиром в чеченской армии, но фактически без боя сдал русским Гудермес. Короче, туда этой мрази и дорога, вслед за недавно разбившимся вместе с самолетом Трошевым. Есть, есть все–таки высшая справедливость в мире, и ни одна мразь не избегнет рано или поздно заслуженной кары, – будь то Милошевич, Хуссейн, Трошев или Путин. Так что вчерашнее известие вызвало полный восторг и подъем боевого духа.

А вот главная локальная, внутрилагерная новость, наоборот, совсем не обрадовала. Пришли книги, присланные по моей просьбе Маглеванной – сборник статей Литвиненко (в том числе его текст 2006 г. обо мне), недавно ею изданный, плюс сборник Корчинского “Революция от кутюр” на украинском, который я искал еще на воле, а потом уже отсюда, из зоны. Но вместо книг отрядник показал мне так называемый “акт” о том, что содержащиеся в бандероли книги (причем не названные) , оказывается, “запрещены к распространению на территории Российской Федерации”, в связи с чем, как указано в самом типографском бланке “акта”, были “уничтожены путем сожжения”.

Вот так вот. Маглеванной я, разумеется, сразу же сообщил об этом, попросив, чтобы она попросила у украинцев еще экземпляр Корчинского и все вместе, + экземпляра Литвиненко, отправила моей матери. Из указанных в “акте” трех фамилий одну я вообще не помню (совсем незнакомая), вторая – наш отрядник, который говорит, что он вообще не в курсе и самих книг не видел; а третий – наш (13 отряд) опер Демин. Тот самый, который устроил шмон в моих вещах в конце мая, когда я был на длительной свиданке. Нет ни малейшего сомнения, что и эта пакость – целиком дело его рук. Что ж, забавно. На Литвиненко их ФСБ–шный нюх сработал верно, достаточно, видимо, было его полистать. Самое, однако, смешное то, кем же это вдруг только что вышедшая книга уже “запрещена к распространению на территории Российской Федерации”. “Одного факта запретности книги мне хватило бы для решимости свергнуть строй”, – писала когда–то Лера Новодворская о своей юности, и лучше тут не скажешь. В последние годы они возродили эту советскую практику, но – формальными решениями судов. Типа, такая–то книга признается судом “экстремистской” и запрещается. (Так же и с запретом политических организаций.) Но по этой–то книге, только что вышедшей, уж точно не было никаких судебных решений. Так что, получается, к распространению на территории РФ ее запретил лично оперативник ИК–4 Демин! :)) Забавно, ей–богу. Добро бы он на территории ИК–4 ее запретил, а то – всей России сразу!.. Как, впрочем, и книгу Корчинского с которой вышло еще забавнее. Там ничего уж “такого” нет, да и было бы – вряд ли Демин успел бы ее прочесть за 1 день, притом на украинском. И уж точно по ней тоже не было никаких судебных решений о запрете. И сам Корчинский последние годы, предав свой народ и вообще все на свете, терся за дугинской спиной поблизости от Путина. Но – не помогло, и его книгу Демин все равно запретил... :))

Еще прислала Маглеванная по моей просьбе полную распечатку всех стихов Нестеренко с его сайта. И вчера вечером я уже наслаждался, упивался ими, погружаясь в эту поэзию как в океан. Не обязательно прочитывать их все, там их несколько сот – но основные, 202–03 гг. в основном, да и 90–х еще, памятные мне по воле... Нет слов, чтобы передать эту глубину, это чувство штормового ветра, чего–то неназываемого и самого главного в жизни, ее потаенной стороны, которую понимаешь из его стихов. И – примешивается к этому мучительная горечь и недоумение: зачем я–то сам пытаюсь что–то кропать, какие–то убогие строчки, и зачем вообще кто–то еще пишет по–русски стихи после Нестеренко?.. Глубже его в стихах эту жизнь, этот новый этап империи после 1991 г. не вскрыл никто. Вместо многих томов любой самой сильной публицистики про эту страну рабов – достаточно подобрать 2–3 десятка стихов Нестеренко.

И уж из второстепенных, мелких событий вчерашнего дня, – ну, опять выцыганили блатные 100 рублей при походе в ларек (точнее, еще перед тем). Якобы на ЛПУ, там сидит одно блатное существо (полнейшая нечисть), бывшее тут, на бараке (пока оно было тут), как бы самым главным, чьи распоряжения (почему–то) были обязательны для всех под страхом... уже не знаю чего, ибо существо было щуплое и росточка небольшого, я бы справился без особых проблем. Сначала хотели они 200 рублей, но я сократил эту сумму до 100. Сегодня утром, вот только недавно, передали мне от существа благодарность, которая нужна мне как...

Да еще – походы в ларек никогда не бывают вполне спокойными – сцепился я там с какой–то нечистью, которая, как вскоре выяснилось, была смотрящей за 11–м бараком. Я, как обычно, через головы толпы зэков у окошка пытался высмотреть, что там, собственно, есть, как вдруг оно повернулось и начало гавкать, что я, якобы, слишком близко к нему прижался сзади. Мерзкое 21–летнее (как потом выяснилось) чмо, ровно ничего из себя не представляющее, – и я отвечал как надо, решив не уступать и не поддаваться. Можно было еще и по морде стукнуть, – жалею, что не сделал этого. Потом были какие–то смутные разговоры, что оно вроде бы придет на наш барак со мной разбираться, – но вчера до самой ночи так и не пришло. Да мне и сразу не поверилось в это – инцидент был уж слишком ничтожен.

Настоящей пыткой зато стала жизнь в собственном проходняке...

Живущее тут долговязое чмо с рожей, как будто лимонов наелось, взяло моду целый день стоять в проходняке (узеньком настолько, что войти только боком; щель, пещера, нора, – но так живешь тут годами...), опершись на верх моей шконки и глядя, как там, надо мной, другой сосед что–то рисует или художественно подписывает открытки. Стоит и стоит часами – ни войти, ни выйти, каждый раз надо просить пропустить, как будто сам не видит, дебил! К тому же загораживает свет единственной жалкой слабенькой лапмочки, торчащей, словно в насмешку, в трехрожковой люстре, повешенной прошлой осенью (зачем?). Ни почитать вечером, ни поесть приготовить. К тому же это чмо постоянно ходит по ногам, лазя к себе в изголовье, под подушку и пр., и 20 раз в день лазит еще и в свой баул за чаем – чтобы “чифирить”, это у них тут у всех священный ритуал, с утра, после сна до проверки, после проверки и еще много–много раз в день...

Замечаний я этой нечисти не делаю, – что толку? На любые малейшие замечания реагирует оно раздраженным хамством. Мразь, быдло, нечисть, никчемная и только вредная (сидит за грабеж). Прапрадеда его, небось, помещик на конюшне порол, и правильно делал, а этих – большевики выучили, дали все права (которые им и не нужны–то вовсе, но для понту как раз годятся), – так что теперь эти правнуки крепостных почувствовали себя тут хозяевами. В точности по Нестеренко:

В нелепой этой давке,

Где разум на мели,

Помоечные шавки –

Хозяева земли.

Вот борьбе с ними и с их господством–то, значит, и посвятил я свою жизнь. Стоило отдать 5 лет на реальное знакомство и близкое наблюдение врага. Омерзительное, конечно, зрелище, тошнит сильно, – но боевой дух внушает очень сильный, ненависть и желание уничтожить эту мразь во что бы то ни стало. И лучше Нестеренко об этом никто не сказал:

Они не сдохнут сами –

Щенков легко рожать.

Последней битвы с псами

Едва ли избежать.

9–45

Пока писал и листал Нестеренко – это чмо как раз прервало меня фразой: “Дай, я сяду, перекушу!”. Животное!.. Пришлось уйти на время. Да, опыта жизни в коммуналке, как у матери и покойной бабушки, у меня нет, но ЭТОТ опыт – о, он перекрывает коммуналку с лихвой! Там хотя бы есть у тебя отдельная комната, там вся эта мразь не сидит и не жрет непосредственно на твоей постели...

А зима тем временем явственно приближается. По утрам – время зарядки, 10 минут 7–го, да и позже – на всем уже изморозь, холодно даже в мои двух “тепляках” (как тут выражаются), надетых друг на друга. Хорошо, что есть и телогрейка (даже две, но вторая – более толстая, для зимы), и теплые штаны, а то, помню, в том году по утрам в это время я уже околевал от холода в одних джинсах и спортивной курточке под робу. А вот ноги будут мерзнуть все равно – даже сейчас они мерзнут, несмотря на шерстяные носки и стельки. Казенные же ботинки сами по себе абсолютно холодные. А тут еще баня (завтра туда опять!..) с открытой настежь дверью... Короче, как и в том году на пороге зимы, первых холодов – стало вдруг казаться, что, может быть, этой зимы я и не переживу, что если не убьют уголовники, – все окажется еще проще, свое дело сделают простуда, обморожение, воспаление легких и т.д. Эта зима по всему судя, будет еще страшнее и холоднее предыдущей.

26.9.08. 8–45

Теперь все усложнилось, все изменилось к худшему, в т.ч. самые простые бытовые мелочи. Теперь надо с завтрака возвращаться не спокойно, не спеша, как обычно, – а скорей–скорей, чуть не бегом. Потому что это чмо в проходняке – оно не только шапку свою заходит вешать в проходняк, оно теперь и ботинки садится тут снимать, на мою шконку садится. Естественно, оно ходит быстрей меня и всегда обгоняет, я прихожу – оно уже тут сидит. И пока оно не переоденет обувь и не выйдет – в проходнячок–щель никак нельзя зайти, взять чайник и поставить его греться. А когда становится можно – всё, “фаза” уже вся занята, там из 6 розеток осталось 5, но из них 2 тоже испорчены так, что кипятильник в них можно включать, а чайник – нет. И приходится ждать, когда у всех этих закипят их кружки, банки и чайники, чтобы можно быть вскипятить себе чай. Вот такой здесь быт, убогий и выматывающий все нервы. А если еще и жить среди самого отпетого быдла, швали и дебилов, в самом тесном и непосредственном их окружении, – то и совсем тяжело становится. Почти уже до того уровня мерзости доходит, который был в том году в том проходняке. Отличий все меньше. И писать–то теперь можно только тогда, когда оно спит или, по крайней мере, лежит у себя наверху и не загораживает свет.

Мать, Матвеев и Зимбовский сейчас должны уже ехать ко мне на матвеевской машине. Как обычно, начинаю я нервничать, – не случилось бы чего... И поезда, бывает, сходят с рельсов, но на автотрассах катастрофы бывают еще куда чаще. Не дай бог... Остается сидеть, нервничать, самому успокаивать себя – и ждать, когда можно будет взять “трубу” и узнать, как там у них дела.

17–40

Тупорылое долговязое чмо вроде бы ушло играть в домино, так что можно надеяться, что на сегодняшний вечер, до моего ужина (через 2 – 2,5 часа) проходняк будет свободен. Все же какой молодец Нестеренко, как отлично сформулировал! Я ненавижу и считаю себя врагом этой косоглазой мрази настолько, что вполне серьезно обдумываю наилучшие способы ее физического уничтожения...

Но главная сенсация дня – это, конечно, баня, в которой таки починили дверь! Я глазам не поверил сегодня, входя: вместо 2–х старых порванных резинок – натянута одна, тугая, а 2–я рядом с ней по–прежнему болтается. Я так и не понял: заменили они их совсем, или же вновь прибили одну из оборванных прежних. Но дверь закрывается.

Вообще, некоторый прогресс налицо. Они стали чуть получше кормить – и макароны поприличнее, и даже рис – рис! – вдруг появился в их меню (точнее, конечно, рисовая каша). Вместо невыносимо кислой “черняги” с лета стали давать то белый хлеб, то какой–то серый (тоже не бог весть что, но все же получше той кислятины). Они уже в сентябре вставили вторые рамы в окна столовой. Они даже зимние вещи выдают вот уже сейчас. в эти дни, – почти на месяц раньше, чем в том году. Прогресс? Может быть. Чуть–чуть. Но неволя все равно остается неволей...

Мать звонила сегодня дважды сама, – 1–й раз они проезжали Балашиху, 2–й – уже за Владимиром. Обещала звонить еще. Вроде стало от всего этого поспокойнее на душе, но все равно не до конца. И так быстро пролетают эти длительные свидания, и так горько кончаются!.. Их бы надо из длительных переименовать в мимолетные... Осталось мне еще 129 бань, или же 129 недель и 2 дня.

30.9.08. 10–00

Ну вот и прошло оно, очередное длительное свидание. Все обошлось хорошо, почти как надо, – больше всего я опасался, чем встретят в бараке, не полезут ли в вещи, не найдут ли этот дневник. Нет, не нашли, и даже не лазили, и даже воровать, как в тот раз, никто не пытался. Это наказание нервотрепкой, я уже давно понял эту простую истину: самое худшее, что может с тобой случиться, – не случается, но ты сполна наказываешь сам себя, изводясь ожиданием этого худшего и просчитывая, как быть, если оно наступит...