LXXXVIII

LXXXVIII

Я вернулся в Нью-Йорк и снова стал изыскивать ресурсов, которых у меня не хватало, в коммерции муз. Немного дней мне было достаточно, чтобы убедиться, что итальянская литература полностью неизвестна в этом городе, а что до латинской литературы, то господа американцы претендуют быть в ней достаточно учеными, чтобы сойти самим за переводчиков. Так что я потерял всякую надежду, когда мой добрый гений привел меня в лавку Рисли, библиотеку на Бродвее. Я спросил, есть ли у него какие-нибудь итальянские работы. «К сожалению, есть, – ответил он, – потому что никто их у меня не спрашивает». Во время этого разговора зашел еще американец и вмешался в нашу беседу. Я достаточно быстро уловил, что имею дело с эрудитом. Сюжет нас увлек, мы начали говорить о языке и о поэзии моей страны. Я спросил у него, как случилось, что то и другое оказались в таком небрежении в Америке. «Ах, – ответил мне он, – современная Италия, к несчастью, более не та Италия древних времен. Это более не та страна, что веками поставляла равных, скажу более – соперников Греции. Сегодня трудно найти более пяти или шести авторов, которыми она могла бы прославиться».

Я просил его, улыбаясь, их перечислить. Назвав мне Данте, Петрарку, Боккаччо, Ариосто и Тассо, он остановился, затем, возобновив перечисление, заметил:

– В действительности, я затрудняюсь сказать вам, кто будет шестой.

– Позвольте мне, в свой черед, назвать вам всех сынов Италии, которые ее прославили в течение веков, о которых вы говорили; боюсь, перечисление будет долгим.

– Это бесполезно, мы их не знаем.

– Я это вижу.

И, меняя тему: «Полагаете ли вы, что учитель итальянского языка может надеяться здесь на некоторый успех?

– Вы можете не сомневаться.

– Если это так, я буду тем счастливым смертным, который даст познать американцам достоинства нашего языка и даст им возможность оценить наши шедевры.

Через три дня двенадцать учеников пользовались моими уроками, и 1 декабря 1807 года я дебютировал в этой карьере под ауспициями преподобного епископа Мура. Это под его уважаемым патронажем я заложил фундамент моего нового здания. Ученики, что оказали мне более всего чести в моем дебюте, были его сын, его племянник и два других юных джентльмена, все четверо известные в городе Нью-Йорк своей эрудицией. До истечения месяца я насчитывал их двадцать шесть, и в момент, когда я это пишу, их уже более пяти сотен.

Старание, которое они демонстрировали, уважение, которым пользовались язык и учитель, который его преподавал, доходили до энтузиазма. По истечении трех месяцев меня уже не могло бы хватать, если бы Провидение, которое всегда соразмерно прилагаемым усилиям, не пришло мне на помощь.

Вам, преподобный Клемент Мур, причитается вся честь успеха. Позвольте от всего благодарного сердца воздать эту честь вашей памяти.

Я не пренебрегал никакой оказией поддержать это священное пламя; я запрашивал у всех библиотек Италии и Франции все то, что содержали их магазины доброго и прекрасного. Я не смогу обойти молчанием добрые услуги, которые оказали мне в этих условиях гг. Боссанж, «Библиотеки Парижа», которые старались предоставить в мое распоряжение все книги своего магазина и, по простому моему заказу, направляли мне то, что я заказывал, предоставляя мне наипростейшие условия оплаты. Мой брат Паоло всячески помогал мне всеми возможностями своей дружбы, отправляя мне наших лучших классиков, которых я распределял среди своих учеников, и, менее чем в три года, я имел удовлетворение видеть фигурирующими эти книги в библиотеках всех людей со вкусом вне моих классов. Я провоцировал таким образом малые объединения, чтобы упражнять моих учеников; в них говорили только по-итальянски. Я организовал у себя театр, где слушали и изучали шедевры Альфиери и множества других. Я достиг, наконец, цели, что себе поставил, я мог признать полностью состоявшимся предприятие моей семьи. Я был бы счастлив, если бы мог ограничить этим мои амбиции и уберечься от себя самого!