LIV

В Дрездене я с удовлетворением обнял Маццолу, так же как и о. Юбера, но не нашел там никаких следов нашего потерянного кошелька. Я оставался там десять дней, которые нанесли такую брешь в моих финансах, что я вознамеривался отправить в Триест моего кучера, чьи услуги мне стали бесполезны с тех пор, как я продал мою лошадь; однако этот молодой человек, который страстно стремился к обладанию коротких замшевых штанов, которые я обещал ему подарить по приезде нашем в Париж, упорствовал в своем нежелании меня покидать, так что я вынужден был сохранить его и нанять три места вместо двух в дилижансе в Кастеле, что увеличило мои расходы и еще уменьшило мои финансы. К счастью, в Спире (Шпейер? – прим. перев.) я воспользовался небольшой находкой, без которой я бы и не знал, что придумать.

Знатный сеньор из Вены, имя которого я утаю, был без памяти влюблен в юную особу, которая не отвечала ему взаимностью; отец, настолько же расположенный к нему, насколько дочь – нет, предложил маленькое путешествие на троих, в надежде, что при ежедневном общении, при наличии ума и прочих добрых качеств его протеже, восторжествует над холодностью его дочери. Они сели в коляску и, по счастливой случайности, прибыли в Спир в тот же день, что и мы, и остановились в той же гостинице. Помимо множества ухищрений кокетства, юная особа, полагая поставить своему ухажеру невыполнимое условие, потребовала от него пьесу в стихах его сочинения, заявив, что в награду вручит ему свою руку. Совсем никакой поэт, молодой человек был в затруднении, несмотря на поддержку отца, который призывал его подтолкнуть свою музу. Наконец, доверившись своей доброй звезде и, без сомнения, понадеявшись на чудо, маловероятное, но возможное, он принял вызов. Чудо случилось. Он оказался на пороге гостиницы в тот момент, когда я туда входил; меня узнать, подбежать и выложить мне свое затруднение, даже не дав мне времени помочь спуститься моей жене из коляски, было для него делом одного мгновения. Не будучи с ним близко знаком, я знал его все же достаточно, чтобы с любезностью откликнуться на его желание. Я пообещал ему помочь; он пожал мне руку, назвав своим спасителем.

Эта композиция была для меня легким делом; тотчас ее составив, я дал ему прочесть. Каждый стих вызывал у него восклицание; он сделал копию, умолив меня не показываться, чтобы не вызвать подозрения. В вознаграждение за эту легкую услугу, он попросил меня принять превосходные часы с цепью и печаткой, с которыми, к моему большому удовлетворению, вынуждаемый необходимостью, я расстался в Роттердаме за две сотни флоринов; он пообещал мне написать в Брюссель и доложить о результатах, в которых он, впрочем, уже не сомневался. Кажется, результат был таков, как он и желал, потому что они оба впоследствии мне написали, что соединились и находятся на вершине счастья.