LXXXV

LXXXV

Прежде чем покинуть Лондон навеки и больше об этом не говорить, я считаю своим долгом поместить здесь последнее воспоминание, которое имеет отношение к Касти. Оно дополняет исторически мои отношения с этим человеком, подстрекателем всех дрязг, которым я подвергался при моем дебюте в Вене, но который позднее исправил все свои прегрешения, покровительствуя мне при графе Саур и тем самым облегчая мне средства торжествовать над моими врагами и обрести от императора Франца мою полнейшую реабилитацию.

Начиная со своего приезда в Триест, Касти, это всем известно, сделал меня посвященным в свое намерение быть назначенным поэтом императора Леопольда. Он следовал этому плану с упорством, которое проявлял во всех делах, и достиг своих целей. Он вытеснил с этого поста Бертали, который его занимал и которого он заставил играть свою оперу «Тайный брак», в соавторстве с Чимароза. Какие рычаги он задействовал, я не знаю; но он преуспел. Однажды поставив ее и то ли отдав свое внимание другим иностранным работам в театре, то ли из лени, или потому, что его драматическая муза уснула, он назначил себе коадъютора, который играл при нем ту же роль, что он при Бертали, и его заменил; но тот, пойдя дальше и не останавливаясь ни перед какими подлостями, чтобы не опасаться более его интриг, постарался заставить изгнать его из Вены. Он выдавал его за человека, полного революционных принципов и приверженца якобинства – слова, которое в тот момент было пугалом для суверенов Европы. Касти, надо сказать, в какой-то степени давал основания для такого обвинения. Он делал наброски своей поэмы «Говорящие животные», общей критики правящего режима; он читал ее фрагменты своим друзьям; с этим произошло то же, что происходит всегда. Циркулируя из уст в уста, его стихи искажали и комментировали. В них нашли персональные аллюзии, сатиру против знати и против самого императора. Взбудораженная полиция изъяла его рукопись, и Касти получил приказ покинуть столицу. Он уехал в Париж. Литературный мир от этого выиграл.

В Париже он набросал последние штрихи на эту поэму, в которую вложил всю желчь своего озлобления и своей мести. Эта книга наделала много шуму. Под вуалью выдумки там оказались представлены портреты основных персонажей эпохи, также как критическая история событий Французской революции и причин, которые к ней привели. Уместность этой критики могла ослабиться с течением времени, но поэтическое значение осталось то же, и встречаются черты, своей живостью и красноречием достойные Монти и Фосколо, которые заставляют и сейчас читать эту поэму не только с интересом, но и с удовольствием.

В то время, когда я объединялся с Корри и находился в деловых отношениях со всеми библиотеками Лондона, мне пришла в голову идея сделать издание этой поэмы, которая имела много почитателей в Англии. Я рассчитывал также на увлечение новизной, чтобы пропагандировать вкус к итальянской литературе в Лондоне. Пока ее печатали, приехал Коломбо, мой соученик по семинарии Ченеды, которому я был обязан одобрением моих первых литературных успехов и который определил мое призвание. К тому времени мы потеряли из виду друг друга. Он прибыл в качестве воспитателя двух молодых итальянских сеньоров. Можно представить, с какой радостью мы снова увиделись. Мы проводили дни вместе. Он был у меня, когда мне принесли гранки на правку. Он спросил у меня моего мнения на этот труд. Я воздал ему хвалы, но добавил, что для того, чтобы быть совершенным, необходимо сделать много поправок; что следует сделать аллюзии более выразительными, устранить длинноты, пополнить усеченные рифмы и, помимо всего, морально пригладить слишком свободный стиль.

Продолжая свое путешествие вместе с учениками, Коломбо покинул Лондон и направился в Париж. Он видел Касти и говорил с ним обо мне; он читал ему, без сомнения, часть корректировок, на которые я ему указал, и которые Касти счел недопустимыми, что навлекло на меня с его стороны в письме длинную филиппику, из самых суровых, на этот акт нелояльности. Я поторопился ему ответить, и, чтобы полностью оправдаться, предложил ему экземпляр моего издания, который уверил его в моей правдивости. Я заверил его, что мне вполне было позволительно заменить некоторые выражения, слишком непристойные для глаз английских демуазелей, которым я предназначал мое издание.

Расстройство желудка, которое немного позднее привело к смерти Касти, в возрасте восьмидесяти лет, лишило меня его ответа. Я опубликовал мое издание.