LIII

LIII

Однажды ночью, в Вене, мне приснилось, что я встретил его на Грабене, что он обратил на меня внимание и, узнав, бросился меня обнять; мне показалось также, что третьим среди нас был Сальери. Я рассказал об этом сне моему брату.

Сальери каждое утро заходил ко мне повидаться; в тот день, когда мне приснился этот сон, он появился в обычное время, и мы направились прогуляться в общественный сад. Проходя по Грабену, я заметил сидящего на скамейке старика, который вглядывался в меня особым образом… Пока, пытаясь его вспомнить, я также вгляделся в него, он поднялся и подбежал ко мне с выражениями самой живой радости. Это был он, Казанова, который громко меня назвал и воскликнул: «Дорогой да Понте, какая радость вас встретить!». Это были точно те слова, что, мне показалось, я слышал в своем сне. Тот, кто верит снам, как говорят, сумасшедший; но тот, кто никогда им не верит, – кто он?

Он прожил в Вене несколько лет, в течение которых ни я, ни кто-либо другой не смог бы сказать, что он там делает и как живет. Я видел его часто; мой дом и мой кошелек были для него открыты, и, вполне отвергая его принципы и его поведение, я, если бы следовал некоторым его советам, вполне избежал бы многих огорчений и неприятностей.

Немного времени спустя после этой неожиданной встречи, прогуливаясь с ним по Грабену, я увидел неожиданно, что он сдвинул брови, резко отошел от меня, затем устремился за неким человеком, схватил его за колет, обратившись к нему со следующими словами: «Я поймал тебя, негодяй!». Толпа, привлеченная этим странным нападением, стала разрастаться. В нерешительности, я на какой-то момент остановился, но, после двухминутных размышлений, подбежал к нему и, взяв его за руку, оттащил в сторону. Тут он поведал мне, что этот человек, которого зовут Коста, был тот самый слуга, который сбежал от него со шкатулкой и сокровищем. Этот Коста, которого расточительство и дурные связи привели к тому, что он все растерял, находился теперь в самой большой нищете. Будучи камердинером крупного венского сеньора и соединяя со своими служебными функциями занятие поэзией, он был одним из тех, что досаждали мне своими памфлетами в то время, когда я был в фаворе у Иосифа II. Мы продолжили нашу прогулку и увидели, как он заходит в кафе, откуда вскоре вышел слуга, который передал записку Казанове; эта записка содержала четыре стиха, смысл которых следующий:

«Казанова, ты украл, а я последовал твоему примеру. Ты – мой хозяин, а я всего лишь твой ученик. Никакого шума! – вот, что тебе лучше всего сделать».

Эти немногие слова произвели сильный эффект; Казанова углубился в размышления, затем, разразившись смехом, склонился к моему уху и сказал: «Мошенник, по-моему, прав». Подойдя к кафе, он сделал знак Коста, который приблизился к нему и оба вместе пошли рядом, беседуя так спокойно, как будто ничего не произошло. Несколько мгновений спустя они разошлись, многократно пожав друг другу руки, как близкие друзья. Когда Казанова вернулся ко мне, у него на пальце была камея, которой я раньше у него не замечал, и которая, по странному совпадению, представляла Меркурия (бог воров, по римской мифологии – прим. перев.). Я полагаю, что эта камея явилась единственной добычей, которую он смог извлечь из своего гнусного мошенничества. Эта сцена достаточно обрисовывает характер этого человека и не нуждается в комментариях.