LI

И вот я в двуколке, влекомой одной лошадью, в сопровождении ребенка пятнадцати-шестнадцати лет и в компании моей прекрасной и любимой Нэнси, на которой я женился 12 августа 1792 года, в два часа пополудни. Именно в таком экипаже, потому что, богатый надеждами, но не деньгами, я, при всех своих надеждах, располагал лишь шестью сотнями флоринов. Сорока двух лет, но с доверием к будущему, достойным молодого человека двадцати лет, я осмелился пересечь расстояние, отделяющее Триест от Парижа. В момент нашего расставания мой тесть был информирован о состоянии моего кошелька, но я, услышав его слова: «Этот Джулиано рассчитывает только на ее приданое», ответил хвастливо: «Я ни в чем не нуждаюсь». Говоря откровенно, я рассчитывал слегка на доброе сердце и привязанность моей тещи, которая, обнимая свою дочь, подарила ей сотню флоринов, сумму, хотя и весьма скромную, которая, однако, в данный момент оказалась для меня весьма полезной и выручила меня из больших затруднений.

К вечеру мы были в Любиано, где провели нашу первую ночь, и где я осушал слезы жены, которая в первый раз и, возможно, навсегда оказалась отделена от своей семьи и своих друзей. В течение нескольких дней мы продолжили наше путешествие без происшествий, когда однажды вечером, с наступлением темноты, при пересечении горы Лихтмессберг, мы должны были, несмотря на не прекращающийся мелкий дождь, пойти пешком, чтобы облегчить груз нашей лошади; мы шли медленно, взбираясь по крутому склону, когда моя жена заметила невдалеке идущих впереди нас двух мужчин, вооруженных ружьями. Это зрелище ее напугало. Поздний час, плохая погода и особенно уединенность места способствовали такому впечатлению. Я подал ей руку; она остановилась и, сунув машинально руку в карман, достала из него кошелек своей матери, который засунула мне под жилет. Этот акт предусмотрительности заставил меня улыбнуться. Мы продолжили путь. Между тем эти два человека, продвигаясь вперед, прошли мимо нас и, вежливо нас поприветствовав, исчезли. Мы поняли, что вместо двух разбойников мы имеем дело лишь с порядочными рабочими, возвращавшимися к себе. И что то, что мы приняли за ружья, было двумя оббитыми железом палками, удобными при прохождении по этим каменистым дорогам. Мы посмеялись над нашим испугом и, подшучивая друг над другом, прибыли к цели нашего путешествия – аббатству Сент-Эдмонд, на склоне горы. Но там наша веселость сменилась настоящим унынием. Моя жена спросила у меня кошелек, что мне доверила, я поискал его, но напрасно; я убедился, что он исчез. Мы вернулись обратно, двигаясь по своим следам, освещая дорогу фонарями и факелами, заглядывая во все повороты и рытвины дороги; после часа бесплодных поисков нам пришлось вернуться в гостиницу, удрученных так, как это можно себе представить. На следующее утро моей первой заботой было пойти найти аббата и рассказать ему о причине моего визита. Он озаботился призвать к поискам всех своих прихожан, собравшихся в церкви. Этот почтенный прелат настолько доверял честности своих крестьян, что не переставал уверять меня, что если кто-то из них сможет найти этот кошелек, он принесет его нам, даже не раскрывая. Я ожидал два дня, но увы, без результата! Вынужденные выехать, мы покинули аббатство, оставив у настоятеля по его просьбе мой адрес в основных городах, что я должен был проехать. По пути была Прага, я провел там несколько дней, чтобы подождать новостей, которые не последовали. У меня было время присутствовать на представлении трех моих опер, написанных для Моцарта, и я не могу описать восторг жителей города по поводу этой музыки. Фрагменты, проскочившие незамеченными в других театрах, были высоко оценены ими и осыпаны аплодисментами, как божественные.

У каждого народа свой нрав. Народ Богемии, кажется, наделен музыкальным гением, развитым до последней степени. Они неаполитанцы среди германцев: они живут ушами и пьянеют от звуков. «Дон Жуан» был столь популярен в Праге, что постарались перевести поэму на немецкий язык, чтобы народ мог петь на своем наречии арии, которые его музыкальное ухо столь хорошо восприняло. Великие и сложные музыкальные красоты им воспринимаются и оцениваются с первого прослушивания, и его суждения всегда верны.

Мое намерение было вернуться в Дрезден, но, вспомнив, что один из моих должников на несколько сотен флоринов Казанова живет недалеко от Вены, я воспользовался этой оказией, чтобы обрести какую-то сумму, которая в сложившихся обстоятельствах стала мне необходима. Я так и поступил, но мне не понадобилось много времени, чтобы убедиться, что его кошелек заполнен ничуть не лучше моего; и, чтобы его не унижать, я не стал настаивать на возврате того, что он не мог мне отдать. После двух или трех дней, проведенных вместе с ним, я известил его о своем отъезде в Дрезден; к несчастью для меня, он взялся сопровождать меня до Тёплица, в десяти или двенадцати милях от владений графа Вальдштейна, у которого он был секретарем и интендантом. Эта идея, от которой я не смог его отговорить, заставила меня нанять вторую лошадь и почтальона. Этот перевернул нас посреди дороги, и мы потеряли полдня, починяя мою двуколку. Несмотря на этот ремонт, коляска и лошадь оказались неспособны двигаться дальше, я оказался вынужден избавиться от них и продать за шестьдесят пиастров то, что стоило мне более сотни. К тому же Казанова, который взялся провернуть эту невыгодную сделку, обошедшуюся мне в шестьдесят пиастров, предусмотрительно удержал у себя два цехина, которые должны были послужить ему гарантией возвращения к себе. Он добавил, что, не имея возможности вернуть мне эти два цехина, как и прочие суммы, что он мне должен, он желает выдать мне, в качестве компенсации, три совета, более полезные мне, чем все сокровища мира. «Если вы хотите иметь успех, – сказал он мне, – не езжайте в Париж, направляйтесь лучше в Лондон; но в этом городе берегитесь заходить в Итальянское кафе, и, в особенности, не подписывайте никаких бумаг». Благодаренье небесам, если бы я последовал этим двум последним советам, потому что большая часть потерь в деньгах, что случились у меня, и несчастий, что на меня обрушились в Лондоне, были как раз последствиями моих посещений этого кафе и подписей, данных неосмотрительно и без предвидения последствий!

Попрощавшись с ним, моя жена, пораженная манерами этого необычного старика, пожелала узнать некоторые обстоятельства его жизни; я рассказал ей то, что знал, и этот рассказ приятно скрасил несколько часов нашего пути. Я намечу здесь несколько эпизодов, тех, по крайней мере, которым я был личным свидетелем или которые в какой-то мере меня касались.