«Снежная королева»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

«Снежная королева»

А раньше, ещё на исходе прошлого сезона — 29.3.39 — Новый ТЮЗ сыграл премьеру «Снежной королевы». «Эту пьесу я люблю больше всех других, — писал Борис Вульфович Зон, вспоминая ту пору, — убежденный до сих пор, что она — наиболее совершенное произведение моего любимого драматурга. Прекрасно помню, как однажды вечером у меня дома наедине читал мне Шварц первый акт своей новой пьесы. Читал он всегда очень волнуясь, отчетливо выговаривая все слова и несколько в приподнятом тоне, как читают поэты. Он радостно улыбался, когда улыбались вы, и весело смеялся, если вам было смешно… Разумеется, накануне чтения я перечитал давно мною забытую сказку Андерсена и форменным образом дрожал от нетерпения, стремясь скорее узнать, во что она превратилась. Едва я услышал первые звуки таинственного присловия Сказочника: «Снип-снап-снурре, пурре-базелюрре» — как позабыл про Андерсена и попал в плен к новому рассказчику, и больше не в состоянии был ничего сопоставлять. Когда оказываешься во власти ярких впечатлений, то видишь все, о чем слышал, совершающемся на сцене… Шварц кончил читать, но томительной паузы не последовало, и я даже не произнес традиционного: «Что дальше?», настолько было ясно, что дальше будет ещё лучше. Конечно, через минуту я задал знаменитый вопрос, но уже тогда, когда было сказано главное: «Великолепно, чудно, спасибо!..» И Шварц, как всегда, стал рассказывать дальше и, очевидно, многое тут же сочинял…

Не скрою — я боялся только одного, самого опасного момента — завершающих сцен. По опыту многих лет я знал, насколько легче интересно начинать пьесу, чем её кончить. На этот раз последнее действие было выслушано мною с таким же, — нет! — с ещё большим интересом. До последней секунды действие продолжало развиваться, и я, подобно самому простодушному зрителю, не знал, чем оно кончится. Всё!.. Пьеса удалась! Теперь только бы получился спектакль. Труппа приняла пьесу восторженно».

Поставил спектакль Б. Зон, художник Е. Якунина, композитор В. Дешевов, фехтмейстер И. Кох, ассистент режиссера В. Андрушкевич. В спектакле были заняты: П. Кадочников — Сказочник (артист рассказывал, что эту роль Шварц писал специально для него), Н. Титова — бабушка, А. Красинькова — Герда, Е. Деливрон — Кей, Н. Старк — Снежная королева, Ф. Никитин — Тайный советник, О. Беюл — Атаманша, Е. Уварова — Маленькая разбойница, Б. Коковкин — король, Р. Котович — принц, А. Тимофеева — принцесса, Л. Даргис — Ворон, Е. Полозова — Ворона.

Такого количества и такой благожелательности прессы Евгений Львович ещё не удостаивался. И, конечно же, самым дорогим для него было мнение близких ему людей. «Инсценировки — опаснейший вид драматургии, — писал тогда Николай Павлович Акимов. — Чаще всего они плохи… По-видимому, решающим моментом в определении пользы инсценировки является наличие или отсутствие подлинного творческого процесса у последующего, позднейшего автора… Евг. Шварц — один из интереснейших наших драматургов, упорно работающий в собственной, очень непохожей на других манере… Перед Шварцем стоит другая, обеспечивающая более творческий подход задача — из коротенькой сказки сделать хорошую пьесу. И он это сделал. Он сделал самостоятельное художественное произведение, в котором (часто самое трудное) в сильнейшей мере передано своеобразнейшее обаяние андерсеновской мудрой поэзии. Соблюдение трудно уловимых андерсеновских законов помогло Шварцу вырастить в андерсеновской атмосфере героев его пьесы настолько убедительно, что с трудом представляешь, что большинство героев — тоже шварцевские и в других сказках не встречающиеся, что великий датский сказочник явился здесь попросту вдохновителем, подсказавшим особые законы сказочной логики, сообщившим пьесе твердый фундамент единого стиля…

Успех пьесы и спектакля у взрослой (не говоря уже о детской) аудитории весьма показателен в отношении проблемы «актуальности», непрестанно дискутируемой в наших театральных кругах…» — И предупреждал постановщиков пьесы: «Мир Андерсена — Шварца имеет свои физические законы, многим он напоминает обычный мир, но что-то в нем — совсем отличное. И для овладения этим миром талантливость решения, чуткое ощущение законов сказочного быта важнее всего…» (Искусство и жизнь. 1939. № 6).

Соотношение Андерсена и Шварца рассматривалось большинством пишущих о «Снежной королеве» — пьесе и спектакле. Примерно о том же высказался Леонид Малюгин: «Шварц — своеобразный и тонкий художник, со своими темами. Его пьесы заполнены привычными сказочными персонажами, но это оригинальные фигуры. «Снежная королева» имеет подзаголовок «на андерсеновские темы», но она даже отдаленно не напоминает инсценировки — переложения в диалогическую форму сказочных происшествий. Это художественное произведение с великолепно обрисованными характерами, увлекательной интригой, острым диалогом. Шварц исключительно точен в выборе слова, у него безупречный вкус, тонкое ощущение формы и, самое главное, умение донести идею пьесы в образах. Но Шварц слишком долго живет в обществе своих сказочных героев. Хотелось бы, чтобы Шварц, великолепно знающий детей, их психологию, их язык, написал пьесу о советских школьниках» (Там же. 1940. № 2).

Вот на этот последний пассаж хотелось бы обратить внимание особо. Переменились времена, переменились требования к искусству в «нашей буче — боевой и кипучей». Если раньше Шварца «шпыняли» за сказку в «реальных» пьесах, то теперь реабилитированная сказка потребовалась в «советской действительности». То есть, «мы сказку сделали былью». Об этом же, собственно, писала (и требовала) Александра Бруштейн. Возможно, и не вполне искренне, как и Малюгин. Она тоже нисколько не сомневалась, что Шварц «прикоснулся» к своим персонажам «живой водой — рукой художника… и та же рука советского драматурга неуловимо тонко подчеркнула в них те же черты, которые роднят героев Андерсена с нашей действительностью». И хотя «при большом обилии пьес-сказок «Снежная королева» по праву займет среди них одно из первых мест», однако «у нас нет ещё ни одной сказки, подсказанной и вдохновленной чудесами нашей советской действительности» (Советское искусство. 1938. 2 сент.).

Уверен, что Бруштейн прекрасно понимала, что «современность» вовсе не в этом, а в общечеловеческом. Классикой становились именно те произведения, которые рассказывали о вечном — о добре и зле, о их борьбе в человеке, о любви и смерти, — только в притчевой форме. А различаются они только индивидуальностью художника, в истинном смысле этого слова, т. е. имеющего свой взгляд на человечество и мир, в котором он живет.

Предваряя «Золушку», Шварц оправдывался: «Старинная сказка, которая родилась много, много веков назад, и с тех пор всё живет да живет, и каждый рассказывает её на свой лад». Останавливаюсь на этом столь подробно потому, что и в 1951 году, как Шварц писал дочери: «пересматривают закон об авторском праве, отчего задерживают авторские за «Снежную королеву», так как её причислили к инсценировкам». А ещё через пятнадцать лет, защищая диплом о Шварце — кинематографисте, я пытался доказать, что его «Дон Кихот» — оригинальное, совершенно самостоятельное произведение: но мой оппонент, старший редактор Ленфильма, без всяких доказательств объявил, что это обычная экранизация, и красного диплома я не увидел, как своих ушей.

Эсхил, Софокл, Еврипид пользовались общеизвестными сюжетами мифов; Плавт, Теренций, Сенека — сюжетами своих предшественников; а Ж. Расин и П. Корнель, В. Озеров и И. Анненский, Ж. Ануй и Ж.-П. Сартр переосмысляли их. Пользовались чужими сюжетами Шекспир, Пушкин, Шоу и Брехт. И никто никогда не считал это чем-то зазорным.

В сказке о Снежной королеве у Андерсена многое случайно. Осколки зеркала, изобретенного «злющим, презлющим» троллем, носятся по свету, раня то одного, то другого. «Некоторым людям осколки попадают прямо в сердце, и это хуже всего: сердце превращается в кусок льда». Кай и Герда сидели и рассматривали книжку с картинками, когда на башенных часах пробило пять. «Ай! — вскричал вдруг мальчик. — Меня кольнуло прямо в сердце и что-то попало в глаз!» — Такова завязка сказки.

Кай и Герда — обычные дети. С тем же успехом осколки дьявольского зеркала могли попасть в любого другого мальчика или девочку, в любого взрослого, что и случалось, будет случаться и после. Это произошло летом. А зимой, катаясь на санках, Кай прицепился к красивым саням, и с тех пор его никто не видел. Наступила весна. Герда решила, что «Кай умер и больше не вернется». Но солнечный луч и ласточки не верят в это. Тогда Герда решает спросить у реки, не знает ли она, что случилось с Каем. В лодку Герда попадает случайно, как случайно и то, что лодка отплыла от берега.

В сказке Андерсена всё закончилось благополучно. Кай и Герда возвращаются домой, и «холодное, пустынное великолепие чертогов Снежной королевы было забыто ими, как тяжелый сон».

У Шварца Кай становится Кеем. И если у датчанина Кай и Герда — дети, не лучше и не хуже других таких же детей, то у Шварца они — лучшие. «Во всем доме (а может быть, — и в городе. — Е. Б.) нет людей дружнее», у них «горячие сердца», и именно поэтому силы зла обрушиваются на них.

В пьесе завязкой служит сцена на чердаке, где живут наши герои. Коммерции советник, любитель наживаться на редкостях, является к бабушке, чтобы выторговать розовый куст, цветущий даже зимой. Летом он торгует льдом, зимой не прочь разводить розы. Всё продается, считает он, но от этих бедняков розовый куст он не получает. И тогда Советник обращается за помощью к Снежной королеве.

Вскоре Шварц пьесу переделает в сценарий. И там философское звучание станет ещё отчетливей и глубже. Он начинается с диалога Домового и Флюгера на крыше дома, которых в пьесе не было. Уже второй день дует северный ветер, а у жильцов, что живут на чердаке, нет дров. Домовой заглядывает в окно, хочет узнать, как поживают его любимые бабушка с внуками. Но ничего не видно, — все стекло покрыто ледяным узором.

«— Это от того, что Снежная королева взглянула на них сегодня ночью, пролетая мимо, — поёт жестяной петух.

— Она здесь? — восклицает старичок. — Ну, быть беде!

— Почему? — кричит петух.

— Ох, быть беде, — басит старичок. — Мой любимый Ганс Христиан, который сочиняет такие славные сказки, вырастил среди зимы удивительный розовый куст. Розы на нем цветут и не отцветают, пока люди, владеющие им, живут дружно. Ганс Христиан подарил этот куст своим соседям — девочке Герде, мальчику Кею и их бабушке. И если Снежная королева проведает об этом, быть беде, ох быть беде!.. Ах, Снежная королева уже, наверное, проведала об всем! Ведь она заглянула к ним в окно!».

Этот небольшой диалог как бы переакцентирует смысл конфликта. Здесь в борьбу вступает сразу всё царство холода во главе со Снежной королевой, гармонию которого нарушают горячие, дружеские отношения между людьми, распустившиеся посреди зимы розы. И она посылает Советника, как своего агента. А когда тот не справляется с поручением, сама вступает в действие. Так, при почти сохранившихся диалогах, замысел автора раскрывается более ёмко, выходит на более высокий уровень.

«В «Снежной королеве» много значит то, что есть перечувствованная, переосмысленная, перерассказанная старая сказка, — писал много лет спустя Евгений Калмановский. — Заново проживается то, что издавна вошло в общее культурное сознание. В основе большинства сказок Шварца, как известно, лежат заимствованные им чужие сюжеты, хотя ни одной заимствованной, чужой фразы там нет. У Шварца и по этой части все — в соответствии с его творческой, со всей его человеческой природой. Вне определенной природы личности в подобных перессказываниях может выйти лишь разнузданное толчение словес, иногда имеющее даже успех, для меня загадочный по своей сути. Шварц же придает старому сюжету нынешнее культурно реактивное течение. Вместе с автором мы проходим путь сегодняшнего восприятия старого сюжета. Дескать, проживем этот сюжет всем нашим душевно-духовным содержанием. И прожили.

Евгения Львовича чаще привлекали популярнейшие, каждому известные сказки: «Красная Шапочка». «Снежная королева», «Золушка», «Новое платье короля», «Принцесса и свинопас». Их знает всяк». Добавим сюда и «Тень».

Нетрудно догадаться, что Сказочник написан с Андерсена. Тому, как и писателю, по бедности удалось пойти учиться позже сверстников. Малыши дразнили переростка, и ему приходилось, откупаясь, рассказывать им сказки. С тех пор он и научился их сочинять, с тех пор он стал бояться детей. В сценарии Шварц не скрывает, что Сказочник — Андерсен, ведь его даже зовут Ганс Христиан. Но сказочник — и сам Шварц, потому что он не боится детей, а любит, как любил их автор Сказочника.

Ко времени «Снежной королевы» и «Тени», первый акт которого уже был написан Шварцем, у него сложилось свое, вполне определенное понимание современной сказки и своего места в ней. Об этом он сказал (или — написал) в коротком интервью (или — заметке), где поделился с читателями своими размышлениями об этом: «В работе над пьесами-сказками я исхожу из следующей рабочей гипотезы. То, что есть у Андерсена, Шамиссо, у любого сказочника, — всё это сказочная действительность, всё это существующие факты, которые они рассказывают так, как им удобно, подчиняясь законам художественной прозы. Но сказочник, рассказывая, мог кое-что забыть, кое о чем умолчать, а драматург, работая над сказкой, имеет возможность собрать более подробные сведения о происходящих событиях. Правда, законы сказочной действительности отличаются от бытовых, но тем не менее это законы и очень строгие законы. События, которые происходят в сказочной стране, очень ярки, а яркость — одно из лучших свойств театра. Поэтому сказочные события могут зазвучать в театре с особой убедительностью…» (Искусство и жизнь. 1940. № 4).

К тому же Шварц всегда старался избежать излишней «волшебности», чудотворчества, ибо считал, что «если бы были чудесные возможности, то не было бы никакой заслуги» его героев в совершаемых ими поступках. Поэтому столь чужды ему были уже в конце жизни советы дирекции Союздетфильма, которая требовала от автора, чтобы в «Марье искуснице» Солдату помогали «силы природы, его сугубо-солдатские атрибуты (ружье, лопата и др.)» и чтобы он стал обладателем «чудесных предметов, например, сапог-скороходов, шапки-невидимки и т. д.». А у Шварца ему помогали смекалка, бесстрашие и способность и в нелюдях распознавать человеческое. В этом-то и была его сила и сила воздействия сказки на зрителей. А в заявке на сценарий «Кот в сапогах» (1943) Фея говорила Коту, что «она сама очень просто могла бы с помощью волшебной палочки сделать счастливым сына мельника, могла бы сделать богатым и знатным. Но богатство и знатность, которые даются человеку слишком легко, по мановению волшебной палочки, не всегда идут ему впрок».

Даже хозяин, казалось бы, сказки — Сказочник — не всесилен. Чтобы победить, он вынужден сражаться с Советником, он позволяет Королю подставить себе ножку, а Маленькой разбойнице сделать себя пленником. Поэтому Герде приходится самой преодолевать столько препятствий, поэтому, вырвавшись из ледяного плена и победив, казалось бы, силы холода, герои шварцевской «Снежной королевы» не только не забудут случившегося, но станут ещё дружнее, и сердца их запылают ещё ярче. А опыт, полученный ими в схватке со Снежной королевой и её царством, они используют, если им снова придется столкнуться с силами холода и равнодушия.

О спектакле Нового ТЮЗа наиболее лаконично написал Сим. Дрейден: «В Новом ТЮЗ стремятся каждый свой шаг проверять словами Станиславского: «В театре для детей надо играть, как в театре для взрослых, только чище и лучше». «Чище и лучше» — для работников театра не только эстетический, но и моральный принцип… Актеры учатся творить на сцене, на каждом представлении, сотню раз игранной пьесы… Бережность к слову писателя сочетается с хорошей творческой придирчивостью, отвращением к «общим словам» и близлежащим штампам…» (Известия. 1940. 16 апр.).

А 4 марта 1940 г. показал премьеру «Снежной королевы» Московский театр для детей. Режиссеры И. Доронин и А. Окунчиков, художники С. Вишневецкая и Е. Фрадкина, композитор А. Голубенцев. Сказочника сыграл С. Гущанский, Герду — А. Нестерова, Кея — К. Тульская, бабушку — Л. Бальи, Советника — В. Вегнер, Атаманшу — Г. Ардасенова, маленькую разбойницу — И. Викторова, Короля — И. Стрепихеев, принца и принцессу — 3. Сажин и М. Казакова, Ворона и Ворону — В. Егоров и Е. Щировская.

«Евгений Шварц по произведениям великого сказочника Андерсена создал изящную и увлекательную пьесу, в которой игра андерсеновских образов не потускнела, а заново понятая, оцененная с точки зрения нашей современности, приобрела ещё большую прелесть, — писал тогда коллега Шварца по перу Лев Кассиль, который тоже не захотел обойтись без сравнения произведения двух сказочников. — Фраза Шварца, легкая, ироничная, игровая, близка манере Андерсена. Хороший и верный литературный вкус позволили ему населить мир пьесы образами, персонажами, которые, оставаясь целиком сказочными, в то же время неназойливо напоминают о своей близости к реальной, будничной жизни. Тут есть и чему поучиться маленькому зрителю, взволнованно следящему за злоключениями мужественной Герды, которая сквозь препятствия, сквозь снежные бури, пробирается к потерянному Кею… В Московском театре для детей «Снежная королева» пришлась очень ко двору… Это спектакль верной театральной культуры. Работа постановщиков И. Доронина и А. Окунчикова чувствуется в прекрасном обращении слова и действия. Жест в этом спектакле очень крепко связан со словами… Музыка А. Голубенцева приятна, но её мало в спектакле, и большей частью она несет служебную нагрузку, являясь как бы продолжением шумового оформления» (Правда. 1940. 26 марта).

А Борису Фальковичу удалось подметить нечто другое, и уже вне связи с Андерсеном. «Способность взглянуть на мир глазами ребенка, — писал он, — умение облечь большую общечеловеческую идею в рамку простых и сердечных слов — вот ключ мастерства сказочника, ключ, который, на наш взгляд, держит в руках Евгений Шварц… Коллективу Московского театра для детей во главе с режиссерами И. Дорониным и А. Окунчиковым удалось найти тот простой, сердечный и, мы сказали бы, наивный тон рассказа, который всегда делает сказку такой близкой и доступной, таинственной и увлекательной… «Снежная королева» — подлинно сказочный, трогательный и умный спектакль» (Комсомольская правда. 1940. 29 марта).

И как бы подводя итоги этого творческого периода Евгения Львовича, М. Янковский в книжке о Новом ТЮЗе (1940) писал, что «Шварц принес в детский театр не сюсюкающую сказочку, а большую литературу Принес Перро, Андерсена, принес самого себя, потому что, отталкиваясь от мотивов великих сказочников, он очень много шварцевского вложил в каждый сюжет, в каждый образ… Героям шварцевских пьес приходится подчас трудно. Но волевое начало, вера в победу, дружба и преданность побеждают… Пьесы Шварца гуманистичны, они пробуждают в зрителе лучшие человеческие чувства. Драматург не развлекает зрителя-ребенка замысловатым сюжетом, а дает в руки ему путеводную нить для собственного жизненного поведения… И с помощью «лучших — взрослых» дети находят правильные пути для самооценки и жизненного ориентира. Таковы особенности пьес Евг. Шварца, которого мы считаем самым талантливым детским драматургом-сказочником нашей страны».

Трудно назвать детский театр страны, где, начиная с сорокового года, не ставилась бы «Снежная королева». Идет она и до сих пор. В том числе и в кукольных театрах. Первым из них был Московский областной театр кукол (1940; постановка В. Швамбергера, художник А. Андриевич). Первый перевод пьесы был сделан для Эстонского драматического театра в 1941 году (режиссер Мета Лутс), который «зрители дети разных возрастов самые непосредственные, самые жадные, самые чуткие — встречали спектакль исключительно тепло…» (Советская Эстония. 1941. 8 мая). Кстати, Советника в этом спектакле исполнял известный в будущем артист театра и кино О. Эскола.

— Прошла «Снежная королева» у Зона, потом в Москве. Вот привез я папу на спектакль. Он держался все так же прямо, как до болезни. Голова откинута назад. Он строен, как прежде. Но глаза глядят, не видя. Он сохранил десятую часть зрения в одном глазу. Но бокового зрения. Ему надо отвернуть чуть-чуть голову от предмета, который рассматривает, только тогда попадает он в поле его зрения. О бормотание! Проще можно сказать; ему надо взглянуть на предмет искоса, чтобы тот попал в поле его зрения. Я боюсь, что отцу станет худо в жарком тюзовском зале, но все обходится благополучно. Только он плачет, когда его трогает спектакль или шумная реакция зрителей. Через некоторое время после папиной болезни заболевает мама. Симптон Мильнера. Поэтому на тюзовском спектакле её нет. Припадки головокружения и тошноты начинаются у неё внезапно, она не решается выходить. Я бываю у них почти каждый день…

Я всегда стараюсь рассказать что-нибудь, развлечь, но о своих делах говорю неохотно. О своей работе. Мне стыдно почему-то. А как раз это и важно ему. Человек больше сорока лет работал с утра до вечера, и вдруг сразу несчастье оторвало его от жизни. Теперь он жил нашей жизнью… Мне как будто и не в чем себя упрекнуть, но трудно держаться ровно и ласково с больными и слабыми, когда не было в семье привычного ровного и ласкового тона. Впрочем, живем мы дружнее, чем когда бы то ни было. И я снимаю дачу в Луге с тем, чтобы перевести к нам отца. Мама отказывается ехать. На даче, через пустырь от нас живет Наташа. А за углом сняли мы дачу для Сашеньки Олейникова и его бабушки, матери Ларисы (жены Николая Макаровича). Легенькая, сожженная горем, оскорбленная несчастьями, которые сыпались на неё, словно по злому умыслу, она недоверчиво смотрела на весь мир. Думаю, что и на нас заодно.

…Впервые в это лето начались у папы припадки сердечной недостаточности с застойными явлениями в легких, с кровохарканьем. Катя ему впрыскивала камфару. Отец боялся, когда уезжали мы в город, а это приходилось делать иной раз…