«Ундервуд». Завершение истории
«Ундервуд». Завершение истории
Несмотря на различные препоны, на очередном заседании Художественно-Педагогического совета 7 сентября в репертуар ТЮЗа сезона 1928/29 г. были включены «разрешенные Облреперткомом» новые пьесы, в том числе и «Ундервуд». Но, кажется, театру опять не удалось преодолеть какую-то враждебную силу. Сужу об этом потому, что на Совете 3 мая 1929 года Борис Зон снова предлагает включить в репертуар пьесу Шварца, «которая в свое время вызвала возражения со стороны отдельных членов Совета».
Опять прочитывается «Ундервуд». На этот раз сдался даже А. Дальский — «зам. зав. ТЮЗа»: «В свое время я высказывался против этой пьесы по соображениям её идеологической малоценности. И другие товарищи в Совете её трактовали как мастерски сделанный анекдот. В настоящее время опыт нам показал, что пьесы с серьезной идеологически-ценной проблематикой темы превышают уровень понимания наших младших зрителей. По-видимому, вопрос о репертуаре следует разрешать в зависимости от конкретной обстановки. «Ундервуд» — единственная пьеса, которая при незначительных литературных изменениях может отвечать уровню понимания малышей. Из неё можно сделать занимательный спектакль. Если рассматривать «Ундервуд» как советскую сказку, то, при условии выправления некоторых идеологических нечёткостей, её можно поставить для младшего возраста. Необходимо дать автору конкретные задания для переработки. Сомнительные моменты могут быть выправлены и в режиссерской работе».
Постановили: «Принципиально считать пьесу «Ундервуд» намеченной к постановке».
«Я буквально вцепился в пьесу, — вспоминал Б. Зон. — Шутка ли — первая советская сказка, как окрестили её актеры… Пьеса проходила все репертуарные и прочие инстанции со скрипом. Очень сбивали с толку кажущиеся жанровые противоречия пьесы. Судите сами: удивительно все похоже на сказку, и вместе с тем это наша жизнь и наши дни. Понятное дело, получив в руки такой увлекательный материал, театр постарался до конца раскрыть сказочные намеки автора…».
Борис Вульфович вел дневник репетиций. Первая состоялась 9 мая. «Репетирую «Ундервуд», — записал он на следующий день. — Ставим «наперекор стихиям». Режиссируем вместе с Брянцевым. Вчера была читка и первая репетиция. Сегодня вторая. Работаю с удовольствием». Режиссерские функции распределились следующим образом: Брянцев работал с художником, а Зон — с артистами.
«14, 15, 16 мая. 4, 5, 6 репетиции. Третьего дня плохо, вчера хорошо, сегодня кое-что хорошо, а кое-что плохо. Плохо отсутствие точной планировки, а надежда на скорую и, главное, на хорошую монтировку крайне слаба. Сначала у нас с А. А. был план свести художника к минимуму, сейчас же Бейер уже стряпает проекты, первый из которых сегодня нами зарезан. Стрельников принес эскизы музыки к 1-му акту».
«31 мая. 16-я репетиция. Работали 2-й акт. Весело. Первый далеко ещё не готов, но налажен полностью».
«5 июня. Вчера вечером 20-я репетиция. Женские сцены. Идет у Охитиной, у Уваровой. Неясно с Пугачевой, не могу добиться мягкости и легкости. Слабо пока у Черкасова. Утром сегодня 21-я репетиция. Шварц дает новые стихи Маршака. Волнует радио. Автомобиля не будет в этот раз. Я придумал кое-что другое, но не знаю ещё, хорошо ли это. Возможно, пьесу придется отложить до будущего сезона. Брянцев же вообще утешил, что спектакль ещё могут зарезать на просмотре. А я очень верю в этот спектакль».
«13 июня. 28 репетиция. Прогнал всё. Не играли лишь последнюю картину, остальное пытаемся играть. Выходит ещё немногое. Вечером первый раз на станках, а затем останутся две репетиции. В них надо доделать последнюю картину и что можно в ролях».
«14 июня. 29 репетиция. Работали с 7 до 12. Неожиданно вялым показался первый акт, за исключением конца, который здорово сыграл Полицеймако. Крайне смело, «работая на трубе». Появились живые нотки у Черкасова. Танцы, песенка и фокусы идут у него великолепно. «Цитаты» много хуже. Но вообще второй акт вчера оказался гораздо занимательнее первого. Уварова очень хороша. Хорош будет и 3-й акт, конец (милиционеры на крыше) и радио. Самый финал ещё не разрешен. Декорации в полном смысле «нейтральные», художник (к счастью) «отсутствует»».
К концу репетиций стал появляться Шварц. «18 июня. 33-я репетиция. Накануне автор принес частушки (очень милые) и конферанс к фокусам (легкий и довольно остроумный). Частушки поют Маркелова и Берта Волохонская — хорошо, особенно последняя. Ей же поручил чтение «Оркестра» перед 3 актом.
Сегодня прогнали 1-й и 3-й акты. Присутствие Шварца и Гаккеля очень сковывало актеров. Они жали и были явно смущены. И тем не менее, действие идет. Полезно даже иногда ставить такие мешающие рогатки».
«23 июня. Вчера открытая генеральная репетиция прошла с большим успехом и совершенно без накладок. В заседании Худсовета после просмотра развернулся весьма оживленный диспут. Одни (Дрейден, Мазинг, Подминский) признают спектакль и со стороны формальной и со стороны идеологической. Они указывают ряд маленьких недочетов, но в целом говорят об «Ундервуде», как о блестящем, интересном спектакле. Другие (Ромм, Канатчикова), признавая формальные достоинства вещи, настаивают на прежних своих сомнениях: мистика, жуть, мачеха и проч. Отдельно глупости говорит Дальский… А в общем, прием положительный, а принимая во внимание зрительный зал, отличный.
Главное — собственное мнение. Я доволен большею частью спектакля. При выпуске премьеры осенью надо остановиться главным образом на 1-й картине 3-го акта. Здесь нужны сокращения и доработка роли Любашевского. Необходимо доделать роли Черкасова в словесной её части.
Успокоить Пугачеву.
Уточнить Уварову и Полицеймако.
Развить Чиркова.
М. б. чуть облегчить девочек.
Добиться полного совпадения реплик текстовых и музыкальных со светом. Добавить и увеличить количественно сцены драк и погонь обязательно».
А спектакль, даже на этой незавершенной стадии, удостоился печатного отклика. «Увлекательный «детский детектив», построенный Е. Шварцем на обычной сказочной конструкции, был встречен на общественном просмотре спектакля общим одобрением, — сообщал читателям Владимир Гранат. — «Ундервуд» открывает новый период в работе театра — период современной детской сказки, совсем не похожей на наше традиционное представление о сказочном жанре».
16 апреля 1929 года у Гаянэ Николаевны родилась дочь Наташа. Но и этим она уже не смогла удержать Евгения Львовича. Через два месяца он окончательно ушел к Екатерине Ивановне. С великим трудом они получили две комнаты на Литейном проспекте. Тогда для писателей построили новый дом на Троицкой улице, и наиболее «маститые» въезжали туда. А оставшаяся от них жилплощадь отдавалась другим, менее маститым, писателям.
— Теперь я понимаю, что сильнее всего в моей жизни была любовь. Влюбленность. Любовь к Милочке определила детство и юность. Первый брак был несчастным потому, что домашние яды выжгли, выели любовь из моей жизни. Но вот я стал искать, придумывать влюбленность. Притворяться. Пока в 1928 году не встретился с Катей, и кончились неистовые будни моей семейной жизни. Снова любовь, не слабее первой, наполнила жизнь. И я чудом ушел из дому. И стал строить новый. И новее всего для меня стало счастье в любви. Я спешил домой, не веря себе. До тех дней я боялся дома, а тут стал любить его. Убегать домой, а не из дому. Я не знал, куда заведет меня жизнь. Как и прежде, пальцем не хотел шевельнуть. Куда везут, туда и везут. Только теперь все представлялось другим. Поезд переменился. Написал и почувствовал, как неверно рассказываю. Всё время выбирал я одно из двух, всё время пробирался своей дорогой на свой лад, а в те дни равнодушной минуты не случалось. Я не сделал бы ни шагу, чтобы выгадать или завоевать. Не по благородству, а из честолюбия. И самолюбия. Из страха боли. И писал немного. Потому что жил. Все имело смысл…
За счастье новой жизни приходилось платить — переносить тяжелые дни постоянных Катиных болезней. Не легче, а с каждым днём тяжелее становились отношения со старым домом. Трудно было каждое посещение дочки, а отказаться от них не мог. С каждым днём я все больше привязывался к ней. И как теперь понимаю, я не убегал от расплаты. Не уклонялся. В декабре 29 года Катюша очень тяжело заболела. Сил нет рассказать, как и почему. И я, как теперь вижу, принял этот удар добросовестно, расплачивался по мере сил. Ладно, об этом хватит. Все равно я с ужасом вспоминаю о тех днях и ночах. Какая там добросовестность! Всякое несчастье прежде всего безобразно.
А Гаянэ Николаевна рассказывала, что она все узнала «в июле 29-го. У него уже тогда была Катя. Мы выяснили отношения, и в октябре он окончательно ушел. Все его вещички я выбросила ему в окно. Через год Наташа заболела тяжелой формой скарлатины. Даже доктор-волшебник признал свою беспомощность. Женя переживал ужасно. Он никогда не был верующим или чем-то ещё в этом роде, но здесь он считал, что это возмездие ему за то, что он бросил дочь. Он уговаривал меня прогнать мужа (я довольно быстро вышла замуж), чтобы он мог вернуться в семью и тем искупить свою вину».
— Любовь моя к Наташе росла вместе с ней. Любовь к дочери пронизывала всю мою жизнь, вплеталась в сны. Летом, приехав в Песочную, где Ганя снимала дачу, я разговаривал с Исхуги Романовной, когда вдруг услышал звон бубенчиков. Я оглянулся. Это Наташа старалась обратить на себя внимание. Она трясла лакированные, новые вожжи с бубенцами, висевшие в углу кровати. Я их ещё не видел. Когда я обернулся, Наташа показала мне свою новую игрушку и улыбнулась застенчиво. Когда немного погодя пошел я к дверям, чтобы прихлопнуть их плотнее, Наташа горестно вскрикнула и чуть не заплакала. Она думала, что я ухожу. Так я занял место в её жизни. Уже прочно. Мы уходили с ней гулять на речку, разглядывали с узенького пешеходного мостика бегущую воду. Говорил все я, а Наташа только требовала объяснений, указывая пальцем. Сама высказывалась редко. Только однажды, когда мы вышли на улицу после дождя, она показала на лужу, покачала головой и сказала укоризненно: «Ай, ай, ай!» За прошлый год пережили мы много. Наташа болела скарлатиной, и я не отходил от неё. И после болезни радовалась она всякий раз, когда я появлялся. Во время болезни она вдруг заговорила. И стала называть меня «папа», а потом — «батька». Старуха няня, стоя с Наташей у окна, сказала: «Вон твой батька идет», и Наташе это новое прозвище почему-то очень пришлось по душе. Итак, мы очень сблизились с дочкой за зиму… Вместе с любовью к дочке росло у меня вечное беспокойство за неё. Но вот ещё издали слышу я её, и наконец вижу в садике белое её платьице. Я окликаю Наташу. Она замирает, выпрямившись, как будто мой зов испугал её, а затем бросается мне навстречу, повисает у меня на шее…
Первого сентября труппа ТЮЗа собралась после каникулярных отпусков. А уже второго началось восстановление «Ундервуда». Ник. Черкасова заменили Г. Эрасмусом. 22 сентября Б. Зон записал: «Генеральная прошла хорошо. Премьера с большим успехом. Всех репетиций было 60 (40 и 20). Сегодня второй спектакль».
В спектакле были заняты: О. Черкасова (Мария Ивановна), А. Охитина и Е. Ваккерова (ее дочери Иринка и Анька), Е. Уварова (Варвара Константиновна Круглова, по прозвищу Варварка), К. Пугачева (ее падчерица, пионерка Маруся), В. Полицеймако (Маркушка, дурачок), Г. Эрасмус (Волчек, студент Техникума сценических искусств), Б. Чирков (Мячик, студент Политехникума), Л. Любашевский (Антоша, старик-часовщик). Режиссеры А. Брянцев и Б. Зон, композитор Н. Стрельников, художник В. Бейер. Програмку и спектакль предваряло пояснение, которое могло бы сойти за рассказ. Вернее — предложение послеспектаклевой игры:
«Если вы хотите посмотреть дом, где случилось все, что рассказывается у нас в пьесе, то садитесь на девятый номер. Девятый номер останавливается в Лесном, около Политехнического института. Идите мимо института все время прямо, пока не кончится парк и начнутся дома. Здесь вы сразу поверните налево. Еще пять минут ходьбы — и вы увидите мостик. За мостиком стоит точно такой дом, как у нас на сцене. Вправо от дома клуб. Над входом в клуб огромный громкоговоритель. Когда идет радиопередача, во дворе нашего дома слышно все, до последнего слова.
В доме за мостиком до сих пор живут те самые люди, которые выведены на сцене в пьесе «Ундервуд». Варварки, правда, нет, но вы можете зайти в её комнату. Посмотрите на её шкаф и буфет. Шкаф заперт на пять замков, а буфет на четыре. Варварка, как видно, очень боялась, чтобы кто-нибудь не увидел, что она прячет. А рядом грязная, сырая кладовка. Там на полу спала пионерка Маруся. Мария Ивановна, Иринка, Анька, студенты Мячик и Волчек до сих пор живут в доме за мостиком.
В нашей пьесе рассказано, что случилось со всеми этими людьми прошлым летом. Пьеса называется «Ундервуд» потому, что все вышло из-за пишущей машинки фабрики Ундервуд. Из-за машинки попала в беду Маруся. Она попала в очень большую беду, и некого ей было позвать на помощь. Удалось ли ей выпутаться из беды? Чтоб всем интересней было смотреть пьесу, мы не скажем вам заранее, удалось ли ей это или нет. Скажем только, что Варварка, из-за которой попала в беду Маруся, — старуха ловкая, хитрая, быстрая. С ней и взрослый не всякий справился бы, а Марусе прошлым летом всего было тринадцать лет. Вот и всё.
Если вам действительно удастся побывать в Лесном, в том самом доме, что стоит у нас на сцене, приглашайте всех жильцов побывать в ТЮЗе. Пусть поглядят, похоже ли их играют.
Евгений Шварц».
С тех пор все героини-девочки в большинстве «реальных» произведений Шварца будут носить имя Маруся. А герои-мальчики (начиная с первой пьесы) — Сережа Орлов. Частенько Орловой будет и Маруся. А Варварка (варварка) — нехорошая тетя появится у Шварца ещё и в «Докторе Айболите».
Успех у зрителей — детей и их родителей был необычайный. На спектакль откликнулись все повременные издания Ленинграда. И большинство театральных критиков отзывалось о пьесе и спектакле с большим пиететом. «В субботу, 21/IX, премьерой «Ундервуда» Е. Шварца открылся ленинградский театр юного зрителя, положивший таким образом начало театрального сезона в Ленинграде (первая премьера), — сообщал журнал «Печать и революция» (Кн. 10)… — Спектакль «Ундервуд» следует признать весьма удачным. Прежде всего интересна сама пьеса — любопытная попытка соединения сказочного материала с современной тематикой. Захватывающая интрига, динамическое развитие действия, сжатый, образный язык и оригинальное разрешение некоторых коллизий — все это дало прекрасный материал для построения увлекательного волнующего спектакля, целиком захватывающего пионерскую аудиторию». «Впервые, хотя и сторонним намеком, со сцены ТЮЗа прозвучала советская тема, — отмечал М. Янковский в журнале «Рабочий и театр» (№ 39). — Правда, тема предстала в своеобразном преображении, она сочеталась со сказкой, детективом, даже гиньолем, она обросла внешне занимательным, увлекательным сюжетом, заставила детскую аудиторию трепетать, волноваться, вместе с прекрасными тюзовскими актерами пережить необычайное приключение… Мы не ошибемся, если скажем, что «Ундервуд» является одной из самых ярких работ Театра Юных Зрителей… «Ундервуд» доказывает, что современная тема возможна в детском театре, что советская тема и сценические приемы её воплощения — безграничны».
Но более подробно разглядел и прочувствовал спектакль и его драматургическую первооснову Адриан Пиотровский. «Театр юных зрителей открыл сезон интересным и свежим спектаклем — пьесой Евг. Шварца «Ундервуд», — писал он в журнале «Жизнь искусства» (№ 39). — Сказка, лишенная всякой фантастики и чертовщины, построенная на советском бытовом материале, увлекательная и напряженная по сюжету, лаконичная и острая по диалогу, стремительная по темпу — вот что такое «Ундервуд». На сцене фигурируют новые для ТЮЗа типы персонажей: девочка-пионерка, комсомольцы-вузовцы. Место действия — совершенно реальное: дачный поселок в Лесном. Время — «прошлое лето»… Придя к сказке, ТЮЗ обращается к столь близко связанному с ней обобщенному синтетическому стилю исполнения. Музыка, танцы, акробатика, движение — все это подлинная стихия детского театра… И опыт проделанной театром работы на ином своеобразном материале не прошел даром. Актерское исполнение стало более уверенным и четким… Режиссёрски спектакль сделан очень хорошо. Примечательны мизансцены, построенные на игре вещей (напр., остроумный показ времени, необходимого для поимки преступников, путем обыгрывания маятника больших часов в часовой лавке). Скромная, но весьма удобная для игры декорация В. И. Бейера хорошо использована в спектакле и, по обыкновению, дает возможность применения интересных игровых трюков. Нельзя не отметить, наконец, похвалой превосходную музыку Н. Стрельникова, органически увязанную с действием, врывающуюся в него, подчеркивающую и выделяющую те или иные ситуации и временами сплетающуюся с игровыми моментами в своеобразный котрапунктический рисунок».
Конечно, на премьере был весь Детский отдел ГИЗа.
— Первый раз в жизни я испытал, что такое успех, в ТЮЗе на премьере «Ундервуда». Я был ошеломлен, но запомнил особое послушное оживление зала, наслаждался им, но с унаследованной от мамы недоверчивостью. Но даже неумолимо строгие друзья мои хвалили. Житков, когда я вышел на вызовы, швырнул в общем шуме, особом, тюзовском, на сцену свою шапку. Утром я пришел в редакцию. Все говорят о текущих делах. Я закричал: «Товарищи, да вы с ума сошли! Говорите о вчерашнем спектакле!» Неумолимые друзья мои добродушно засмеялись. Молчаливый Лапшин убежденно похвалил. Я был счастлив. Но держался я тем не менее так, что об успехе моем быстро забыли. Впрочем, Хармс довольно заметно с самого начала презирал пьесу. И я понимал за что. Маршак смотрел спектакль строго, посверкивая очками, потом, дня через два, глядя в сторону, сказал, что если уж писать пьесу, то как Шекспир. И жизнь пошла так, будто никакой премьеры не было. И в моем опыте как будто ничего не прибавилось. За новую пьесу я взялся как за первую — и так всю жизнь.
Оценка Маршака странна, ибо и в его наследии не было и не будет ни одной «шекспироносной» пьесы.
Но история с «Ундервудом» ещё продолжалась, и не всё так гладко было уже с самого начала. Хотя Н. Верховский в «Красной газете» (24 сент.) и писал, что театр «открылся ярким и бодрым спектаклем», что «пьеса ладно скроена и крепко сшита», однако утверждал, что «голый интерес к фабуле заполняет внимание зрительного зала целиком, не доставляя никакой иной пищи сознанию». И поэтому, «если спектакль «Ундервуд» есть некая принципиальная линия театра, то против него будут возражения. Но если это только красочный, яркий блик в репертуаре, цель которого беспечно сверкать, увлекать и развлекать, и если вслед за «Ундервудом» театр покажет вещи идейно более насыщенные, то появление отчетной постановки получит оправдание». «На современном материале Шварц построил словесно-тонкую и сюжетно очень остроумную трагикомедию, — продолжал мысль коллеги С. Цимбал. — Но драматург не сумел во время удержаться от ряда формально соблазнительных изобразительных приемов… Поэтому «зло», действующее в пьесе, не только не получилось «злом» тривиальным, выдуманным (будто в нашей «буче — боевой и кипучей» зло может быть лишь тривиальным, на которое наступишь каблуком, — его и нету. — Е. Б.), но и более театрально-выпуклым и действенным, нежели «добро»». А посему «драматург отчасти отрезал себе путь к тематическому, смысловому овладению аудиторией». А из-за того, что «театр не сумел преодолеть этой тенденции драматурга», «эффект спектакля оказался эффектом внешнего действия, в значительной степени общественно дезориентирующим маленьких зрителей».
И уж вовсе нес несуразицу критик-дилетант, некто М. М. из «Ленинских искр», наверняка по заказу чиновничьего центра педологов. Цитировать его не стану, а приведу некоторые антиаргументы О. Адамовича из «Смены» (19 окт.), который назвал свое выступление «Травить нельзя и зубоскалить тоже…». Большинство критиков «признали ценность новой постановки ТЮЗа, — писал он. В чем она, эта ценность? В том, что здесь (почитай, впервые) сделана (и довольно удачно) попытка показать обновленную и на новом, советском материале рассказанную сказку…» Но «совершенно неожиданно пионерская газета «Ленинские искры» стала на позиции прямой неприкрытой — не критики — травли спектакля и ТЮЗа вообще…» Автор приводил множество нелепостей нападок. Приведу одну из них, или, как он называет, «Залп № 1», в котором газета ругает пьесу «за то, что в ней не показаны пионерские лагеря, законы и обычаи, жизнь в отряде и прочая, прочая…» И объясняет, что пьеса «рассказывает не о лагере, а о домашнем житье-бытье и делах пионерки». (Подчеркнуто автором.) И тому подобное.
Не знаю, утешило ли это заступничество драматурга. Но кто-то из острословов в редакции после этой полемики все приставал к Шварцу — «а почему ты не показал пионеров в бане?» И вот в редакции началась новая «игра»: а давайте покажем пионеров на огороде… на заводе… на лыжах и коньках… на речке и на печке… в хате и на аэроплане…
И писали о пионерах на речке и на лыжах, на заводе и на огороде… Полистайте «Ежей» и «Чижей», посмотрите отдельные издания той поры. Все вы это найдете. В том числе и у Шварца.
Артисты любили играть в «Ундервуде». Зрители постоянно наполняли зал. Но спектаклю не дали умереть естественной смертью.
27 июня 1930 года в ТЮЗе обсуждался «Производственно-репертуарный план на сезон 1930/31 гг.», на котором, среди прочих проблем, возник вопрос об исключении «Ундервуда» из репертуара.
Из протокола: «т. Натан (Штейнварг) возражает против оставления в резерве «Ундервуда», снять который требует пионер-организация вокруг «Ленинских искр»..; т. Периль (ЛООНО) считает, что «Ундервуд» следует снять совсем…» Им возражает Б. Зон, который спрашивает «рационально ли снимать его после одного сезона и столь определенного успеха у зрительного зала, у прессы и комсомола?».
«Т. Ландис напоминает, что ГИЗ издает сейчас «Ундервуд». Как согласовать это со снятием его с репертуара?», а «т. (Н.) Бахтин (ТЮЗ) сообщает о том, что в школе было проведено обсуждение пьесы, и школьники высказались за сохранение её в репертуаре. Делегатское собрание высказалось и за, и против. Комсомольская печать дала положительный отзыв». И т. д.
И тем не менее было принято решение «снять с постановки пьесы «Ундервуд», «Том Сойер», «Дети Индии» и «Принц и нищий»», вероятно, чтобы ему одному не было скучно.
«Ундервуд» в 1930 году вышел отдельным изданием, но уже больше никогда и нигде не был поставлен. Однако в 1934 году журнал «Репертуарно-инструктивные письма по театру» (№ 7) будет рекомендовать «Ундервуд» к постановке, как «пьесу очень занимательную по сюжету, интрига которого построена умело и интересно, персонажи очень красочны и ярки. Язык живой, выразительный и высококачественный в литературном отношении». Тем не менее «малая актуальность заставляет удержаться от прямой рекомендации этой пьесы. Но надо признать, что литературные и сценические её достоинства ставят её выше большинства пьес нашего детского репертуара». Не «прямая рекомендация», вероятно, означала её не приказную установку: хотите — ставьте, хотите — не ставьте. И не ставили.
«Капризна и прихотлива судьба сказки в детском театре. Она знает крутые подъемы и столь же стремительные спады, — писала в «Советском искусстве» 1938 года (2 сент.) А. Бруштейн. — Пришли для сказки тяжелые времена. Подули враждебные бореи — педологи и другие хмурые люди из тогдашнего Наркомпроса, а также рапповские «идеологи» объявили беспощадную войну всяческой фантастике. Начался сказкоборческий погром… Любопытно, что в наступившие для сказки «годы изгнания» появилась интересная попытка создания некоего полусказочного гибрида. Таким гибридом была пьеса Евгения Шварца «Ундервуд». Сказочная фантастика была завуалирована в «Ундервуде» реалистическими подробностями… Все это очень скоро раскусили гонители сказки, и «Ундервуд» — скрытая сказка — отцвел, не успевши расцвести…».
Мало того, уже в конце 60-х годов шеститомная «История советского драматического театра» объявит постановку «Ундервуда» ошибкой ленинградского ТЮЗа.
Шварц не включит «Ундервуд» в единственный прижизненный сборник своих драматических произведений, выпущенный к его шестидесятилетию. Не вспомнит о нем и Екатерина Ивановна, когда будет собирать более полный его сборник, вышедший в 60-м.
Так Евгений Шварц стал детским драматургом.