Помощник

Помощник

В 1935 году Толстой переезжает в Москву. Заняв после смерти Горького место первого писателя, он оказывается на верху славы и почета. Такое впечатление, что вскоре спазм малодушия и приспособленчества у него проходит и в его позиции появляются новые акценты. «Прежде всего это происходит в литературно-публицистических статьях, утверждавших идеи Добра, Любви и Сострадания» (Перхин 1997: 39–41). В апреле 1936 года он попытался защитить Л. И. Добычина, которого подвергли уничтожающей критике. Толстой сказал в своем выступлении на роковом для Добычина собрании, уже после того, как затравленный писатель вышел из зала судилища в свой последний путь:

И вот когда роковой палец критика указал на него: «Формалист!», товарищи-писатели, те, что толкали его на путь <эсте>тизма, все до одного отступились без звука протеста. Товарищи его предали. Вот почему Добычин произнес рыдающим голосом несколько слов и пошел, шатаясь, из зала. Сама земля перестала быть опорой под ногами — что может быть страшнее, когда предали товарищи (Толстой 1996: 23).

На этом собрании Толстой лавировал, пытаясь защитить Добычина, но не слишком отклониться от навязанной официальной линии. Поэтому он хвалил Добычина за высокие художественные достижения и одновременно определял его как писателя, целиком принадлежащего прошлому. Такое поведение многим показалось отвратительным, но нельзя не признать, что, по крайней мере, он пытался умерить кровожадно настроенную писательскую свору.

Толстой оставался первоклассным организатором, и его инициативы, полные живого духа, раздражали чиновников. Начав с организации Клуба писателей в Ленинграде, он попытался сделать то же самое в Москве. Перхин пишет:

23 апреля 1938 года В. П. Ставский, руководитель Союза писателей, докладывал заведующему отделом печати ЦК ВКП(б) А. Е. Никитину об отрицательной, с его точки зрения, тенденции в работе Московского Клуба советских писателей, председателем Совета которого «состоит А. Н. Толстой». Беспокоило то, что «известная часть беспартийных писателей, в том числе В. Катаев… проявила в деле оживления работы клуба большую инициативу и хотела его сделать узким клубом избранных, предлагала принимать в его ряды не каждого члена и кандидата ССП, так как ряды ССП де сильно засорены». Ставский не без оснований видел в этом «тенденцию известного противопоставления Клуба — Союзу советских писателей» (Бабиченко 1997: 280, 281). Одним словом, возглавляемый Толстым Клуб писателей (с помощью Катаева) начинал превращаться в альтернативное, самостоятельное объединение, уходил от политического контроля (Перхин 2000: 181).

Все это время Толстой поддерживал Фадеева в борьбе за власть в Союзе писателей, где окопались бездарные и послушные литературные чиновники типа Ставского. Он подписал, вторым после Фадеева, письмо в редакцию «Правды» «О недостатках в работе Союза писателей», напечатанное 26 января 1939 года.

Толстой пытался оказать помощь гонимому Мейерхольду. В январе 1938 года, когда театр Мейерхольда был закрыт, Толстой обсуждал с ним постановку «Декабристов» Шапорина в Ленинграде (Перхин 2000: 181). Через год Толстой все еще пытался ему помочь. Ср.: «Уже потерявший свой театр, беспощадно избиваемый в печати, покинутый многими недавними друзьями, 4 января 1939 года Мейерхольд писал актеру Ю. М. Юрьеву: Вчера вечером был у меня А. Н. Толстой, читал мне новые куски из своей пьесы “Путь к победе”. Долго мы болтали» (Мейерхольд 1976: 351; цит. в: Оклянский 2009: 162). Толстой огорчался, что пьесы его не шли, писал новые, конъюнктурные, но все неудачно, и, очевидно, хотел пригласить Мейерхольда работать над постановкой очередной своей такой пьесы в театре Вахтангова.

В начале мая того же 1939 года Толстой, член президиума Союза советских писателей, вместе с А. Фадеевым, также членом президиума и секретарем Союза, пытались защитить Мейерхольда от нападок прессы на шевченковском пленуме в Киеве: о нем сказал несколько добрых слов Фадеев. Как считает Оклянский, он, незнакомый с Мейерхольдом и не разбирающийся в театре, сделал это по наущению Толстого (Оклянский 2009: 161). Мейерхольду они помочь уже не могли. Параллельно шли попытки Фадеева и Толстого защитить Михаила Кольцова. Толстой сдружился с Кольцовым во время посещения Толстыми Испании. Фадеев и Толстой выступили в пользу Кольцова в совместной статье в «Правде» 4 декабря 1938 года (Оклянский 2009: 173), а Толстые дали в честь Кольцова грандиозный званый обед у себя дома. Через несколько дней он был арестован. «Кольцов арестован. Уж вознесен был до небес. Каково-то пришлось Алексею Николаевичу. Он с Кольцовым очень дружил последнее время, говорила Людмила» (Шапорина 2011-1: 229). Этот арест поверг Толстых в неуверенность и страх. «Толстой был совершенно потрясен, они очень дружили последнее время. В ноябре, когда они были у нас, Людмила говорила: “Мы всячески избегаем знакомства с высокопоставенными людьми. Или они оказываются вредителями, или неинтересны. Они похожи на человека, сидящего у руля: машина дерет 500 км в час, он держится обеими руками за руль, трясется, по сторонам уже не смотрит и думает только об одном — как бы не погибнуть. Мы очень дружили с Михаилом Ефимовичем. «Вот уж не знаешь, где найдешь, где потеряешь» (Там же: 234).

А. Толстой и А. Фадеев

Перхин считает, что помощь жертвам гонений и борьба с писательским руководством создавали Толстому авторитет и репутацию «гуманиста» — настолько, что «вероятно, власть опасалась, особенно после смерти М. Горького, обрести в лице Толстого вождя сторонников “гуманитарной культуры”» (Перхин 2000: 178). Поэтому власть относится к нему с некоторым подозрением, ср.:

В июле 1939 года секретарь ЦК ВКП(б) А. А. Андреев сообщал И. В. Сталину в связи с проектом Указа Верховного Совета СССР о награждении писателей, что «в распоряжении НКВД имеются компрометирующие в той или иной степени материалы». При этом подчеркивалось, что сведения, касающиеся Толстого, «заслуживают внимания», хотя «ничего нового, не известного до этого ЦК ВКП(б), эти материалы не дают» (Бабиченко 1994: 38–39).

В январе 1939 года Толстой получил орден «Знак почета», но не орден Ленина, как это было в 1938 году, после повести «Хлеб» (Перхин 2000: 179 и сл.).

На этом фоне Толстой вмешивается в литературную судьбу Ахматовой. В 1938 году вторично арестовывают сына Ахматовой Л. Н. Гумилева. В 1939 году в жизни Ахматовой происходит резкий перелом: видимо, после того как Сталин на одном из совещаний спрашивает, почему не печатается Ахматова, впервые после долгих 17 лет вынужденного молчания ее начинают печатать в журналах, в начале 1940 года принимают в Союз писателей, и наконец в 1940 году выходит сборник ее стихотворений «Из шести книг» (Тименчик 2005: 294–295 прим. 16). Тименчик упоминает в этом контексте мнение А. В. Белинкова, связывавшего выход сборника 1940 года с резким изменением идеологической концепции в обстановке приближающейся войны, требующей консолидации общества (Там же: 296 прим. 19). В выходе этого сборника сыграл роль Толстой.

Книга Ахматовой распродается в один миг, за ней стоят в очередях, дерутся и платят астрономические суммы на черном рынке. Летом того же года в «Литературной газете» ее давний хулитель критик В. Перцов печатает о ней не вполне ругательную статью (возмутившую своим снисходительным тоном многих писателей). По словам Пастернака, Толстой думал, что кто-нибудь из настоящих писателей должен написать о ней в журнале, а не в газете, но такая статья не появилась (Герштейн 1991: 283).

Толстой был руководителем секции литературы Комитета по Сталинским премиям; действуя в пределах своих возможностей, он сделал все от него зависящее, чтобы выдвинуть книгу Ахматовой на Сталинскую премию. Известна докладная записка Г. Ф. Александрова и Д. А. Поликарпова Жданову от 19 октября 1940 года, в которой пассаж о Толстом выделен:

Следует также отметить, что стихи Ахматовой усиленно популяризирует Алексей Толстой. На заседании секции литературы Комитета по Сталинским премиям Толстой предложил представить Ахматову кандидатом на Сталинскую премию за лучшее произведение литературы. Предложение Толстого было поддержано секцией. На заседании секции присутствовал тов. Фадеев (Бабиченко 1994: 57–58).

Ср. рассказ Э. Герштейн о последовавшей жесткой реакции партийного истеблишмента на эти события:

Самые видные писатели, даже высшая писательская администрация, не знали, какая гроза ждет их всех за выпуск «мистико-религиозной» книги Ахматовой. Пока Толстой выдвигал ее на Сталинскую премию в присутствии и при поддержке Фадеева[349] и других членов комитета, управляющий делами ВКП(б) Д. В. Крупин подал в сентябре 1940 г. возмущенную записку секретарю ЦК А. А. Жданову (Герштейн 1998: 322).

С другой стороны, поступила жалоба начальника Агитпропа Г. Ф. Александрова секретарю ЦК ВКП(б) Жданову, в ответ на которую Жданов подготовил об ахматовском сборнике отрицательный отзыв и наложил на него резолюцию, в которой были выражения «с позволения сказать, сборник» и «блуд с молитвой во славу божию» — то есть в духе позднейшего постановления (Бабиченко 1994а: 46).

29 октября 1940 года он подписал постановление секретариата ЦК об изъятии «идеологически вредных, религиозно-мистических стихов Ахматовой» и строгом наказании всех виновных в ее выходе:

Книгу Ахматовой раскупили мгновенно после ее выхода в мае 1940 г., изъять тираж уже было неоткуда. Однако директор издательства «Советский писатель» и его ленинградского отделения вместе с цензором получили строгие партийные выговоры. Все эти подробности стали нам известны только недавно (Герштейн 1998: 322).

О Сталинской премии речи больше не было. Опала Ахматовой продолжалась.

Отношения Толстого с Ахматовой в это время, по всей вероятности, улучшились. Э. Герштейн вспоминала: «А с А. Н. Толстым у Ахматовой были впоследствии вполне корректные отношения. В 40-м году он сказал Анне Андреевне, что никакая война не принесла таких грандиозных потерь русскому народу, как ежовщина. Анна Андреевна мне тогда же об этом сказала» (Герштейн 1991: 44). Это предполагало некоторую степень обоюдного доверия.