Помощник трех министров
Помощник трех министров
У Молотова я проработал около года. Должен признаться, что в психологическом плане это был самый трудный период всей моей дипломатической работы. Все больше обострялись отношения Молотова с Хрущевым (эта борьба, как известно, закончилась изгнанием Молотова и некоторых других членов Политбюро со всех постов). Соответственно он становился все более раздражительным, подозрительным и несдержанным, а все это повседневно и болезненно отражалось на сотрудниках аппарата.
В то же время мне запомнилась его исключительная организованность в работе. Большой письменный стол Молотова в Кремле мысленно как бы делился на восемь ячеек, куда мы, помощники, и должны были аккуратно класть всю корреспонденцию: к заседаниям Политбюро, Совета министров, МИД и т. п. Когда он приходил на работу, то — в зависимости от времени — начинал просматривать бумаги в ячейках по порядку их важности и срочности. Не дай Бог, если, помощник положил документ или шифротелеграмму „не по тому порядку", который в этот день хотел бы видеть Молотов. Поднимался скандал!
Когда у министра было время, то он после обеда ложился в задней комнате отдохнуть — 45 минут. Ни минуты больше! У дверей стоял начальник охраны, который строго следил за временем и будил, как было положено.
Молотов не любил длинных речей или прений на служебных совещаниях, которые он проводил, сам он выступал сухо, кратко, по существу.
В области внешней политики Молотов занимал крайне догматические позиции. После смерти Сталина он, по существу, продолжал следовать его внешнеполитическому курсу. В этот период в Политбюро проходили жаркие споры по поводу австрийского мирного договора и вывода союзнических войск из Австрии. Молотов был решительным противником таких шагов, так как считал, что вывод советских войск из Австрии значительно ослабляет позиции СССР в центре Европы и лишает СССР немалой доли его завоеваний в итоге второй мировой войны.
Однако настрой в мире и в Европе спустя 10 лет после окончания войны был уже иной. Заметно росли настроения в пользу стабилизации отношений между бывшими союзниками по войне. С этим не могли не считаться в Москве. В результате Молотов оказался в меньшинстве в Политбюро, и договор с Австрией был подписан. Это был удар по авторитету Молотова в области внешней политики, где до недавнего времени он был практически монополистом.
В 1955 году мне впервые довелось принимать участие в качестве помощника министра в совещании глав правительств четырех держав в Женеве с 18 по 23 июля. В нем участвовали Булганин, Эйзенхауэр, Идеи и Фор. В состав советской делегации входили также Хрущев и Молотов. Хотя Булганин был официальным главой советской делегации (как Председатель Совета министров СССР), он ограничивался в основном чтением заранее подготовленных речей, а в дискуссиях наиболее активную роль играл Хрущев.
На совещании обсуждались такие вопросы, как объединение Германии, европейская безопасность, разоружение, развитие контактов между Востоком и Западом.
В целом на совещании не было достигнуто договоренности по обсуждавшимся вопросам, так как позиции западных держав и наши сильно расходились. Главы правительств все же утвердили директивы министрам иностранных дел 4 держав, которым поручалось продолжить в октябре 1955 года рассмотрение вопросов повестки дня совещания: вопросы европейской безопасности и германские проблемы.
О некоторых личных наблюдениях. Делами американской делегации на совещании заправлял госсекретарь Даллес. Президент явно „плавал" во внешнеполитических вопросах, поскольку с самого начала своего президентства передоверил их Даллесу и не проявлял к ним большого интереса. В результате Эйзенхауэр не раз попадал в затруднительное положение, когда на совещании возникала полемика по тому или иному конкретному вопросу, деталей которого он, конечно, не знал. Даллес то и дело приходил к нему на помощь.
Помню такой эпизод. Возникла дискуссия вокруг наших обвинений в том, что НАТО является агрессивным блоком, готовящим войну против СССР. Эйзенхауэр отрицал это. Хрущев неожиданно спросил его: „А почему Вы тогда отказались принять нас в НАТО?"
„А Вы разве обращались с таким предложением?" — изумленно спросил президент.
„Несколько месяцев тому назад".
Эйзенхауэр явно растерялся. Дело в том, что действительно, по инициативе Хрущева, в основном с пропагандистскими целями МИД в однойиз своих нот западным державам затронул эту тему.
Даллес, как и ожидала Москва, сразу отклонил тогда это предложение, но, как выяснилось, совсем не информировал Эйзенхауэра по этому поводу. Пришлось ему уже на самом совещании срочно шепотом объяснять своему попавшему впросак президенту суть дела. А в это время остальные главы правительств многозначительно переглядывались, стараясь скрыть свои улыбки. Впрочем, к заметному облегчению Эйзенхауэра Хрущев не стал настаивать „на приеме СССР в НАТО".
В перерывах между заседаниями Хрущев несколько раз оживленно говорил с Эйзенхауэром. В целом — на личной основе — к концу совещания у них появились даже взаимные симпатии. Эйзенхауэра пригласили „побывать в Советском Союзе".
Хрущев по-своему ценил порядочность Эйзенхауэра. Известно его высказывание впоследствии на одном из заседаний Политбюро: „Я не берусь судить, насколько Эйзенхауэр годится быть президентом, об этом решать американскому народу, но как отец и дед я без колебаний доверил бы ему своих ребят в школе или детском саду". Но если оставить в стороне этот типично хрущевский юмор, то надо сказать, что Хрущев был уверен, что Эйзенхауэр не допустит крупной военной конфронтации между СССР и США. Тут он верил ему „как фронтовик фронтовику".
Тем временем личные отношения Молотова с Хрущевым все больше портились. В результате Молотов был освобожден от работы в МИД, хотя и оставался еще членом Политбюро. На пост министра был назначен протеже Хрущева Шепилов, главный редактор газеты „Правда". Он привел с собой в секретариат сотрудников газеты, с которыми до этого работал. Я оставался в секретариате единственным „старожилом-мидовцем". Вскоре я попросил нового министра отпустить меня на оперативную работу, т. к. слишком много времени проработал в разных секретариатах. Он обещал это сделать, но лишь через несколько месяцев, когда его газетчики с моей помощью получат необходимый навык на новом месте.
Шепилов был полной противоположностью Молотова. Он был общителен, доступен, не догматик. Не в пример своему предшественнику слушал дельные советы и поощрял инициативу своих сотрудников. Недостатком его все же были известная поверхностность, отсутствие твердой системы собственных взглядов. Он чересчур полагался на экспертов, явно не желая тратить много времени на детальное изучение всех тех вопросов, которые ему докладывались. В результате на первых порах на заседаниях Политбюро он подчас сильно „плавал", но постепенно стал осваиваться, пройдя непростую трансформацию от главного редактора партийной газеты до министра иностранных дел.
И все же его известная „раздвоенность" сказывалась при подготовке важных речей. Обычно в таких случаях — особенно в начале своей деятельности, когда, например, он возглавлял нашу делегацию на международной конференции в Лондоне по Суэцкому каналу, — он создавал две „команды". Одну — из знакомых ему журналистов, которые отличались броскостью слога и ярким литературным „стилем". Другая команда, в которую входил и я, — из профессиональных работников МИД. У них был сухой стиль, но зато их вариант выступления отличался точностью формулировок, достоверностью, документальностью. Из двух вариантов, которые ему предлагались, Шепилов и составлял свою речь. Правда, постепенно он стал отдавать предпочтение „профессиональному" направлению и вскоре стал ограничиваться тем материалом, который готовился в МИД.
Впрочем, Шепилов не оставил сколько-нибудь заметного следа на работе МИД, поскольку вскоре был отстранен с поста министра вместе с группой старых членов Политбюро, выступавших против Хрущева (Молотов, Булганин, Каганович и другие; Шепилов, по оплошности, присоединился к ним в последний момент, за что и поплатился).
Министром иностранных дел был назначен Громыко, проработавший на этом посту почти тридцать лет. Воспитан он был на сталинско-молотовских принципах, хотя как министр имел свою точку зрения. В этом смысле он был более гибок, чем Молотов, но эта гибкость проявлялась им довольно редко. Он мог, не моргнув глазом, десятки раз повторять в беседах или переговорах со своими иностранными коллегами одну и ту же позицию, хотя порой уже было видно, что она изжила или изживает себя. Его отличала высокая дисциплинированность: он самым точным образом выполнял инструкции Политбюро и Генерального секретаря ЦК КПСС, не позволяя себе отойти от них ни на шаг, хотя порой ситуация и могла требовать иного. Судя по всему, эта дисциплинированность и отсутствие каких-либо амбиций в отношении других постов в партийном и государственном руководстве страны и позволили ему так долго находиться на посту министра. К этому следует добавить и следующее: он обладал каким-то природным чутьем определять будущего победителя в периодических схватках за власть в советском руководстве и вовремя становиться на его сторону. Разумеется, его высокий профессионализм никем не ставился под сомнение.
С самого начала у меня сложились с ним неплохие личные отношения. Он удовлетворил мою просьбу освободить меня, наконец, от работы в секретариате министра. По его рекомендации Генеральный секретарь ООН Хаммершельд назначил меня своим заместителем. Одновременно мне был присвоен ранг Чрезвычайного и Полномочного Посла.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.