Из инженера в дипломаты

Из инженера в дипломаты

На дипломатическую дорогу я вступил совершенно неожиданно для себя и довольно необычным образом. В один из летних дней военного 1944 года на авиационный завод в Москве, где я тогда работал инженером-конструктором, позвонили из ЦК КПСС и предложили явиться к ним на следующий день.

Я никогда прежде не бывал в столь высоких инстанциях и поэтому терялся в догадках: зачем я, рядовой инженер, мог там понадобиться. Прихожу на другой день в бюро пропусков ЦК КПСС. Меня направляют в Управление кадров.

Принял меня солидный, неулыбчивый и строгий на вид человек, который производил, конечно, впечатление, во всяком случае на новичка, и тем более на человека моего возраста. Я даже до сих пор помню его имя. „Сдобнов — инструктор ЦК КПСС по кадрам", — отрекомендовался он. Всем своим видом он показывал, что не очень-то склонен вступать в какие-то длинные разговоры или обсуждения. „Есть мнение, — изрек он, — направить Вас на учебу в Высшую дипломатическую школу". Надо сказать, что формулировка „есть мнение" (чье, кого конкретно — неизвестно) была долгое время излюбленной фразой в советском партийном и государственном лексиконе. Налет таинственности и властности: не знаешь, к кому и апеллировать по своему личному делу, остается вроде один выход — соглашаться.

Для меня такое предложение, означавшее коренную ломку профессии, которая мне нравилась, и прыжок в неизвестность было полной неожиданностью. Сказать, что я был ошеломлен — пожалуй, ничего не сказать. По окончании Московского авиационного института я работал конструктором на опытном заводе № 115, которым руководил известный авиаконструктор А.С.Яковлев. Его самолеты-истребители составляли значительную часть парка советской авиации на фронтах войны. Работа была очень интересной, и я, разумеется, никогда не помышлял идти в какие-то дипломаты.

Не видя какого-либо восторга с моей стороны (я даже попытался что-то возразить), Сдобнов отрезал: „Идет война. Партии видней, как и где использовать свои кадры. Так что вопрос, по существу, предрешен. Впрочем, можете подумать до завтра, утром я снова Вас жду".

Замешательство мое усиливалось и тем обстоятельством, что сам я был из обычной рабочей семьи, которая не имела никаких связей в партийных структурах или где-то „наверху", в правительстве. Почему именно на меня, неизвестного никому инженера, пал такой выбор?

Озадаченный и сбитый с толку я отправился домой на „семейный совет". Жена моя в тот момент заканчивала учебу в г. Алма-Ата, куда был эвакуирован ее институт во время войны, так что „совет" был в основном с отцом. Отец мой, кадровый рабочий, слесарь, всю жизнь мечтавший вывести меня, своего сына, в инженеры, был решительно против „каких-то дипломатов". По довольно распространенному тогда в рабочей среде мнению, дипломаты, вращавшиеся в „высших сферах", — либо „жулики", либо „обманщики", и отец никак не хотел, чтобы его единственный сын вступил на такой путь. Я сам, конечно, был более начитан, чем отец, но все же имел довольно смутное представление об этой профессии. Да и к чему — на заводе у меня была интересная работа, и ничего другого я не хотел. Короче, укрепился во мнении, что дипломатия не для меня.

Услышав на следующее утро мой ответ, инструктор Сдобнов страшно разгневался. Заявил, что я мальчишка (мне было 25 лет), что я не понимаю той великой чести, которую мне оказывают, направляя на учебу в Высшую дипломатическую школу, и что если я не понимаю добрых слов, то тогда должен рассматривать сделанное мне предложение уже как приказ военного времени, который подлежит безусловному выполнению.

Я отправился к главному конструктору Яковлеву за советом (он был в чине генерал-лейтенанта). Ко мне хорошо относился и курировал мою работу на заводе.

Выразив сожаление по поводу такого поворота дел, он заметил, что надеялся лет через десять сделать меня своим заместителем. Однако против решения ЦК КПСС не пойдешь, и его надо выполнять, нравится оно или нет.

Так мне пришлось расстаться и с заводом и с авиацией, которую я любил и за развитием которой старался урывками следить всю свою жизнь, даже уже находясь на дипломатической работе.

Надо сказать, что годы работы на авиационном заводе сослужили все же мне добрую службу и в дипломатических делах, особенно когда начались советско-американские переговоры по разоружению, которые охватывали и область авиации, и ракетных сил разного назначения. Мне было гораздо легче, чем многим моим коллегам — „чистым дипломатам", — осваивать эту достаточно сложную своими техническими деталями область.

В течение многих лет для меня оставалось загадкой, чье это было„мнение", о котором мне сказали на Старой площади, которое так круто изменило мою судьбу. Лишь неожиданный случай помог ее разгадать.

Уже будучи послом в США, я как-то во время отпуска совершал прогулку в окрестностях Москвы, в районе поселка Усово, где было немало правительственных дач. Неожиданно я встретил В.Молотова, бывшего министра иностранных дел, который давно уже жил в этом районе после своей вынужденной отставки в 1957 году. Хотя Молотову уже было в момент нашей встречи за 80 лет, он сохранил хорошую память и ясность ума; упрямо придерживался своих убеждений, „не перестраивался", ругал до конца своих дней Хрущева и Брежнева, но хвалил Сталина.

По ходу беседы я вспомнил, как был „завербован" в Высшую дипломатическую школу в 1944 году (впоследствии она была переименована в Дипломатическую академию), вновь высказал недоумение, почему выбор пал на меня, хотя я явно не мог быть тогда известен лично кому-либо из руководства ЦК КПСС.

Молотов сказал, что помнит этот эпизод во время войны с набором слушателей в ВДШ. На одном из заседаний Политбюро летом 1944 года Сталин после обсуждения хода нашего успешного наступления на фронтах неожиданно заговорил о дипломатических кадрах. Мы можем сейчас с уверенностью заявить, отметил он, что Гитлер будет разбит. Значит, надо заблаговременно готовиться к этому моменту и в дипломатической области.

После войны будет оживленная внешнеполитическая работа, так как появятся новые связи и контакты с разными государствами, а также необходимость решать многие сложные послевоенные проблемы. Короче, нужен будет квалифицированный и достаточно многочисленный дипломатический корпус. Поэтому, сказал Сталин Молотову, следует, не мешкая, начиная уже с этого года, организовать дипломатическую школу и готовить соответствующие кадры.

— Но откуда взять молодых слушателей, — спросил Молотов Сталина, тем более с гуманитарным образованием? Ведь сейчас в разгаре война, практически все они мобилизованы в армию.

— А Вы не ищите слушателей обязательно с гуманитарным образованием, они его потом пополнят. Сейчас же возьмите молодых инженеров с оборонных заводов. Главный критерий для посылки в дипломатическую школу — их умение уживаться с рабочими, которыми они руководят. И у тех, и у других сейчас очень трудная жизнь, и те, и другие получают лишь паек по 700 грамм черного хлеба в день, многие из них фактически живут в цехах, днями оторваны от семей. Если молодые инженеры проявляют способность повседневно улаживать неизбежные в это трудное время чисто человеческие конфликты в руководимых ими коллективах и при этом рабочие продолжают уважать их, значит, они настоящие дипломаты или имеют все задатки стать таковыми.

И действительно, наш первый курс ВДШ (около 50 человек) состоял сплошь из молодых инженеров, преимущественно авиационной промышленности, поскольку до войны авиационные институты считались особо престижными в СССР, и туда охотно шла учиться наиболее способная молодежь.

Это был своеобразный „сталинский призыв" в дипломатию, хотя никто не знал и не говорил об этом.