ПРИСВОИТЬ ЗВАНИЕ ИНЖЕНЕРА-ТЕХНОЛОГА
ПРИСВОИТЬ ЗВАНИЕ ИНЖЕНЕРА-ТЕХНОЛОГА
Тринадцать, вопреки расхожим представлениям, Косыгин считал счастливым числом. Именно тринадцатого января 1936 года приказом по Ленинградскому текстильному институту имени С. М. Кирова ему было присвоено звание инженера-технолога. «Косыгин. Оценка за проект 5, защита 5, итог 5» — написано в документе, которым гордится музей Санкт-Петербургского государственного университета технологии и дизайна, так называется теперь косыгинский вуз. Справа от входа мемориальная доска с бюстом Косыгина напоминает о том, что в тридцатые годы XX века в этих стенах учился будущий Председатель Совета Министров СССР. Тогда вуз в духе времени называли комбинатом; он объединял институт, техникум и рабфак.
Нынешнему молодому читателю, больше наслышанному о коммерческих факультетах, слово «рабфак» мало что говорит. Поэтому напомню. Перед Октябрьской революцией один студент приходился на 20 дворян и на несколько десятков тысяч рабочих. Крестьянских детей во всех вузах России числилось 2850. Стоит повторить прописью: две тысячи восемьсот пятьдесят человек. Вскоре после революции Совнарком принял постановление о рабфаках. «Основной задачей рабочих факультетов, — говорилось там, — является широкое вовлечение пролетарских и крестьянских масс в стены высшей школы». Первый рабфак открылся в Москве второго февраля 1919 года. Рабфаковцами стали 985 молодых рабочих Замоскворечья. Им прислал теплую телеграмму Тимирязев, поздравил с открытием «первого свободного рабочего факультета, бывшего моей мечтой в течение долгих лет». К началу 30-х годов в стране действовало 1025 рабочих факультетов. За двадцать лет своего существования рабочие факультеты подготовили для учебы в вузах около миллиона будущих «красных специалистов». Одним из них был и Алеша Косыгин. Кстати, к рабфакам имел самое прямое отношение и брат Косыгина Павел. Во второй половине тридцатых годов он был директором рабфака Красногвардейского района Ленинграда.
«Благо для империи нашей»
…В большом кабинете ректора Университета технологии и дизайна мое внимание привлекли два портрета. С противоположных стен внимательно смотрели друг на друга Алексей Николаевич Косыгин и незнакомый мне господин в аксельбантах. Явление Косыгина здесь понятно. А кто второй?
— Это граф Канкрин, крестный отец нашего института, — ответил Виктор Егорович Романов, сам выпускник текстильного, который окончил в 1963-м, был младшим научным сотрудником, зав. кафедрой, деканом и проректором. В 2002 году его, доктора технических наук, заслуженного деятеля науки и техники РФ, избрали ректором в четвертый раз.
— Но текстильный был образован в 1930 году, через много лет после кончины Егора Францевича, — продемонстрировал я свою осведомленность. — А графа, как мне помнится, называли реакционным государственным деятелем, ревностным слугой самодержавия.
— В 1930-м Прикладной технологический институт, основанный за сто лет до этого по предложению министра финансов России Канкрина, разделился на два самостоятельных вуза, — ответил ректор. — Технологический, техноложку, как говорят в Питере, она осталась на прежнем месте, и Текстильный. Наш институт начал новый отсчет. Граф Канкрин и император Николай I считали создание «Практического технологического института», как говорилось в царском указе, «благом для империи нашей», необходимым «для развития мануфактурного производства».
Да, соседство двух государственных деятелей XIX и XX веков в кабинете ректора XXI века вполне оправданно. Портрет Косыгина здесь — не только дань уважения талантливому выпускнику. Всю свою жизнь Алексей Николаевич деятельно заботился о развитии «мануфактурного производства», реального сектора экономики, как сказали бы сейчас, о кадрах индустрии, науки. Об этом знали, конечно, не только в текстильном институте, но примечательно обращение к Косыгину именно из этого вуза. И когда! В феврале 1942 года, во время блокады.
«Уважаемый Алексей Николаевич!
К Вам обращается с просьбой о помощи бывший преподаватель Ленинградского текстильного института имени С. М. Кирова Е. А. Самков. В течение 10 лет в свободное время я работал над проблемой комплексного использования льносоломы. Принципиально эта проблема решена. Предполагая в ближайшее время эвакуироваться из Ленинграда, я прошу Вас помочь мне устроиться на лабораторно-преподавательскую работу с тем, чтобы в свободное время продолжать свои исследования, имеющие, на мой взгляд, большое хозяйственное значение. Без лабораторной базы работать же нельзя…»
На этом письме, оригинал которого хранится в бумагах секретариата А. Н. Косыгина в Государственном архиве РФ, есть пометка: «В Ленинград сообщено через Горчакова. А. К.» Горчаков — начальник секретариата Косыгина, работал с Алексеем Николаевичем и во время войны, и много лет после — до трагической гибели в автокатастрофе. Помощь была оказана, и профессор Самков продолжил свои исследования. Но военные годы еще впереди. А пока студент Косыгин, втиснувшись в трамвай, неторопливо погромыхивающий к Невскому, поглядывает на часы: не опоздать бы на первую пару.
От сессии до сессии
Какими были его студенческие годы? Какой след оставили в душе? Воспоминания друзей, коллег в основном связаны с военными и послевоенными годами, когда Алексей Николаевич вышел на большую орбиту. А где найти свидетельства о Косыгине-студенте? Заглянем в архивы, перелистаем страницы институтской газеты «Основа». Этим термином ткацкого производства были названы несколько изданий, и потому нужную мне «Основу» не сразу нашли даже в отделе газет Российской национальной библиотеки в Петербурге, где о периодической печати знают все.
Газета текстильного института — совсем маленькая, поменьше нынешних многотиражек; поначалу выходила раз в месяц, потом почаще. Первый номер увидел свет в январе 1931 года, когда Косыгин уже учился. Номера боевой газеты, «органа студентов, профессоров, преподавателей, рабочих и служащих Ленинградского текстильного института», а не парткома — профкома — ректората, как стало привычным позже, расходились по всем факультетам и группам.
По заметкам видно, какой была повседневная жизнь текстильного института, что волновало студентов. Они учились увлеченно — и не только своей специальности. В библиотеке достаточно учебников, технической литературы, а вот художественной очень мало. Просьба к ректору: пополнить фонды. Задание парткому, профсоюзу, комсомолу: почаще проводить экскурсии, приглашать в институт знаменитых людей. С легкой руки Косыгина, которому в парткоме поручили заниматься культсектором, такие встречи стали регулярными. Одна из самых памятных — с известным полярником Самойловичем. С каким увлечением он рассказывал об Арктике, о русских исследователях Груманта-Шпицбергена!
Обновками в институте мало кто щеголял. Чаще встречались перелицованные пиджачки, старенькая обувь. На новую денег нет — пожалуйте починить в своей сапожной мастерской. Студентам выдали талоны, а туда валят посторонние. Разжился институт тканью и бязью (в магазинах не купишь), двое разбитных старшекурсников вызвались поторговать. Им определили вознаграждение — две-три копейки с метра, а купчики, разойдясь, наваривали по десять, двадцать и даже тридцать копеек. Продал два метра, заработал на килограмм хлеба по нормированной цене, с десятка — можно заглянуть и в коммерческий магазин, куда не всем открыта дорога.
— На торгу деньга проказлива, — отозвался в своей манере Николай Ильич, узнав от сына об этом происшествии. — А деньги-то вернули или потратили?
— Вернули, — отвечал Алексей, налегая на корюшку. Спасибо, батя. — И опять о своем. — Студенты требуют суда. Понимаешь, эти деляги всех обворовали!..
Вместе с дедом и отцом за столом сидела Люся и важно дула в свою чашку остывшего чая. Мама запаздывала — ей со своих мастерских далеко добираться: катером, а потом еще шестым трамваем от Кронштадской пристани к Вульфовой улице; хорошо еще, что без пересадок. Не дождавшись мамы, Люся задремала. Маруся уложила племянницу, сама пристроилась рядышком. А отец и сын еще долго толковали о домашних делах, ожидая Клавочку-кормилицу. Косыгинская стипендия была лишь небольшим довеском к ее зарплате. К тому же в плавмастерских она получила рабочие карточки, время от времени приносила домой продукты и даже раз в месяц килограмм мяса.
В студенческой столовой мясом пахло только по большим праздникам. На партийном собрании — тогда говорили: «пленуме коллектива ВКП (б)» — в октябре 1932 года студенты текстильного института поручили дирекции «немедленно приступить к работе по организации крольчатника и свинарника». Нужно ли пояснять, почему будущие инженеры-текстильщики решили заняться таким далеким от профессиональных интересов делом? Ответ простой: голодно. Они не знали, сколько коров и свиней вырезали в Союзе за последние годы, могли лишь догадываться по опустевшим прилавкам, что, вопреки бодрым рапортам газет, дела в деревне шли неважно. И сами, уезжая домой на каникулы, кое-что видели. А цифры открылись позже: под нож ушло 30 миллионов голов коров из 70, больше половины свиней из 26 миллионов голов, бывших в стране в 1928 году, к началу коллективизации.
Мясо в Москве, Ленинграде и Донбассе выдавали по особой норме, установленной Политбюро ЦК ВКП(б): «два раза в месяц получающим по 2 кило и больше в месяц» и один раз в месяц «тем, которые получают по 1 кило мяса в месяц».
Голодающих на Украине, в Поволжье, в Казахстане могла спасти и такая мизерная норма, но для них не находилось даже ломтя хлеба…
Карточки на продовольственные товары были отменены с 1 января 1935 года. Алексей уже пятикурсник и — мастер ткацкой фабрики имени Желябова. В семье две зарплаты, теперь им полегче. В апреле 1935 года Клава отправила в Новосибирск фотографию, на которой снялась с дочкой. Люся отчего-то насупилась, глядит строго на дядю: обещал, что вылетит птичка, а птички нет. На обороте Клава черкнула несколько строк карандашом:
«12 апреля 1935 года. Ленинград. Дорогой мамочке от дочки и внучки.
Мамочка, ведь мне уже 27 лет, а дочке моей 6 1/2 лет. Годы летят, даже не верится, что я уже пожилая женщина, но характер мой, мамочка, очень подвижен и молод, чему я довольна. Клавдия».
Евдокия Прохоровна даже всплакнула над этим снимком: такая молодая, а называет себя пожилой… Через годы, уже в Москве, когда случалось вместе с гостями разглядывать семейный альбом, Евдокия Прохоровна любила показывать эту фотокарточку. И всегда добавляла:
— А характер у моей Клавочки все такой же молодой.
— Да будет тебе, ма, — отбивалась Клавдия.
…В ноябре 1934 года, за неделю до рокового выстрела в Смольном, в текстильный институт приехал Сергей Миронович Киров, — здесь проходила Всесоюзная выставка текстильных изделий. Студенты крутились на выставке, надеясь увидеть человека, о котором много говорили в городе, члена Политбюро. Киров, посмотрев выставку, заглянул в партком. Он, конечно, знал, что годом ранее, в тридцать третьем, Смольнинский райком партии распустил «бюро коллектива ВКП(б) текстильного института за допущенные политические ошибки». В чем провинились партийцы? Примиренчески относились к оппозиции. Защищали сынков помещиков и крупных торгашей, которые «выдавали себя за детей батраков». В общем, вывод был таким: «назначить досрочные перевыборы». Секретарем парткома, понятно, неосвобожденным, избрали Косыгина.
17 марта 1934 года газета «Основа» опубликовала совместную статью директора комбината Зеленского и отсекра парткома института Косыгина. Они отчитались о том, что сделано за год.
Возросло качество подготовки специалистов. Налажена производственная практика. Решительно занялись политическим воспитанием. Создали университет культуры. Помогают студентам в быту, выдают доплату на питание…
Нарком легкой промышленности СССР Любимов по достоинству оценил работу текстильного института — за успешную подготовку кадров для отрасли выделил деньги на строительство собственного, институтского дома отдыха. В те годы в СССР строились 15 крупных хлопчатобумажных комбинатов, реконструировались старые. Выпускников Ленинградского текстильного ценили, и министр знал это, хотя вокруг ЛТИ бурлили какие-то интриги. 25 мая того же 1934 года «Правда» опубликовала фельетон Г. Рыклина «Учись или судись» о большом отсеве в текстильном институте. Фельетон обсуждали на бюро Смольнинского райкома партии. Отчитывается директор-ректор Зеленский. И в те же дни «после четырех лет блестящего руководства институтом» нарком назначил его начальником Главного управления учебных заведений Наркомата легкой промышленности.
К приезду Кирова в институте уже были новый ректор и новый парторг. Но на встречу с ним пригласили и лучших студентов. Специальность «ткачество» представляли «Орехов, предфабкома, Косыгин, в прошлом семестре секретарь парткома, и Громадский, отсекр коллектива ВЛКСМ». «Эти товарищи, — подчеркивала «Основа», — наряду с большой общественной загрузкой сумели добиться исключительных академических результатов».
Второго декабря ректорат и партком отобрали 250 студентов и преподавателей для прощания с Кировым. Такой была партийная разнарядка. Сбор в институте назначили на три часа ночи. Но уже к двум в коридорах, аудиториях на Герцена, 18 (ныне опять Большая Морская, Герцену не повезло ни в Питере, ни в Москве) было полно народу. Собралось в два- три раза больше. Отогревались чайком (позаботился Косыгин) перед шествием через застывший город, негромко переговаривались. И даже те, кто до сих пор не верил ни в какие заговоры, разводили руками, вспоминали «детей батраков» из своего института: «Их ведь много таких».
Через четыре года Косыгину, председателю Ленсовета, предстояло открывать памятник Кирову.
Новые назначения
Переломным в его судьбе стал 1938 год. 19 февраля в Ленинграде проходил слет стахановцев хлопчатобумажной промышленности. Среди других выступал и молодой директор текстильной фабрики «Октябрьская» Алексей Косыгин. Хотя и волновался — впервые поднялся на такую большую трибуну, — говорил без бумажки, дельно и аргументированно.
В то время непременным довеском к речам уже стали здравницы в честь вождей и обличения «подлых двурушников», «фашистских убийц», ряды которых все пополнялись: Рыков, недавний Председатель Совнаркома, Зиновьев, Каменев, Бухарин… Вскоре после того, как стахановцы хлопчатобумажной промышленности разъехались по домам, Политбюро ЦК ВКП(б) разрешило Ленинградскому обкому партии «дополнительно рассмотреть на особой тройке по первой категории дела на 1.500 кулаков, эсеров и рецидивистов-уголовников». Впрочем, Ленинград не был исключением. Аналогичные решения принимались по всем областям, краям, республикам, нередко по их инициативе. Например, 29 апреля 1938 года Политбюро «утвердило предложение Иркутского обкома ВКП(б) и УНКВД об увеличении дополнительного лимита по кулацким и контрреволюционным делам по первой категории на четыре тысячи человек».
Первая категория в их лексиконе означала расстрел.
Стахановцы НКВД справлялись и с дополнительным лимитом.
Перед слетом группа гостей из Москвы побывала на фабрике «Октябрьская». Среди них был и начальник сектора легкой, пищевой и местной промышленности Экономического совета при Совнаркоме СССР Михаил Сергеевич Смиртюков. Спустя годы он возглавит Управление делами Совета Министров СССР, много лет будет работать в самом тесном сотрудничестве с Председателем Совета Министров СССР. Та первая встреча запомнилась обоим. Михаил Сергеевич заметил: ткачихам приятно внимание директора, и внимание это не показное. Еще ему понравилась чистота в цехах, такой порядок не везде увидишь. Забегая немного вперед, скажу, что Смиртюков не ошибся в своей оценке. В делах секретариата Косыгина за 1947 год, через десять лет после его неожиданного ухода с фабрики, мне встретилось вот какое письмо.
«Дорогой Алексей Николаевич!
Разрешите Вас поздравить с днем рождения и пожелать Вам, избраннику народа, государственному деятелю, в делах Ваших успехов громадных и долгие годы здравствовать. Вы — достойный сын нашей Родины. Вспоминается мне Ваша забота, забота о людях, внимательность к запросам трудящихся в то время, когда Вы были инженером, членом партбюро фабрики имени Желябова и заместителем секретаря т. Карпеиновой в 1937 г. Прошло десять лет. А Вас на фабрике работницы часто вспоминают.
Я очень извиняюсь, может быть, Вы уже не помните меня, я была вместе с Вами избрана в партком, будучи комендантом общежития.
От пенсионерки-орденоносца М. Ю. Кавардеевой, проживающей: г. Ленинград, Б. Пушкарская, д. 65, кв. 7».
…После слета стахановцев прошло всего четыре месяца. Ленинградскому обкому партии нужен новый заведующий промышленно-транспортным отделом. Выбор падает на Косыгина: знает производство, молод, энергичен, есть, хотя и небольшой, опыт партийной работы — в парткоме института, в партбюро фабрики, избран членом ревкомиссии горкома партии, из рабочих, делу Ленина-Сталина предан.
Пятого июля 1938 года Косыгин заполнял большую анкету. Один из вопросов: «Были ли колебания в проведении линии партии и участвовал ли в оппозициях (каких, когда?)». Косыгин отвечал: «В оппозициях не участвовал, колебаний в проведении линии партии не было». Тогда же он написал автобиографию, частично нам уже знакомую. Читаем дальше.
«Находясь на 5 курсе в институте, поступил на фабрику им. Желябова и работал в качестве мастера, затем в качестве начальника цеха, начальника смены фабрики. Выбран на фабрике в члены парткома. Избран членом Василеостровского райкома. В 1937 году выдвинут в качестве директора Октябрьской прядильно-ткацкой фабрики. На фабрике был избран в состав парткома, в 1938 г. на Выборгской конференции избран в состав пленума РК и затем избран в бюро Выборгского РК. С I. VII.1938 г. бюро Ленинградского обкома назначило в качестве зав. промышленно-транспортным отделом обкома ВКП(б).
В Ленинграде живет отец по адресу: М. Вульфова ул., д. № 1/10, ком. 93 и с ним сестра нетрудоспособная. Отец получает пенсию и одновременно сторож в ЖАКТе. Брат в Ленинграде, член ВКП(б), работает в качестве директора на рабфаке Красногвардейского района.
В оппозиции не состоял, выговоров не имею. Брат также никаких партийных взысканий не имеет».
На освобожденной партийной работе Алексей Николаевич Косыгин пробыл два с половиной месяца 1938 года, памятного процессом над Бухариным, Рыковым, Ягодой, Крестинским, Раковским… В те дни газеты печатали обвинительные заключения. Митинги доводили людей до исступления. «Шапка» через всю полосу «Ленинградской правды» призывала «беспощадно уничтожить троцкистско-бухаринских бандитов, стереть с лица земли подлых наемников фашизма».
Это одно лицо года. Второе — ликование на встрече полярников. Четверку отважных ученых во главе с Папаниным сняли после дрейфа станции «Северный полюс-1» с тающей льдины в океане. В Москве, Ленинграде их встречали так же, как через годы — Гагарина.
Наверное, прав Мандельштам: «Двойное бытие — абсолютный факт нашей эпохи и никто его не избежал». Это и про человека. И про общество.
«Ленинградская правда», рассказывая о делах областной и городской партийных организаций, следов партдеятельности Косыгина не сохранила. Кроме большой статьи «Важнейшее дело местной промышленности», опубликованной 9 сентября все того же тридцать восьмого года. Фамилия автора вверху. Над публикацией, занявшей целый «подвал». Интересная статья для ответственного партработника — по сути без ссылок на вождя и решения съездов.
Местная промышленность и промысловая кооперация области, замечает автор, план первого полугодия выполнили, но при этом торговля не получила 1 миллион 300 тысяч чайных стаканов, 300 тысяч ламповых стекол, 50 тысяч переносных ламп…
Какая проза, судачили за глаза партийные коллеги, набившие руку на борьбе с уклонами и оппозициями. Сорван выпуск детских матрасов, комодов, трудно купить даже сковородку, табуретку, патефонные иголки, резинки для подвязок… Ты скажи, кто в этих безобразиях виноват, кто вредительски срывает выпуск товаров широкого потребления, а уж мы с него за это спросим по полной программе. А Косыгин считал, что спрашивать надо с порядков, при которых все определяет Вал. Выпускали мебельные фабрики Ленинграда и области семь типов стульев, а теперь только — два. Так им выгоднее. План перевыполнили. И премия капает. Вот когда еще Алексей Николаевич нащупал болевую точку советской экономики, но тогда он не представлял, какой затяжной окажется болезнь.
Его статья вышла, напомню, 9 сентября. А ровно через месяц Косыгину пришлось еще раз менять работу. Его избрали председателем Ленинградского Совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов.
Фотография на первой странице «Ленинградской правды»; внизу, в уголке, коротенькая биографическая справка.
Началась новая полоса в его жизни. 6 ноября Косыгин открывает торжественное заседание в Кировском театре. Седьмого, когда страна, Ленинград празднуют 21-ю годовщину Октябрьской революции, вместе с Ждановым, Кузнецовым поднимается на трибуну… 7 декабря — открытие памятника Кирову. «С большим вниманием, — замечает репортер «Ленинградской правды», — слушают собравшиеся речь председателя Ленсовета тов. Косыгина». Специально перечитал ту речь в старой газете. Выступление, в общем-то, в духе времени и другим быть не могло. Этапы жизни верного соратника товарища Сталина, проклятья «подлым убийцам из троцкистско-бухаринской банды наемников фашизма».
Это слова. А дела председателя Ленсовета посвящены тем самым прозаическим «мелочам», которые достают нас каждый день. Отладить нормальную работу транспорта, чтоб люди не давились по дороге на работу и домой. Построить новые школы, побольше жилья, магазинов, кухонь-столовых, пунктов детского питания… Вот на эту приверженность Косыгина черновой, практической работе, умение вести ее и обратили внимание в Кремле…
Второго января 1939 года газеты опубликовали Указ Президиума Верховного Совета СССР о назначении Косыгина Алексея Николаевича наркомом текстильной промышленности СССР. Сам нарком узнал об этом из свежего номера «Правды», которую ему дали на Ленинградском вокзале Москвы. До этого он только гадал, зачем его столь срочно вызвали в Москву.
Год с небольшим в наркомате и — новое назначение: заместитель Председателя Совнаркома СССР.
Родной город, свой институт Алексей Николаевич не забывал ни на каких должностях.
…Летом 1969 года, во время экзаменационной сессии в текстильном неожиданно, без всяких звонков и предупреждений, появился Председатель Совета Министров СССР. Ему предложили показать институт, но Косыгин вежливо ответил, что в этих стенах ему провожатые не нужны, может сам провести кого угодно. Алексей Николаевич заглянул на кафедры, в аудитории, прошел на балкон большого актового зала. И ахнул — внизу тянулись, как в казарме, ряды раскладушек. Так разместили заочников, других мест для них не было. Подошли профессора, преподаватели. Говорили о сегодняшнем и завтрашнем дне института, о подборе абитуриентов — как можно более раннем, замечал Косыгин, о расширении информационной базы. Взглянув еще раз на «казарму», Алексей Николаевич пообещал вынести на рассмотрение Совета Министров вопрос о строительстве общежития, лабораторного корпуса, нового здания для техникума легкой промышленности. Журналисты институтской многотиражки подготовили информацию об этой встрече, но цензура ее не пропустила — о визитах членов Политбюро, мол, вправе писать только ТАСС, а ТАССу было неведомо, что Косыгин во время своего отпуска заглянул в родной институт.
— Ну и как обещания? — спросил я на всякий случай Романова, хотя знал, что за словом Косыгина всегда следовало дело.
— Мы и сегодня обходимся без общежитий студгородка, — ответил ректор. — Выручает косыгинское.
Виктор Романов — один из того полумиллиона ленинградцев, которых эвакуировали из города при непосредственном участии Косыгина весной и летом 1942 года. Это в его памяти навсегда.
— Нас эвакуировали в конце августа — начале сентября сорок второго через Ладожское озеро. Маму, меня и сестру… Мне было пять лет. Нас везли на дне баржи, только небо оттуда видел. Помню, как с пересадками ехали до Казахстана…
Ту страшную ленинградскую зиму мы прожили в подвале. Полгода лежали с сестренкой, не вставали, а мама ходила, добывала что-нибудь поесть. Спасло то, что на ее глазах убило лошадь. Беднягу тут же растащили, а матери достался кусок шкуры. Она ее молола, варила. И этого нам хватило на полтора самых трудных блокадных месяца.