Диплом почетного инженера
Диплом почетного инженера
Старость всегда подкрадывается, исподтишка. Она надвигается незаметно, как тучки, заволакивающие солнце. Подернулись сединой виски и борода. На лбу протянулись морщины. Мелкими сеточками сбежалась кожа в уголках губ и глаз. Незаметно стала взрослой девушкой дочь, а, пожалуй, именно в этом, в возрасте своих детей, с особой полнотой ощущает человек счет собственных лет. Да, ничего не поделаешь, когда уже перешагнуло за шестьдесят.
Но странное дело! Жуковский не чувствовал себя стариком. Работа увлекала его так, что для черных мыслей просто не оставалось времени. Ежедневное общение со студентами, живыми, жизнерадостными, неутомимо ищущими, не позволяло ему состариться.
Четыре десятилетия назад смуглолицым юношей перешагнул Жуковский через порог квартиры отставного профессора Брашмана. Встретившись с передовыми людьми науки своего времени, молодой человек увидел необъятные горизонты. Он многому научился, многое понял и оценил. Впоследствии, с благодарностью вспоминая своих учителей, Жуковский, как и они, гостеприимно распахивал перед молодежью двери квартиры в Мыльниковом переулке.
Робкие, с юношеской угловатостью и неловкостью движений, входят в профессорский дом будущие инженеры. Старомосковская квартира манит их не только своим уютом. Здесь можно получить ответы на самые разнообразные вопросы. Рука старого профессора мягко, деликатно намечает многим из них генеральную линию жизни.
Профессор любил своих студентов. Они отвечали ему взаимностью. Молодости свойственны энтузиазм, свежесть чувств, безграничная приверженность новым идеям. Всеми этими качествами обладал и сам Жуковский. Они стали кирпичами фундамента, на котором строилось великое здание дружбы, чистой и благородной дружбы мудрой старости и пылкой молодости.
Ежедневно профессор вставал в одно и то же время — в восемь утра. Умывался холодной водой, взбадривающей, разгоняющей кровь. Растеревшись мохнатым полотенцем, внимательно читал висевшее над умывальником расписание занятий. Жуковский знал о своей рассеянности. Он боялся и стеснялся ее. Потому и расписание занятий было вывешено в таком необычном месте, чтобы ничего не забыть, ничего не перепутать.
Выпив крепкого чая с вареньем, Николай Егорович надевал глубокие фетровые боты, шубу, шапку и выходил на улицу. Там уже стояли извозчики, любившие барина «за щедрость». В зависимости от расписания они везли профессора в Техническое училище или же в университет.
К тому времени, когда заканчивались занятия, уже наступала темнота. Возвращалась из гимназии дочь Леночка. Можно было обедать, чтобы потом, почитав газету, пару часиков подремать.
В те вечера, когда не приходилось принимать участия в каких-либо заседаниях научных обществ, квартира Жуковского наполнялась шумом и весельем. На гостеприимный огонек собирались студенты, подруги дочери и племянницы. Завязывались беседы, споры, рассказы, игры в шарады и фанты… Вечер протекал незаметно, а проводив гостей, Николай Егорович садился за письменный стол, чтобы не упустить благодатную для работы тишину уснувшей квартиры.
Так один за другим сменялись дни. Жизнь шла привычно, размеренно, но в то же самое время достаточно активно, чтобы не оставалось времени для оглядок назад.
Однако в 1911 году оглянуться все же пришлось. Жизнь неумолимо напомнила профессору о его возрасте. Исполнилось сорок лет научно-педагогической деятельности. Сорок лет минуло с того дня, когда Николая Егоровича избрали преподавателем математики Технического училища. Юбилей вступал в жизнь Жуковского большим событием, вышедшим за рамки личных интересов профессора.
На протяжении многих лет Николай Егорович пользовался у научной общественности Москвы любовью и уважением. Иначе и быть не могло — ведь его творческая активность не ограничивалась службой в Техническом училище, университете и Практической академии коммерческих наук. Не замыкаясь в преподавательской работе, Жуковский принимал деятельное участие в трудах ряда научных обществ. Общество любителей естествознания избрало его вице-президентом и председателем физической секции, в Политехническом обществе училища он был почетным членом, он участвовал в работе общества имени X. С. Леденцова, Общества испытателей природы, был президентом Математического общества.
И вот теперь, благодарные за все, что дал им своей деятельностью Жуковский, учебные заведения и научные общества объединились, чтобы торжественно отметить знаменательную дату в жизни профессора.
Забота и внимание товарищей по науке глубоко растрогали Николая Егоровича, хотя приятное неразрывно вязалось с грустным — ведь юбилей означал, что жизнь приближается к концу, а хотелось сделать еще так много…
Но тревоги Жуковского не только грусть человека, которому шел седьмой десяток. Волнение было вызвано другим. Его породил порядок, существовавший в ту пору; после двадцати пяти лет службы профессора увольнялись в отставку. Чтобы продлить этот срок на пять лет, требовалось «ходатайство на высочайшее имя». Жуковскому не раз приходилось писать такие ходатайства, с нетерпением ожидая ответа из Петербурга. Так было после двадцатипятилетия, тридцатилетия службы. Послал он такое прошение и на сей раз. Ответ задерживался, и это омрачало радость юбилея — ведь ничто так не тяготит человека, как неясность.
Однако беспокоился он напрасно. Слишком велик был авторитет Николая Егоровича, чтобы нашелся чиновник, осмелившийся отставить Жуковского от науки. Ходатайство было удовлетворено, а в первых числах января почта разнесла конверты с пригласительными билетами следующего содержания:
«Милостивый государь!
Распорядительный комитет по устройству чествования профессора Н. Е. Жуковского по случаю сорокалетия его научной и педагогической деятельности имеет честь покорнейше просить Вас пожаловать на торжественное заседание ученых и технических обществ, в которых профессор Н. Е. Жуковский состоит членом.
Очередное заседание имеет быть 16 сего января в 2 часа дня в большой новой аудитории Политехнического музея…»
От Мыльникова переулка до Малого Лубянского проезда рукой подать. Резвый рысак за считанные минуты промчал по Покровке легкие московские сани. Медвежья полость прикрывает ноги. Мороз. Паром клубится дыхание. Окруженный родными, взволнованный, едет Жуковский в Политехнический музей.
После вступительного слова председателя ему предстоит произнести речь. Не сразу, не вдруг отыскалась тема для этой речи, но лучшей, пожалуй, и не придумаешь: «Механика в Московском университете за последнее пятидесятилетие». Произнести такую речь — значит перелистать страницы истории русской механики, а механика — его собственная жизнь.
Вот он стоит перед аплодирующим залом, большой, сильный. Пусть поседела борода, пусть ниже надвинулись на глаза густые, мохнатые брови, но ярким факелом горит мысль, далеко вперед освещая пути практике. И этот почетный, торжественный юбилей отнюдь не последний аккорд его жизни. Зал затих в ожидании. Жуковский начинает говорить:
— Когда человек прошел уже большую часть своего жизненного пути, тогда перед его умственным взором невольно встает то, что составляло главное содержание его жизни. Для меня главный жизненный интерес сосредоточен на излюбленной мною науке — механике, поэтому я и назвал свою сегодняшнюю речь «Механика в Московском университете…» Я хочу воскресить перед вами образы моих незабвенных учителей и поговорить с вами об ученых трудах моих дорогих товарищей и учеников.
Жуковский говорит с огромным волнением. И хотя меньше всего слов сказано о самом себе, его речь глубоко автобиографична. Зал ощущает в ней биение пульса великой жизни, неразрывно связанной с развитием русской механики. Слушателям передается и грусть профессора о своем преклонном возрасте. Она прозвучала как в первых, так и в последних словах, которыми закончил свое выступление юбиляр:
— Но когда человек прошел уже большую часть своего жизненного пути, он с грустью задает себе вопрос: суждено ли ему увидать те манящие горизонты, которые расстилаются там, впереди? Утешением ему является то, что там, впереди, идут молодые и сильные, что старость и юность сливаются в непрерывной работе для познания истины.
От прошлого к будущему. От учителей к ученикам — таковы основные вехи этой прочувственной речи. И когда умолк взорванный аплодисментами зал, к Жуковскому подошел человек, много лет назад впервые показавший маленькому Николеньке великую силу науки, — Альберт Христианович Репман.
— Среди присутствующих, верно, не найдется ни одного, который знал бы, как я, маленького Николая Жуковского до поступления его в гимназию! — Под несмолкающую овацию, которой были встречены эти слова, Репман обнял и расцеловал своего великого ученика.
Да, с тех пор много воды утекло. За домашними занятиями в Орехове и гимназией последовал университет, а затем Институт путей сообщения, где так неожиданно оборвалась мечта о звании инженера.
Это звание Жуковский получил сегодня, 16 января 1911 года. Он получил его от Технического училища— учебного заведения, где так сроднился Николай Егорович с инженерными кругами Москвы. Директор училища профессор Александр Павлович Гавриленко вручает Жуковскому диплом и золотой значок почетного инженера, инженера «hоnоris саusа» — «чести ради».
Обычно диплом получают в молодости. Он выдается всем оканчивающим институт своеобразным авансом в счет будущих дел. Жуковский же получил высокое звание инженера на закате жизни. Оно пришло к нему высшей похвалой творчеству, венцом деятельности в пограничной полосе между наукой и техникой.
Как сообщили своим читателям «Русские ведомости», Институт путей сообщения избрал «юбиляра своим почетным членом». Это выглядело своеобразным извинением за то, что случилось много лет назад со студентом Жуковским, так неудачно сдававшим в 1868 году экзамен по геодезии.
Пять часов продолжалось чествование. На столе гора папок с поздравительными адресами. Все выше ворох поздравительных телеграмм, прибывавших от ученых разных стран и народов. Из Петербурга и Парижа, Киева и Лондона, Одессы и Берлина, Харькова и Геттингена… Юбилей профессора Жуковского отметили ученые большинства стран мира. Его приветствовала родная страна. Его поздравляли крупнейшие университетские центры — Оксфорд и Сорбонна.
Репортеры многочисленных газет, для которых такие события — хлеб насущный, едва поспевали делать пометки в блокнотах. «Поздравительных адресов более пятидесяти, телеграмм около двухсот…», «Великая русская актриса Федотова шлет профессору свои поздравления…», «Университет считает Жуковского своей гордостью», «Президент Общества любителей естествознания профессор Анучин отмечает, что юбиляр приобщил русских ученых к мировому обмену мыслью и знанием, подчеркивая его роль в становлении русской авиации», «Инженер Карельских рассказывает о помощи профессора московским водопроводчикам», «Инженер Семенов сообщает об участии юбиляра в развитии городского хозяйства Москвы».
Это говорила Слава. Говорила громко, во весь голос, приветствуя заслуженного профессора на его родном языке, на языках всех народов, чьи инженеры воспользовались достижениями московского ученого.
На шестьдесят пятом году жизни Жуковский получил то, к чему так стремился в юности, — диплом инженера, заслуженное признание его огромного вклада в русскую технику. Ведь на протяжении всей своей деятельности Николай Егорович был Инженером с большой буквы, и нет числа примерам его оригинальных инженерных решений.
Казалось бы, как далеко отстояло от его насущных дел текстильное производство. Но вот нужно решить задачу, связанную с вращением веретена, и Николай Егорович создает новую оригинальную конструкцию, где трение скольжения заменено трением качения. Текстильщики тотчас же отметили: расход энергии на вращение веретен резко уменьшился. И вот что интересно, что характерно для Жуковского в этом маленьком эпизоде: установленный им принцип движения немедленно нашел практическое применение не только в текстильной промышленности, но и в такой далекой от нее области, как конструирование сельскохозяйственных машин.
Николая Егоровича отличала изумительная наблюдательность, умение замечать новое в привычных и, казалось бы, примелькавшихся явлениях. Всякий видел, как из фабричных труб клубами валит дым, но никому не пришло в голову искать здесь те закономерности, которые обнаружил в этом простом явлении Жуковский.
Клубы дыма следуют друг за другом тем чаще, чем ниже труба. Почему так получается? «Причина клубов дыма, — записал Жуковский, — заключается в том, что по закону распространения волн пониженное давление от верхней части трубы передается к топке, а потом от топки переносится повышенное давление к верхнему концу трубы».
Установив этот факт, Жуковский дает простое и красивое решение задачи. Измерив по фотографиям расстояние между клубами дыма, можно легко вычислить скорость течения продуктов сгорания. Но так ли уж важна эта работа? Она выглядит пустяком, мелочью. Нет, в науке для Жуковского не существовало мелочей, и природа щедро отплачивала профессору за его исключительную внимательность к большому и маленькому. Она открывала Николаю Егоровичу такие тайны, которые веками не давались никому в руки.
В связи с юбилеем правительство присвоило профессору чин действительного статского советника. По существовавшей тогда табели о рангах это был генеральский чин. Кроме того, Жуковского наградили орденом. Однако Жуковский очень редко вспоминал о том, что стал «его превосходительством», а орден носил лишь в случаях, когда того требовали правила службы. Ему во сто крат был милей и дороже инженерный значок, золотом поблескивавший на черном сукне сюртука рядом со значком университета.
Впрочем, не только значок доставил профессору искреннее удовлетворение. На следующий день после чествования он купил большой книжный шкаф. В этот шкаф сложил он все приветствия — мнения, высказанные о его работах товарищами по науке. Жуковский знал их взыскательность, и потому ему были особенно дороги теплые слова друзей. Они, а не официальная награда являли собой подлинное признание того полезного, что дал Жуковский науке и технике.
О многом могут рассказать старые письма. Извлеченные из тиши архивов, они новым светом озаряют давно ушедшие годы. Читая их, чувствуешь дыхание минувшего, понимаешь ощущение Жуковского, вскрывавшего конверты в эти приятные для него дни юбилея.
«Сначала я хотел Вас поздравить по телеграфу, как это сделали мои товарищи по обсерватории — писал ставший к тому времени весьма известным астрономом Белопольский, — но потом раздумал Моя телеграмма среди сотен других не сказала бы Вам ровно ничего.
Между тем чествование Вашей сорокалетней научной деятельности напомнило мне давно прошедшие времена моей молодости, когда я впервые начал прислушиваться к науке в симпатичном кружке молодых ученых в отделе Общества любителей естествознания на Лубянке, собиравшемся там под Вашим председательством. Не знаю и не могу объяснить причину того, что я после нигде не чувствовал такой простоты и искренности отношения членов этого кружка друг к другу, как в то блаженное время. Вернее всего, что причиной был сам председатель…
Хотелось бы лично пожать Вам руку в торжественный для Вас день и пожелать Вам здоровья и сил на будущее время, но боюсь, что Москва стала для меня слишком чужою и что встреча с Вами в новой обстановке повлияет на меня тяжело — пусть представляется все та же жизнь и деятельность, как это было в то старое доброе время в рамке университета и обсерватории его».
«Я знаю Вас с университетской скамьи, — читал Жуковский в письме профессора Цераского, — и сорок лет Вашей деятельности прошли на моих глазах.
За этот длинный ряд лет я не слышал ни одного разу, чтобы кто-нибудь сказал про Вас хотя бы одно дурное слово…
…Если бы Вы были схимник, сидящий под землей, или отвлеченный мыслитель, за тремя замками, отрицающий существование внешнего мира, это было бы до некоторой степени понятно. Но Вы, Николай Егорович, не затворник, Вы — Машинист, Водопроводчик и Воздухоплаватель, Вы действуете в самой толчее нашего нервного века, беспрестанно сталкиваетесь со старшими и младшими, Вы заседали в бесчисленных комиссиях, пропустили через экзаменационный пресс сотни техников, студентов и магистрантов, составили множество отчетов и разборов чужих трудов и никого никогда не задели, никому не причинили ни малейшей неприятности.
За эту черту Вашего характера, за это благодатное свойство Вашей души, озаряющее кротким светом обширнейший горизонт Вашей ученой деятельности, позвольте принести Вам, Николай Егорович, дань глубочайшего почтения и сердечной преданности».
Небольшие листочки бумаги, но как много говорили они юбиляру! Он вспомнил защиту магистерской диссертации Белопольского о пятнах на Солнце. Тогда Аристарх Аполлонович был скромным юношей, а сегодня это астроном с мировым именем.
В памяти отчетливо вставали встречи с Цераским. Ох, какой это был забияка! «По своему живому характеру он сильно надосадил естествоиспытателям, за что они недавно прокатили его на черных при выборе в члены Общества московских натуралистов», — так писал в декабре 1886 года Жуковский в письме к сестре Марии Егоровне.
Николай Егорович припомнил и то, что последовало за этим, — 18 декабря 1886 года двадцать три члена общества, среди которых были Бредихин, Слудский, Тимирязев, Столетов, да и он сам выступили с публичным заявлением, выражавшим соболезнование Цераскому.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.