Как поссорились Владимир Емельянович c Андреем Донатовичем
Как поссорились Владимир Емельянович c Андреем Донатовичем
Ссора была «непрозрачной» по мотивам. Ходили только слухи, и по ним получалось, что поссорились Андрей Донатович Синявский с Владимиром Емельяновичем Максимовым из-за того, что Максимов не захотел вводить в редколлегию «Континента» жену Синявского — Марию Розанову, женщину с большими амбициями и авторитарным характером, которую часто называли «Максимовым в юбке».
И непонятно было, сам ли Синявский ушел из «Континента» или Максимов его выставил? Ушел Синявский вместе с Игорем Голомштоком. Синявский после этого вернулся на либеральные (в западном смысле) позиции, на которых он находился в Москве, сотрудничая с «Новым миром», а Максимов остался на авторитарно-националистических, на которых стоял и в Москве, будучи членом редколлегии сталинистского журнала «Октябрь».
Но у Максимова остался в руках «Континент», и он развернул в нем компанию против Синявского. Так, 23-м номере «Континента» (1980) Максимов в колонке редактора квалифицирует «деятельность» Синявского как «провокационную возню» в угоду КГБ, обвиняет его в провоцировании конфликтов в эмиграции и присовокупляет, что Синявский якобы после семи лет эмиграции получил «от родного правительства постоянный советский паспорт для проживания за рубежом».
Все это, конечно, было ложью. (В частности, срок советского паспорта Синявского истек в августе 1979 года.) Давно уже необходимо было коллективное выступление участников правозащитного движения, чтобы раз и навсегда дезавуировать Максимова как представителя советского диссидентства. После этого у него, наверное, не осталось бы в руках и журнала, который он использовал в качестве инструмента власти над эмигрантами.
И на этот раз несколько человек во главе с В. Турчиным, Т. Венцловой, П. Литвиновым, И. Голомштоком и А. Амальриком собираются и пишут открытое письмо Максимову. Пишут правильные вещи:
«Вашими выступлениями Вы нагнетаете в нашу среду атмосферу Союза советских писателей. Вы бросаете тень не только на редактируемый Вами журнал, но и на все наше общее дело, на наше движение, которое, если Вы помните, в истоках своих было связано с судебным процессом Даниэля и Синявского, и борцом за которое Вы / себя провозглашаете» (выделено авторами. — В. Б.).
И авторы письма получают нормальный максимовский ответ (Континент. № 25):
«Уж коли Вы поспешили «расписаться в оплеухе» за своих друзей, — адресуется Максимов к И. Голомштоку, написавшему напоминание Максимову, будет ли «Континент» печатать письмо? — то хочу вновь Вас заверить, что и этот очередной скандал закончится так же нелепо и жалко, как и все предыдущие ...
И еще, уважаемый господин Голомшток, задайтесь-ка вопросом: как, каким это образом Ваши друзья ухитрились здесь в эмиграции остаться почти в полной изоляции, которая, кстати сказать, вот-вот превратится в полную? Странное дело, но почему-то наши эмигранты, да и значительная часть западных, связанных с эмиграцией людей, предпочитают «злобного», «нетерпимого» и «тоталитарного» Максимова».
Здесь очень примечательна угроза изоляцией! Это широко применяемый Максимовым и Ко метод по бескровной ликвидации неугодных эмигрантов.
Отмечу еще один пассаж в ответе Максимова:
«Что же касается двух лиц, упоминаемых Вами в качестве авторитетов, которым мне, якобы, будет «трудно ответить», то оные авторитетами для меня никогда не были и отвечать им (в особенности первому, уже покойному ныне) на их многочисленные инсинуации считаю еще ниже своего к ним отношения».
Речь здесь идет об Андрее Амальрике и Валентине Турчине, который в СССР был ближайшим сотрудником и соавтором Сахарова, председателем советского отделения «Международной амнистии».
Бунт этот, как и предсказывал Максимов, закончился ничем — «нелепо и жалко». Авторы письма опустили руки. На мой взгляд, они должны были бы обратиться ко всей эмиграции и к коллегам в СССР, включая обязательно Сахарова, а также и к демократическим западным кругам, собрать подписи большинства политэмигрантов и разослать обращение в западную и русскую прессу, в институты славистики и т. д.
Через три выпуска «Континента» (в № 28) Максимов уже попросту записывает Синявского в последователи Розенберга! Поводом послужила фраза из интервью Синявского немецкому еженедельнику «Цайт» о том, что «русские в социальном отношении продолжают оставаться рабами».
Очень характерен здесь следующий пассаж:
«Некоторые советологи и политологи Запада словно бы забыли, что именно эта гнусная розенберговская демагогия помогла Сталину поднять широкие массы народа на сопротивление фашизму... Брань Синявского и его единомышленников на вороту у русского народа не повиснет, но немецким редакторам, печатающим подобные неорасистские пакости, не следовало бы забывать о том, чем кончилось это для Германии в 1945 году. Уверен, что повторение опыта кончится для нее, а может быть и для всего мира, еще хуже. Поэтому не советуем повторять» (с. 498).
То есть Максимов угрожал немцам, Германии за публикацию интервью с Синявским новым вторжением с Востока! «Подождите, наши придут — они вам покажут!» Это, как видим, навязчивая идея у Максимова. И вдумаемся, какая бездна стоит за ней!
На последнее заявление Максимова ответил уже лишь один человек — Павел Литвинов. Ответил обращением, на этот раз к эмиграции, но и только.
«Писатель Владимир Максимов на страницах своего журнала («Континент», № 28, с. 407—408) по существу назвал русского литератора, бывшего советского политзаключенного Андрея Синявского неорасистом, фашистом, последователем расовых теорий Розенберга.
Я обращаюсь к авторам, редакторам, читателям «Континента» и не в последнюю очередь к членам его редакционной коллегии: потребуйте у Максимова недвусмысленного публичного извинения перед Синявским.
Я предлагаю, в случае если Максимов откажется извиниться, прервать всякую форму сотрудничества с ним и его журналом.
Павел Литвинов, Тэрритаун, Нью-Йорк, США».
Это обращение не вызвало никакой реакции в «черной дыре» русской эмиграции. Молодым читателям напомню, что Павел Литвинов — один из зачинателей правозащитного движения в СССР и организатор героической демонстрации семерых диссидентов в августе 1968 года на Красной площади в знак протеста против оккупации Чехословакии.
И еще отмечу, напомню, что когда погиб Амальрик, никто, как я уже говорил, не поднял голоса в его защиту, не потребовал и не провел расследования! Не тот ранг был у Амальрика по сравнению с Синявским?
В том же 29-м номере помещены высказывания Иосифа Бродского и Эрнста Неизвестного о «Континенте» и Максимове. (В связи с вопросом, надо ли изменять статус редколлегии?)
И. Бродский:
«У меня ни с «Континентом», ни с его главным редактором никаких разногласий нет. У меня как писателя, как человека — с Максимовым гораздо больше общего, чем с кем бы то ни было».
Э. Неизвестный:
«Считаю для себя честью быть членом редколлегии «Континента»».
Запомнилось выступление в защиту Максимова Василия Аксенова, который обвинил критиков Максимова в том, что они спорят со «звериной серьезностью»! Можно подумать, что Максимов и Солженицын спорят с юмором и улыбкой!
Опираясь на поддержку элиты эмиграции, Максимов спокойно продолжал свою линию на дискредитацию Запада в глазах советских людей и дискредитацию советских диссидентов в глазах Запада. Примерно в это время он начал вместе с Солженицыным усиливать и кампанию дискредитации русской службы «Свободы», о чем я уже рассказывал.
Как и все деспоты, Максимов время от времени подвергал своих соратников опале. Так, в опалу попал и был устранен от «двора» Анатолий Гладилин. Потом очередь дошла и до Виктора Некрасова. В 1982 году Максимов и Солженицын при поддержке НТС одержали «великую победу»: по их рекомендации новый руководитель «Совета международного радиовещания» (при Белом доме) назначил директором «Свободы» члена редколлегии «Континента» Джорджа Бейли. (Об этом событии речь впереди.)
После этого Максимов позвонил Виктору Некрасову, сообщил радостную весть (о назначении Бейли) и, торжествуя, объявил, что теперь «мы начнем чистку на «Свободе» и одним из первых вычистим Гладилина. Это, видимо, была проверка на преданность: Максимов знал, что Некрасов дружил с Гладилиным. И Некрасов проверки не выдержал — попытался защитить Гладилина. Возмущенный Максимов бросил трубку. Но через минуту снова позвонил и сообщил Некрасову, что он уволен из «Континента»!
Вскоре Некрасов получил официальное, на бланке журнала, уведомление:
«Уважаемый господин Некрасов!
Ваше дальнейшее сотрудничество с журналом «Континент» в любой форме мы, то есть, редакция, считаем невозможным. От имени редакции В. Максимов».
А дело тут еще было в том, что Некрасов, работая у Максимова, не приобрел прав на государственную, социальную пенсию. То есть оставался без средств к существованию. Серьезных гонораров никто из русских писателей на Западе, за исключением особо знаменитых, не имел.
Некрасов обратился к администрации «Свободы» с просьбой увеличить его участие в радиопрограммах в качестве внештатного автора. И ему пошли навстречу. Максимов узнал об этом и отправил на имя высших чиновников РС, включая Бейли, меморандум (от 23 декабря 1982 года) с целью перекрыть для Некрасова и этот источник доходов.
«Кто, почему и по какому праву, — грозно вопрошал Максимов, — использует свое служебное положение, чтобы за счет государственного бюджета сводить с кем-то личные счеты и подогревать в эмиграции конфликтные ситуации? И разве для увеличения кому-либо количества радиопередач требуется нечто большее, чем их качество? (Это о «качестве» Виктора Некрасова! — В. Б.)
Мы надеемся, что ваше личное вмешательство и беспристрастное расследование изложенного нами дела не заставят себя долго ждать».
Это был дорогой подарок — увольнение Некрасова — для советской пропаганды! Вот, мол, что ждет на Западе русских писателей!
Не знаю, вняли ли руководители радиостанции требованию Максимова, но в любом случае заработки Некрасова на «Свободе» не могли быть достаточными. И тут неожиданно понял ситуацию спонсор «Континента» Аксель Шпрингер и назначил от себя пожизненную пенсию Некрасову! Так был спасен от нищенской участи замечательный русский писатель и участник Сталинградской битвы, автор знаменитой повести «В окопах Сталинграда». И спас его немец Шпрингер! Задумайся, читатель!
С началом перестройки Максимов стал рваться к первым лицами новой России, хотел, как и в эмиграции, занять видное, руководящее место. (Чтобы оправдать пророчество Довлатова!). Выделю здесь его статью или обращение (опубликованное уже в российской прессе) о том, что агенты ЦРУ пронизали все властные структуры России (как раньше агенты КГБ наводняли «Свободу»!). Замечательное письмо направил он и непосредственно Ельцину, протестуя против враждебной интересам России внешней политики Козырева. «Но у него есть в запасе вторая родина, а у нас с Вами — только одна!» — писал Максимов, имея в виду, что Козырев наполовину еврей.
И вот такие люди были вождями русской эмиграции. Красивая получается симметрия: в эмиграции Солженицын и Максимов, а в России вслед за тем Ельцин и Путин!
А ведь были в эмиграции люди противоположной природы — люди доброй воли, — которые могли бы стать политическими лидерами. Назову Юрия Орлова, Валентина Турчина, того же Андрея Амальрика.
Напомню, Орлов — член-корреспондет Армянской АН по физике, создатель Московской Хельсинкской группы и кандидат на Нобелевскую премию мира. О Турчине я уже говорил. И эти люди могли не только политэмиграцию возглавлять, но и государство Российское! Чем они хуже Вацлава Гавела или Леха Валенсы? Но они выехали на Запад — и канули в политическое небытие. Оказались совершенно не нужны эмиграции. Да и сами не предпринимали должных усилий что-либо в эмиграции изменить, организовать. Турчин чуть-чуть попырхался и отвалился, затерялся в университетских коридорах. В чехословацкой эмиграции почти все лидеры профессорствовали, но и от политики не уходили — выполняли свой долг. Ведь политическая эмиграция всегда так или иначе, явно или скрыто влияет на положение дел на родине.
Так вот и получается, что в России и в российском обществе к власти, наверх то и дело поднимаются самые худшие люди. А «там, где первыми людьми становятся последние люди, все делается криво, фальшиво и чудовищно!» — как говорил Заратустра у Ницше.
В заключение познакомлю читателя со взглядом на нашу эмиграцию со стороны — с ироническим эссе Луи Мартинеза, одного из крупнейших французских славистов и переводчиков. Свое эссе он озаглавил «Похвальное слово русской цензуре»:
«Одно остается несчастным спутникам покинутой земли: цепляться друг за друга мертвой недоверчивой хваткой и создавать подобие потерянной жестокой и милой планеты: с внутренним одиночным гулагом, с портативной Лубянкой и карманной Старой Площадью. Писать «Правду» наизнанку. Распространять приемы «Крокодила» с примесью острожной похабщины и лагерного доносительства. Обличать, ругать, клеветать. Швыряться анафемой и злобными намеками. Кто не с нами — тот против нас! И так туго закрутить круговую поруку страха и злословия, чтобы ГБ стал по-настоящему вездесущим, всемогущим, как Господь Бог».
По поводу антизападной истерии в русской эмиграции:
«Запад ругать не зазорно! За распущенность нравов и нехватку танков. За то, что он, изойдя кровью после четырехлетней войны, не кинулся освобождать Россию от России же... Но главное — страдания! Они и дают нам право нахамить в три космоса! Плевать во все колодцы! В честь наших мучеников можем вести себя, как Присыпкин на том свете! Знай наших! Не верите? Наши вам покажут!.. Вашим будущим будет наше вчера и наше сегодня, с гулагом и террором по-нашему!... В наказание за то, что вы — не мы, вы будете нами, хотя и недостойны такой участи... Поняли?» («Синтаксис».№4.С.54)