Глава 14 Сахаров — человек из будущего

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 14 Сахаров — человек из будущего

«Враг внутри страны номер один — это Андрей Сахаров!»

Юрий Андропов

Сахаров и Солженицын.

Сахаров, Россия и мир.

Меркнущий огонек

Знакомство с Сахаровым было одним из важнейших событий моей жизни, большим счастьем для меня. Идеи и деятельность Сахарова и без прямого контакта с ним наверняка сильно повлияли бы на меня, но личное знакомство и общение дали более глубокую основу для их восприятия, понимания, придали особые краски.

У Фрейда есть понятие «сверх-я». Это то, что закладывается в наше подсознание от образа людей, которых мы любили или очень уважали, чаще всего от образа наших родителей или кого-то из них. «Сверх-я», по Фрейду, хочет видеть нас такими, какими хотели бы видеть любимые и уважаемые нами люди. Так вот, образ Сахарова стал для меня второй составляющей моего «сверх-я», наряду с образом моего отца. Я понял это, когда осознал, что предпринимая какие-либо социально значимые действия или при работе над какими-либо важными публикациями я непроизвольно сверяюсь в глубине сознания: как бы поступил или что бы в этом случае сказал Сахаров?

Мое знакомство с Сахаровым началось с того, что через общих знакомых он пригласил меня подписать составленные им обращения к юбилейной сессии Верховного Совета СССР об амнистии политических заключенных и об отмене смертной казни.

Тогда я впервые очутился на знаменитой сахаровской кухне в его квартире на Земляном Валу. В первый момент Сахаров показался мне человеком суховатым и замкнутым, но это впечатление скоро рассеялось. В дальнейшем, встречаясь с Сахаровым, я не раз поражался тому уважению, с каким он относился к своим собеседникам. Временами становилось даже неловко: возникало ощущение, что Сахаров смотрит на тебя, что называется, снизу вверх.

Удивляло полное отсутствие в нем видимых качеств вождя или борца. Сахаров не «вдохновлял», не поучал, не призывал, не стремился категорично обо всем судить. Он скорее являл собой тип антивождя.

Осенью 1972 года, как уже знает читатель, мною занялся «генерал Карпов», и я пришел к Сахарову посоветоваться, что мне делать.

Сахарова очень испугал мой рассказ о звонках Карпова, он с грустью смотрел на меня и высказал предположение, что дело серьезное. Не пытался меня приободрить, на что я в душе надеялся, и не решился мне ничего посоветовать. Посоветовал только поговорить с Юрием Шихановичем.

Потом Сахаров мягко поддержал совет, данный мне Шихановичем: «Да, наверное, Юра прав. У него большой опыт, он мужественный и умный человек».

Таким был Сахаров, что называется, в «политическом» быту.

И еще один эпизод. Осенью 1972 года, когда палестинские террористы захватили, а потом и убили в Мюнхене группу израильских спортсменов, мы решили организовать митинг около ливанского посольства и вручить на имя посла письмо протеста с требованием убрать с территории Ливана базы палестинских террористов. Я сообщил о митинге Сахарову, и он пообещал прийти.

В назначенный час оповещенные нами люди стали собираться около ливанского посольства. Оно находилось на Садовом кольце напротив образцовского театра кукол. Люди вырастали как из-под земли! В течение нескольких минут собралось около ста человек, по тем временам очень много. Пришли главным образом «отказники» (на эмиграцию по израильским приглашениям) и некоторое число «чистых» диссидентов. И как только пробил назначенный час, из переулков, расположенных по бокам посольства, скорым шагом вышли полчища солдат внутренних войск и охватили плотным кольцом всех собравшихся. За ними из тех же переулков выкатились автобусы. В КГБ, разумеется, знали о нашем митинге и хорошо подготовились. Началась «погрузка» собравшихся в автобусы. Проводилась она с усердием: тех, кто пытался сопротивляться, неслабо били и заламывали руки. Математика с мировым именем, профессора Мойшезона (который был среди подписантов сахаровских обращений в Верховный Совет) протащили мимо меня за ноги — голова его стукалась об асфальт — и закинули в автобус, в котором его приняли солдаты, предусмотрительно там размещенные. Но Сахарова нигде не было видно, и я был этому, конечно, очень рад: не дай бог, и он бы попал под горячую руку чекистам.

Автобусы отвезли всех жаждущих демократии и израильских виз в знаменитый вытрезвитель на Войковской улице. Знаменитый тем, что в него, как правило, отвозили всех задерживаемых участников диссидентских митингов. Среди милиционеров он получил прозвище «еврейского вытрезвителя». Среди диссидентов было много евреев, а среди милиционеров — антисемитов! Нас рассовали по палатам, уставленным кроватями, держали под охраной и под конвоем водили в туалет. Пошел и я в туалет в сопровождении милиционера, и вдруг увидел, что навстречу мне из туалета милиционер выводит Сахарова — «на минуточку», как говорят в Одессе, создателя советской водородной бомбы!

— Андрей Дмитриевич! — кинулся я к нему. — И вы здесь! Как вы... — я запнулся, не зная, как спросить, не попал ли он под горячую руку «блюстителей порядка»? Но Сахаров понял меня и сказал, что он опоздал, и что милиционеры обращались с ним «вполне корректно».

Как я узнал потом, он, опоздав на несколько минут, наткнулся на оцепление, и оказавшиеся рядом, за оцеплением, демонстранты воспроизвели потом замечательный диалог между Сахаровым и офицером милиции, преградившим ему путь.

— Будьте добры, — спросил офицера Сахаров, — скажите, пожалуйста, где здесь ливанское посольство?

— А вам зачем туда надо?

— Я хочу выразить протест против убийства израильских спортсменов в Мюнхене, — ответил Сахаров.

— Тогда вам вон в тот автобус! — показал офицер и знаком велел двум милиционерам «проводить» туда академика.

Диалог этот замечателен был и тем еще, что напоминал знаменитый ответ царя Николая I одному из декабристов, ведшему своих солдат свергать его. Когда декабрист, не узнав в лицо нового императора, в ответ на его вопрос, куда и зачем он идет, ответил, что идет устанавливать Конституцию, Николай находчиво указал ему: «Тогда вам вон на ту площадь!». Площадь была уже окружена верными царю войсками и артиллерией!

Поздно ночью «клиентов» вытрезвителя стали по одному вызывать на допрос. Прибыла целая бригада из КГБ. После допроса нас предупреждали, что в случае дальнейшего участия в подобных противозаконных мероприятиях мы будем привлекаться к суду по какой-то там статье, и выпускали из здания. Однако по традиции все освобожденные дожидались остальных своих товарищей на улице, чтобы в случае задержания кого-либо немедленно поднять тревогу. Когда выпустили меня, перед зданием милиции уже толпилась довольно большая группа освобожденных демонстрантов, в которой выделялась высокая фигура Сахарова. Вместе со всеми он простоял на улице часов до двух ночи, пока не выпустили последнего демонстранта.

О том, что Сахаров не пропускал почти ни одного политического судебного процесса и целыми днями вместе с друзьями и близкими подсудимых в любое время года и в любую погоду простаивал возле закрытых дверей «открытых» процессов, хорошо известно. «Зал переполнен», — обычно говорили охранники. Составлял или подписывал Сахаров и огромное число обращений в защиту преследуемых диссидентов. Приезжал на обыски, чтобы подбадривать обыскиваемых своим присутствием в самые трудные для них первые часы. Чаще всего чекисты не пускали друзей в обыскиваемую квартиру, и им приходилось часами стоять на лестнице. В 1974 году Сахаров даже держал голодовку в защиту Владимира Буковского и ряда других политзаключенных.

При этом известность и заслуги диссидентов не играли для Сахарова никакой роли. Он так или иначе помогал всем, кому мог. А ведь Сахаров имел основания ценить свое время не меньше, чем кто-либо другой. Солженицын, к примеру, не только не приезжал на суды, митинги и обыски, но и не подписывал обращений в защиту преследуемых. Солженицын объяснял это необходимостью не допускать девальвации своего имени и подписи, которые, подразумевалось, нужны были для более важных целей. Анатолий Левитин-Краснов рассказывал мне, как он в 1974 году просил Солженицына подписать обращение в защиту Буковского, находившегося тогда в очень тяжелом положении, и получил отказ с упомянутым выше обоснованием.

Отсутствие элитарного подхода и самоотверженность в поддержке преследуемых представляются мне характерными чертами Сахарова, отличавшими его, увы, от большинства советских диссидентов. Не будь Сахарова, диссидентское движение было бы куда менее заметным и подавлено было бы наверняка значительно раньше, чем это в конце концов случилось.

Валентин Турчин, один из лидеров правозащитного движения в 60—70-х годах, как-то написал, что Сахаров «демонстрирует новую модель поведения, влияние которой огромно и по-настоящему проявится лишь в будущем».

Я совершенно согласен с этим. И теперь уже можно сказать, что влияние Сахарова проявилось прежде всего в развитии международного правозащитного движения, которое, в свою очередь, повлияло на процесс выхода западного мира из эпохи средневековья, в которой он пребывал, по моему убеждению, до 1945 года. (А наша страна — и до сих пор!) Влияние Сахарова, как это ни парадоксально, меньше всего сказалось на советском диссидентстве и почти совсем не отразилось на российско-советском обществе.

Говоря о «модели поведения» Сахарова, надо не забывать (а это часто забывается) и то исключительное обстоятельство, что Сахаров ради исполнения своего долга перед людьми, начиная с протестов против испытания термоядерных бомб, лишился того, чего люди чрезвычайно редко решаются лишиться по собственной воле: возможности эффективно заниматься главным делом жизни — наукой, исключительно высокого, привилегированного положения и своих немалых сбережений, которые он в 1969 году пожертвовал на строительство детских медицинских учреждений, онкологического центра и в Красный Крест. От заседаний с руководителями страны «опуститься» до защиты прав человека! Я лично не припомню подобного прецедента.

Забывается и еще одна важная вещь. Все знают, что Сахаров внес решающий вклад в создание советской водородной бомбы (и некоторые даже ставят ему это в вину!), но мало кто знает или помнит, что Сахаров был и одним из инициаторов «Московского договора» ядерных держав о запрещении ядерных испытаний в трех средах: в атмосфере, под водой и в космосе. Подобные испытания, например, взрыв самой мощной за все времена советской ядерной бомбы на Новой Земле, через радиоактивное загрязнение окружающей среды губили миллионы людей, много больше, чем взрывы атомных бомб в Хиросиме и Нагасаки вместе взятые. С протестов против таких испытаний и началось отчуждение Сахарова от власти и режима.

Наряду с «моделью поведения» отличают Сахарова, конечно, и его политические взгляды, и стиль их изложения. За любым, даже самым маленьким текстом Сахарова видится гуманный, мудрый и чистый человек. И мягкий, скромный — до самоуничижения. Цитирую наугад: «Я пытался изобразить какой-то идеал»; «Мне по-прежнему совершенно непонятны наши взаимоотношения с Китаем. Ну, а раз непонятно, то лучше бы и не писать» (это о себе, о том, что писал ранее!); «Постепенно я многое перестал понимать...»; «Это, пожалуй, непосильный для меня вопрос».

Но лучше всего гуманизм Сахарова высвечивается в сравнении.

Солженицын, к примеру, призывая к созданию «жертвенной элиты», писал: «Ян Палах сжег себя. Если бы она (эта жертва) была бы не одинокой — она бы сдвинула Чехословакию».[19]

Ян Палах совершил акт самосожжения в 1969 году в знак протеста против оккупации ЧССР войсками СССР и его сателлитов.

Эту мысль в том же сборнике поддерживал и развивал единомышленник Солженицына академик Игорь Шафаревич: «Самое существенное для спасения России может быть сделано лишь на единственном пути — через ЖЕРТВУ! ...Если до готовности к жертве подымутся не только единицы, это очистит души, взрыхлит почву, на которой может взрасти религия. Жертва может дать силы, чтобы преодолеть многие препятствия, стоящие на пути России!».

Сахаров на это отвечал: «Необходимы демократические реформы, затрагивающие все стороны жизни... Нельзя ограничить пути возрождения только религиозной или националистической идеологией. ...Никто не должен рассчитывать на быстрое и универсальное решение великих проблем. Все мы должны набраться терпения и терпимости, соединяя их, однако, со смелостью и последовательностью мысли, но нельзя призывать наших людей, нашу молодежь к жертвам; люди в нашей стране тотально зависимы от государства, и оно проглотит каждого, не поперхнувшись, а что касается жертв, то их уже было более чем достаточно».[20]

«Успех, — говорил Сахаров в интервью газете «Монд»,— может принести лишь совокупность различных видов деятельности. Это и правозащитное движение, и честный труд педагога, крестьянина, рабочего, ученого, и умеренное, но последовательное давление Запада. Это и борьба за права национальных меньшинств и за свободу вероисповедания, за право на эмиграцию и свободного выбора местожительства внутри СССР, это и борьба за свободу творчества. Большое значение имеет и борьба с несправедливостью на предприятиях».

Как видим — другой мир, другая цивилизация. Вновь противостояние людей Света и Тьмы. Кроме всего прочего, утверждение Солженицына (если бы примеру Яна Палаха последовали другие, то это сдвинуло бы Чехословакию...) по сути — просто жестокий бред!

Отметим попутно. Солженицын и Шафаревич заявляют себя постоянно и с гордостью православными христианами, демонстрируя при этом качества, весьма далекие от христианских. Сахаров же не религиозен, но по своему отношению к людям и по своим взглядам он — воплощение лучших идеалов христианства.

Иные люди, признавая это (и на этом основании!), говорят об идеализме Сахарова, наивности, утопизме и т. п., на самом же деле Сахаров был трезвым, но нравственным прагматиком, что хорошо видно и из приведенных выше текстов.

Очень важными для понимания личности Сахарова, его «модели поведения» мне представляются два его поступка, стоящие в стороне от его общественной деятельности.

Первый — это голодовка с требованием предоставить его невестке Елизавете Алексеевой возможность эмигрировать, выехать в США к своему жениху, сыну Елены Боннэр. Голодовка проходила в ноябре-декабре 1981 года и продолжалась 17 дней. Тогда очень многие не поняли и даже осудили эту голодовку, в том числе и некоторые диссиденты: Сахаров, мол, не должен был уделять внимание такому «мелкому» и личному делу и рисковать из за него своим престижем и здоровьем. На Сахарова давили, он получал много неодобрительных писем, в том числе от уважаемых им людей, но остался непреклонен и повел здесь себя вновь как человек, который не может допустить, чтобы из-за него кто-либо страдал. Ведь Е. Алексеева была фактически заложницей в руках КГБ, который таким образом мстил Сахарову и шантажировал его. И для Сахарова было опять же совершенно неважно, какой общественный статус имеет страдающий из-за него человек. Вместе с Сахаровым держала голодовку и Боннэр, и они в конце концов добились победы: Лизу Алексееву выпустили в Америку.

Особенно абсурдной и злой была реакция на эту голодовку со стороны Солженицына. Выступая 11 мая 1983 года на пресс-конференции в Лондоне, он сказал по поводу голодовки Сахарова: «...В декабре 81-го года, последние 10 дней, когда шла самая напряженная подготовка к военному положению в Польше (для разгрома «Солидарности». — В. Б.), мировая пресса все это пропустила, а занята была тем: соединится ли Лиза Алексеева со своим женихом. Этим были все заняты. И так пропустили всю подготовку к военному положению в Польше».

Высмеял голодовку Сахарова и А. Зиновьев.

Очень характерно, что на Западе эта голодовка встретила всеобщее понимание, а Сахаров — поддержку. (Чем и возмущается Солженицын.) Другое отношение к личности, другая цивилизация.

Второй характерный поступок — это пощечина, которую Сахаров дал историку «в штатском» Н.Н. Яковлеву, автору книги «ЦРУ против СССР» и статей, в которых он грязно клеветал на Сахарова и Боннэр. Этот господин, как известно, имел наглость после всех своих писаний прийти к Сахарову, чтобы взять у него интервью. И мягкий, деликатный Сахаров бьет его по лицу (!) и выгоняет из дома. Я преклоняюсь перед Сахаровым за этот его поступок.

Близко к пощечине стоит и отповедь, данная Еленой Георгиевной Боннэр жене Солженицына, и характерная реакция Сахарова на эту отповедь. Случилось это после появления воспоминаний Солженицына «Бодался теленок с дубом», в которых он обвинил Сахарова в предательстве «русского дела». Сахаров, оказывается, «сломал фронт» общей почти уже выигранной битвы, «сдал уже занятые позиции». Это «предательство» заключалось в том, что Сахаров, «уступая воле близких» и «чужим замыслам», замыслам «группы евреев, заботившихся как всегда о своем, чужих этой стране», подписался под их призывом к Конгрессу США добиваться от советских властей свободы эмиграции. А не свободы для русского народа!

Вскоре после публикации «Теленка» Сахаров и Боннэр пришли к Солженицыну по его приглашению для выяснения отношений, но Александра Исаевича дома не оказалось (!) и приняла их его супруга Наталия Светлова. Она стала читать Сахарову нотацию по поводу его якобы пренебрежительного отношения к интересам русского народа.

Елена Георгиевна, «возмущенная обращенной ко мне нотацией, — пишет Сахаров в «Воспоминаниях», — воскликнула:

— На...ть мне на русский народ! Вы ведь тоже манную кашу варите своим детям, а не всему русскому народу».

«Люсины слова о русском народе, — комментирует Сахаров, — в этом доме, быть может, звучали «кощунственно». Но по существу и эмоционально она имела на них право. Всей своей жизнью Люся сама — «русский народ», и как-нибудь она с ним разберется».[21]

Елена Георгиевна Боннэр «по составу крови» на 50% армянка, а на 50 — даже еврейка. Большое мужество и внутреннюю свободу надо иметь, чтобы при таком составе крови сделать такое заявление, да в цитадели великорусского патриотизма! И Сахаров «посмел» сказать о своей жене — «она сама русский народ»! Между прочим, Елена Боннэр, напомню, всю Отечественную войну провела врачом на фронте.

Центральное место в мировоззрении Сахарова принадлежит идее конвергенции социализма и капитализма как в «конечном итоге единственной альтернативе гибели человечества». Формулу эту Сахаров высказывал неоднократно, например в выступлении по поводу присуждения ему премии имени Лео Сциларда (апрель 1983 года).

Многие считают, что идея конвергенции выдвигалась Сахаровым во времена противостояния двух упомянутых укладов, которое-де представлялось Сахарову извечным, что ли. Но это не так.

В программе реформ, предлагаемой им в книге «О стране и мире», первым пунктом стоит: «Полная экономическая, производственная, кадровая и социальная самостоятельность предприятий».

Последний раз о конвергенции Сахаров пишет в 1989 году (незадолго до своей кончины), когда уже было ясно, что противостояние укладов закончилось или идет к концу. И, однако, статья Сахарова «Конвергенция, мирное сосуществование» завершается словами: «Конвергенция является необходимым условием решения глобальных проблем мира, экологии, социальной и геополитической справедливости».[22]

Сахаров пишет, как всегда, просто, а содержание взрывное, сугубо сахаровское. Причем «взрывы» эти сегодня, после 11 сентября 2001 года, звучат особенно сильно.

В этой маленькой и емкой, как все у Сахарова, статье среди прочего есть и такой еще примечательный тезис: «Конвергенция подразумевает отказ и от догматизма капиталистической идеологии ради спасения человечества» (с.15). И опять же, какие взрывные слова: «ради спасения человечества»! Такой серьезной опасностью видится Сахарову капиталистический догматизм. (Наши нынешние либералы убеждены, что догматизм свойственен только социалистической идеологии.)

Словно после 11 сентября сформулирован и тезис о «...необходимости срочных мер внутригосударственного и международного характера для улучшения экологической ситуации и для смягчения проблем «третьего мира»» (с. 14).

Если раньше Сахаров говорил о конвергенции в самом общем виде, не раскрывая конкретного содержания этого понятия, то в этой статье он пишет: «Еще более существенно (для конвергенции) развитие различных форм участия трудящихся в управлении и прибылях» (с. 16). В становлении у него такого понимания я вижу уже и свою лепту: Сахаров до того читал мою работу о синтезной модели социализма и высоко ее оценил.

В связи с этим надо коснуться вопроса, что Сахаров понимает под «конвергенцией». Сближение укладов капитализма и социализма за счет механического соединения черт, элементов обоих укладов или создание качественно нового уклада за счет синтеза определенных черт этих укладов? В 1974 году в отклике на публикацию на Западе моей работы «Третий путь» Сахаров сказал, что видит в ней «некий конкретный аспект здоровой конвергенции»,[23] т. е. создание синтезного уклада он рассматривает как цель и результат процесса «здоровой» конвергенции. Эта формулировка Сахарова, кроме всего прочего, предполагает, что возможна и нездоровая конвергенция! Что мы и видим сейчас в мире и более всего — в России! Спаянность капитала и госвласти или создание гигантских транснациональных монополий, приобретающих многие черты и функции государства.

Характерно, что с идеи конвергенции начал Сахаров свою публицистическую деятельность — имею в виду статью 1968 года «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе» — и закончил ею же в 1989 году. Для меня, как понимает читатель, приверженность Сахарова идее конвергенции — очень важное вдохновляющее обстоятельство.

Российские либералы, поющие по памятным дням дифирамбы Сахарову, эти его идеи, разумеется, игнорируют. Помню «круглый стол» на тему конвергенции в начале ельцинских реформ — В. Селюнин, Л. Пияшева и И. Клямкин. С каким сарказмом крушили они эту идею: какие такие есть положительные черты у социализма, которые надо соединять с капитализмом? Чем меньше социализма, тем лучше!

Что теперь осталось от их былого задора?

Важной стороной сахаровского мировоззрения представляется его решительное неприятие всяческого национализма. Он, в частности, отвергал утверждение русских националистов, что коммунизм был привнесен в Россию извне и что русский народ стал его первой и главной жертвой и больше всех других народов Советского Союза страдает от коммунистического режима. Он считал, что большинство людей в Советской России в той или иной мере ответственны за установление и преступления тоталитарного, сталинского режима (коммунистическим этот режим Сахаров, естественно, не называл) и что нерусские народы часто страдали от него много сильнее, чем русские. Сахаров приводил в пример сосланные народы. (А это не только народы Северного Кавказа, но и крымские татары, русские немцы, карелофинны, значительная часть прибалтов, корейцы. Всех даже не упомнишь.) Указывал он и на жестокую эксплуатацию народов советской Средней Азии. В представлении об особой угнетенности именно русского народа Сахаров видел исходную позицию агрессивного национализма. С этой позиции начинают свой путь националисты всех стран и народов, разжигая ненависть и погромные настроения к «угнетателям-инородцам» и соседним народам.

Решительно выступал Сахаров и за право народов на самоопределение «вплоть до отделения» как за неотъемлемое право свободных людей. В упомянутой выше его программе реформ зафиксирована необходимость «законодательного подтверждения права на отделение союзных республик и права на обсуждение вопроса об отделении». В дальнейшем он стал выступать за отказ от сталинского деления республик СССР на разные ранги с правом выхода из Советского Союза лишь у союзных республик. Если бы эта идея Сахарова была реализована, не было бы никаких правовых оснований для удержания в составе РФ Чечни, а в составе Азербайджана — Нагорного Карабаха.

Сахаров, на мой взгляд, стоит последней точкой на линии лучших традиций России, идущих от и через Чаадаева, Герцена, Толстого, Короленко, Чаянова, так же, как и лучших традиций человечества. Не случайно Сахаров называл Альберта Швейцера и Альберта Эйнштейна людьми, способствовавшими формированию его мировоззрения.

«Враг внутри страны номер один — это Андрей Сахаров!» — сказал в 1978 году на Коллегии КГБ Юрий Андропов[24], кумир находящихся ныне у власти его коллег.

И в связи с этим встает вопрос, почему советские правители не выслали Сахарова из страны, как Солженицына, Максимова, Зиновьева и многих других? Ответ, на мой взгляд, очень простой: они понимали, что на Западе он был бы еще опаснее для их режима, чем в стране. В отличие от упомянутых выше деятелей он не стал бы раскалывать политэмиграцию и отталкивать от нее демократическую общественность мира и мог бы стимулировать сильнейшее давление стран Запада на правителей СССР в защиту прав и свобод людей. И эмиграция, и КГБ не смогли бы его блокировать, шельмовать: известность и репутация Сахарова в мире были бы для них непреодолимой преградой.

И еще о личности Сахарова. В его архиве мне встретилось поразительное высказывание: «...Судьба моя была в каком-то смысле исключительной. Не из ложной скромности, а из желания быть точным замечу, что судьба моя оказалась крупнее, чем моя личность. Я лишь старался быть на уровне своей судьбы».

Могут найтись люди, которые увидят в этих словах реалистическую оценку Сахаровым своей личности. Но я решительно с этим не согласен. Это мнение Сахарова в принципе ошибочно. Великая деятельность всегда представляется крупнее личности деятеля, особенно для самих деятелей. Перечитывая роман «Иосиф и его братья» Томаса Манна, мудрейшего человека, я наткнулся на такой фрагмент: «Но до чего же трудно сделать из себя то, для чего ты создан, и подняться до уровня намерений, связываемых с тобой Богом, даже если эти намерения довольно скромны; намерения же, связанные у Бога с Иосифом, были очень даже значительны, и Иосифу ничего не оставалось, как поднатужиться».

Иосифу это удалось, и Сахарову — тоже. Но этого мало. В случае с Сахаровым мы имеем редкий пример, когда личность деятеля оказывается даже крупнее или важнее самой деятельности. Она изнутри освещает ее, согревает и многократно усиливает ее эффективность. Это имел в виду и Валентин Турчин, когда писал о далеко идущем влиянии «модели поведения» Сахарова. Но сам Сахаров этого не мог видеть: это можно увидеть только со стороны.

Тем не менее сегодня Сахаров представляется огоньком, оставшимся за спиной России. И с каждым днем свет этого огонька меркнет: Россия все дальше уходит от обозначенного им пути в сторону, к прошлому, что равносильно — к пропасти.

Сахаров выступал за конвергенцию социализма и капитализма, Россия же, доверив управление собой перекрасившимся номенклатурным коммунистам и их интеллектуальной обслуге, пошла к капитализму, точнее — к «конвергенции» капитализма с бандитизмом, к реформам Гайдара — Чубайса.

Сахаров выступал за передачу верховной власти демократически избранным Советам. Россия же пошла к президентскому самодержавию. Сахаров никогда бы не поддержал конституционный переворот и расстрел Верховного Совета, с чего и началось установление в стране нового самодержавия. (Если кто скажет, что Елена Боннэр поддерживала тогда Ельцина, то я напомню, что она потом решительно и публично признала это своей тяжелой ошибкой!)

Сахаров выступал за свободу самоопределения народов, но никогда бы не поддержал антиправовой путь ликвидации СССР через сговор в Беловежской пуще. Не поддержал бы он, разумеется, и войну в Чечне, ни первую, ни вторую (ставшую следствием первой), как не поддержал и войну в Афганистане.

Сахаров выступал за интеграцию России в сообщество цивилизованных и демократических стран. Россия же сейчас все более отдаляется от этого сообщества, то и дело впадая в антизападную и антиамериканскую истерию.

Наконец, Россия допустила к власти людей той категории, которые были заклятыми врагами Сахарова, пытками сократившими ему жизнь.

Отвернувшись от Сахарова, Россия отвернулась от демократии и цивилизации к авторитаризму и средневековью, от будущего к прошлому.