Гипотеза надежды

Гипотеза надежды

…Не надо, думаю, доказывать, что негативные метаморфозы, происходящие с большинством диссидентов при их выезде на Запад, в эмиграцию, говорят о том, что такими они были, видимо, и раньше по своей внутренней сути.

…И тут возникает важный вопрос — кого представляют диссиденты в советском обществе? Тут возможны два ответа, две гипотезы.

Первая. Диссиденты представляют лучшую часть советского общества. Эта гипотеза — глубоко пессимистическая. Если это так, то надеяться нам на «светлое будущее» по крайней мере в обозримом будущем очень трудно.

«Облегчение» дает лишь вторая возможная гипотеза, которую и можно назвать гипотезой оптимизма и надежды. А именно, что диссидентство в массе своей представляет не лучшую часть советского общества и интеллигенции.

Сравнение с диссидентами из Чехословакии наводит на мысль: в условиях почти полной безнадежности, существующих в Советском Союзе (в отличие от значительно более мягких преддубчековских условий в Чехословакии), люди серьезные, способные здраво и ответственно мыслить и действовать, и в то же время порядочные, морально уравновешенные, редко втягиваются в открытую борьбу с режимом. Им труднее бросать свою профессию, в которой они чаще всего весьма квалифицированы, труднее близких ставить под удар, одним словом, труднее становиться героями. Но упрекать таких людей за то, что они не способны на безоглядный героизм и самопожертвование, никто не вправе. Как говорил Антон Чехов, «только злой или неумный человек может требовать от людей героизма»...

В Чехословакии перед 68-м годом условия были значительно мягче и существовала какая-то ощутимая надежда на успех — и там на диссидентство поднялось много серьезных людей, представлявших, видимо, действительно лучшую часть общества. Что и явилось главной причиной явления бескровного чуда Пражской весны.

В Советском же Союзе из подобных людей в диссидентство втягиваются, очевидно, лишь лучшие из лучших, люди типа Сахарова, Орлова. А за ними в преобладающей численности идут люди совсем других типов.

Идут люди, до пределов терпения измордованные жизнью, которым уже нечего терять. Чаще всего они мыслят крайне эмоционально, «реактивно», а переозлобленность многих из них чревата деморализацией.

Идут люди инфантильные, которых во множестве плодит советский образ жизни. Они, как правило, плохо представляют себе, что их ждет в реальности, не способны сами создавать определенную атмосферу вокруг себя и подчиняются тому стилю, который навязывается обстоятельствами или лидерами. Очень многие советские диссиденты производят впечатление 40-летних мальчиков. Если в русском диссидентстве XIX века преобладали «лишние люди», то можно сказать, что в современном преобладают «лишние мальчики».

Далее идут крайние честолюбцы. И в их числе люди, ищущие спасения от своей внутренней пустоты, свою творческую импотенцию списывающие на счет режима.

Можно привести и другую градацию. А именно, если часть людей (в СССР) идет в диссидентство потому, что их особенно сильно бьют, а другая, самая лучшая и, увы, самая малочисленная — из сострадания к избиваемым, то третья категория людей идет в оппозицию оттого, что им бить не дают! Бить и властвовать. Для них это тождественно. Режим окостенел — все места наверху заняты. И нет ни демократизации, ни ресталинизации, при которой лестницы наверх начали бы очищаться за счет террора и доносов. Мне легко представляется, что сегодня, например, Лысенко вполне мог бы пойти в диссиденты, особенно в период, когда появилась возможность выезда. Ибо президентом (ВАСХНИИЛа) он сегодня уже не смог бы стать, не смог бы расчистить себе путь наверх с помощью доносов, и при наличии некоторой смелости, а также способности наплевать на судьбу своих близких, вполне мог бы переметнуться в диссиденты. Что делать сегодня в Союзе человеку, которого обуревает непомерное тщеславие или властолюбие? В эмиграции такие люди проявляются во всей своей красе.

Итак, «гипотеза надежды» состоит в том, что своим беспросветным и безрассудным гнетом режим удерживает от активного противостояния лучшую часть общества; и он же с помощью того же самого гнета прессует из нелучшего материала нечто подобное искусственному алмазу, который светится отраженным светом от отдельных вкрапленных в него настоящих, естественных алмазов. Возможно, что решающую роль тут играет «сила света» Сахарова.

На Западе же искусственный диссидентский алмаз, выйдя из-под тоталитарного сверхдавления, немедленно начинает расползаться в дурно пахнущую массу.

Это парадоксальное положение умнейший Юлий Даниэль, подельник Синявского, понял, даже находясь в России. «Неужели мы можем оставаться людьми, только когда КГБ нас держит за горло?!» — воскликнул он в одном из своих открытых писем, когда узнал, что творится в эмиграции.

И вопрос вопросов — существует ли в действительности в стране «лучшая часть общества», которая не хочет пока втягиваться в борьбу с режимом? Или иначе, может ли она, такая часть, в достаточном количестве вырабатываться в условиях тоталитарного режима? Не представляет ли все-таки нынешнее диссидентство лучшую часть советского общества?»

Глядя из сегодняшнего дня, видится однозначно отрицательный ответ.