От реформы экономической к реформе политической

От реформы экономической к реформе политической

Нам было ясно, что свободное коллективное хозяйство может существовать только в подлинно демократических условиях. Оно несовместимо с монопольной властью одной партии. Поэтому наши представления о демократических условиях с самого начала были безоговорочно связаны с современным плюрализмом. Немыслимо себе представить самостоятельно действующее предприятие и его директора, берущего на себя определенный риск и ответственность, при условии, что у них будет опекун, или что директор будет назначаться каким-нибудь центральным органом. Для свободного коллективного хозяйства немыслимо, чтобы одна партия, без контроля народа и без демократических выборов, разрабатывала планы и давала директивы на будущее, указывала пути дальнейшего развития. Такое положение противоречило бы интересам и воле абсолютного большинства народа. Нам было ясно, что надо добиваться плюралистической демократии.

Естественно, эту мысль можно было выдвинуть только в самом конце, начинать с нее было невозможно. Если бы мы эту мысль высказали, скажем, в 1963 году, то, само собой разумеется, на этом все наши планы и кончились бы.

В первых сообщениях об экономической реформе мы только упомянули, что Советам трудовых коллективов следует отвести на предприятиях большую роль и что так называемая контрольная функция партии на заводах должна быть изменена — и уже этого было вполне достаточно, чтобы отвергнуть проект...

В последнем проекте глава о роли Советов трудовых коллективов, наконец, совсем выпала, протолкнуть ее не удалось (до 1968 года. — В. Б.). И все-таки несмотря на это мы решили: надо бороться за экономическую реформу и в таком виде, потому что это — первый шаг. Посредством экономической реформы мы должны прийти к демократизации политической системы...

В нашей среде было два направления: одно стремилось только к плюрализму (большее количество политических партий), а другое — должен сказать, что я принадлежу к нему и защищаю его и сегодня — пыталось искать нечто новое. Мы считали, что форма политических партий — это старое, отжившее, что уже и на Западе она себя не оправдывала. В сущности, во всех партиях все решает небольшая группа, масса же рядовых членов фактически на политику партии не имеет никакого влияния. Партии — это в каком-то смысле такие институты, где отдельные люди делают себе политическую карьеру. Партийная система — это не та система, которая могла бы обеспечить то, к чему мы стремимся, а именно: эластично объединять группы людей с общими интересами, — которые могут быть долговременными или кратковременными, — для достижения определенных целей, после чего люди могут свободно расходиться. Мы стремились создать более гибкую систему плюрализма. В этом направлении, если вы заметили, уже делались шаги в народном фронте. Мы пытались провести это на практике и через народный фронт прийти к различным организациям: молодежным, культурным, общественным, к самым разнообразным группировкам, связанным общими интересами и добивающимся осуществления той или иной идеи общественного развития.

Этот плюрализм мы предполагали обеспечить новой системой выборов, чтобы люди могли свободно (в полном смысле слова) выбирать по двум или даже по трем направлениям. По этому вопросу у нас происходили дискуссии: нужны две или три палаты в парламенте? Во всяком случае, мы хотели предоставить возможность производителям, сгруппированным согласно их интересам, выбирать своих представителей в палату промышленности, а той части общества, которая состоит из потребителей, заинтересованных не в промышленном, а в гуманитарном развитии страны, т. е. писателям, врачам, учителям, публицистам, работникам искусства и т. д., выбирать своих представителей. Таким образом обеспечивалось бы осуществление двух основных направлений интересов — промышленного и непромышленного, и внутри каждого из них, в свою очередь, развивались бы плюралистические представления о том или другом изменении.

Это был путь, которого добивались мы и которого больше всего боялись они. Они знали, что это означало бы конец партийной бюрократии, знали, что этот путь означал уничтожение власти аппаратчиков. Поэтому вполне объяснимо их сопротивление реформам у нас и давление со стороны тех государств, правящие клики которых ставились под непосредственную угрозу развитием событий в Чехословакии...

Я глубоко убежден, что этот процесс повторится и в самом Советском Союзе. Пусть он наступит там позже, чем в Чехословакии, но все симптомы того, что было у нас в начале шестидесятых годов, налицо. Там назревают совершенно те же проблемы, идет такая же кристаллизация, и существуют только две возможности. Либо верх одержит сталинистское руководство, что может привести к мировой катастрофе, так как это означало бы победу того крыла, которое будет удерживать власть даже ценой всеобщего уничтожения... Но я лично не верю в победу этого крыла. Я верю, что в СССР сильней другое крыло, и сильней оно тем, что получает уже сегодня, как это было в Чехословакии, может быть, еще незаметную и небольшую, но усиливающуюся с каждым днем поддержку снизу. Прогрессивное движение всегда начинается с интеллигенции: людей культуры, науки, искусства, студентов; затем захватывает круги прогрессивно мыслящих рабочих и постепенно проникает в толщу народа. Оно развивается длительно, но неуклонно...

Думаю, что этому движению события нашей Пражской весны уже помогли. Теоретическое же содержание «весны», вероятно, поможет еще больше».

Грустную усмешку вызывают последние слова Ота Шика! Он, видимо, не понимал все-таки до конца, во что превратилась к тому времени Россия. Как, впрочем, и я еще этого тогда не понимал. Российская интеллигенция не обратила никакого внимания на идеи и программу Пражской весны, как впоследствии и на программу польской «Солидарности». Сказались здесь и умственная деградация интеллигенции, и ее шовинизм. О чем могут научить русских какие-то там чехи или поляки!