Глава 35 Конец репараций

Глава 35

Конец репараций

Успех моих лекций в нейтральных странах не утешал меня. Мне пришлось проводить свою кампанию просвещения прямо в штаб-квартирах наших наиболее влиятельных политических оппонентов. Со времени конференций, проводившихся под председательством Дауэса и Янга, становилось все яснее, что Соединенные Штаты Америки представляют собой решающий экономический и политический фактор в судьбе Европы. Следовало попытаться добиться поддержки населения в моей борьбе.

Мой сын Йенс выразил желание поработать год в Америке. Поэтому мы с женой воспользовались случаем совершить поездку туда осенью 1930 года. Мой друг Мелвин Тэйлор изъявил готовность принять на работу Йенса в Первый национальный банк Чикаго сроком на год. Я ответил согласием на просьбу лекционного агентства Нью-Йорка прочитать несколько лекций по экономическим проблемам и подготовил в целом около десятка различных тем для обсуждения.

14 сентября 1930 года проводились выборы в рейхстаг. Я проголосовал утром, а в полдень мы сели на поезд, отправлявшийся в Лондон. По прибытии туда на следующее утро мы были поражены результатами выборов. Национал-социалистическая партия (НСДАП), имевшая до этих выборов двенадцать депутатов в рейхстаге, получила не менее ста семи мест.

Такой результат можно было объяснить только одним: неуклонным ухудшением экономического и социального положения немецкого народа. До сих пор я обращал мало внимания на национал-социалистическое движение. Не только потому, что мало интересовался политикой как таковой, но и из-за того, что моя достаточно уединенная жизнь в Гюлене и лекционные поездки почти не давали возможности заметить растущее влияние Гитлера.

Теперь, однако, итоги этих выборов предоставляли мне удобный случай указать на последствия, ожидающие Германию, если будет сохраняться нищета, сопутствовавшая выплате репараций. Мои друзья в Сити засыпали меня вопросами и начинали давать выход на бирже своему недоверию к экономическому и политическому состоянию Германии. Естественно, у меня не было желания ставить под угрозу кредиты для Германии. Я преднамеренно рекомендовал покупать немецкие облигации, котировавшиеся на Лондонской бирже. Моя деятельность сопровождалась за рубежом большим шумом и давала положительный эффект.

Мы провели в Лондоне несколько дней перед посадкой на пароход. Трансатлантический рейс проходил спокойно, пока незадолго до прибытия в Америку я не услышал по радио сообщения из Берлина о переговорах между правительством Германии и банковским синдикатом Нью-Йорка, возглавляемым фирмой «Ли, Хиггинсон и К°». Оно ужаснуло меня. Правительство Германии снова стремилось скрыть истинное экономическое положение, накапливая долги за рубежом. На радиограмму, которую я послал правительству, был получен ответ, что поверенный в делах Германии в США Отто Кип даст мне полную информацию по этому вопросу по прибытии. Будучи теперь в статусе частного лица, я тем не менее проинформировал перед отбытием свое правительство о цели своей поездки и оправдывал свое обращение за разъяснениями желанием избежать неблагоприятной реакции в Америке в результате неоправданных заявлений.

Выборы 14 сентября не только дали сто семь мест в рейхстаге правым радикалам. Коммунистическая партия также увеличила свое представительство в нем с пятидесяти четырех до семидесяти семи депутатов. Правый и левый радикализм усилил свое влияние сверх всяких ожиданий. Умеренные партии, включая социал-демократов, потеряли в общей сложности сто восемнадцать мест.

Все тревоги, которые беспокоили меня во время пребывания на посту председателя Имперского банка, вернулись с новой силой. Неужели правительство Германии намерено продолжать свою пассивную политику?

По прибытии Кип ознакомил меня с подробностями переговоров о кредите, которые уже почти завершились. Мой друг Джордж Мернейн, партнер банковской фирмы «Ли, Хиггинсон и К°», поинтересовался, что я думаю об этой сделке, которая предусматривает трехлетний кредит, выплачиваемый третями в трехлетний период со следующего года. Я оказался в затруднительном положении, когда он спросил, считаю ли я, что выплата этого займа надежно обеспечена и что сделка разумна. Поэтому мой ответ был примерно таким:

— Разумеется, вы получите свои деньги назад, Мернейн. Будет ли это точно в срок — сомнительно. Что касается характеристики кредита как разумной меры, то я не вправе отвечать на этот вопрос, поскольку он носит политический характер.

Когда я заглянул в лекционное агентство, то с изрядной долей изумления обнаружил, что вместо оговоренных восьми-десяти лекций там скопилась буквально гора запросов. На меня особенно произвел впечатление тот факт, что среди различных тем, которые я предложил, почти на девяносто процентов запрашивалась тема репараций.

В течение последующих пятидесяти дней я читал лекции в Нью-Йорке, Филадельфии, Бостоне на востоке США, в Лос-Анджелесе и Сан-Франциско — на западе. Я выступал перед аудиториями студентов и профессоров, перед экономическими ассоциациями деловых людей, промышленниками и банкирами, в многочисленных клубах и на публичных собраниях. В течение этих пятидесяти дней я спал на сорока двух различных кроватях, двадцать две из которых представляли собой спальные места в пульмановских вагонах. Иногда я выступал трижды в день. Повсюду меня сопровождала супруга.

Все мои лекции читались на английском языке, и почти за всеми из них следовала откровенная дискуссия, в ходе которой из аудитории поступали вопросы по существу, ободряющие и полезные в равной степени. Я неизменно предпочитал этот вал вопросов и ответов самому чтению лекции, поскольку чувствовал себя лучше в дебатах, чем в монологе. Более того, дебаты предоставляли мне большую возможность ознакомиться с психологией своих слушателей. На публичных обедах и частых приватных встречах я устанавливал связи со многими американцами. Даже сегодня я сталкиваюсь со многими из тех, с кем встречался в то время.

Организация подобных мероприятий всегда была впечатляющей. Большинство лекций читалось сразу после какого-нибудь общественного обеда, на котором присутствовали порой до двух тысяч человек. Правда, в этих случаях трудно было избежать несколько однообразного меню: почти всегда подавалась либо баранина, либо курятина. На многих обедах за блюдом из кур следовало на десерт мороженое. Любая попытка изменить эту последовательность оказывалась бесплодной.

В ходе многих дебатов меня спрашивали о значении успеха национал-социалистов на последних выборах. Позднее, во время допроса на суде по денацификации, меня пытались обвинить в том, что я во время визита в Америку выступал в пользу национал-социализма. Это, конечно, вздор. Я указывал на успех национал-социалистов как на пример того, чем грозят дальнейшие усилия в целях взимания новых репарационных платежей с германского народа.

В результате моего лекционного турне местная пресса начала интересоваться вопросами репараций. К сожалению, меня разочаровывала позиция германского правительства. В своей первой лекции в Нью-Йорке сразу по прибытии я дал ясно понять, что если выплаты репараций продолжатся, то наступит время, когда перевод иностранной валюты из Германии окажется невозможным. Это первое выступление состоялось фактически перед аудиторией из шестисот приглашенных представителей бизнес-сообщества по инициативе Германо-американской торговой палаты. Я почувствовал себя на мгновение несколько неудобно, когда, поднявшись на подиум, оказался перед микрофоном и председатель собрания заявил: «Господа, пожалуйста, помолчите теперь, мы в эфире». Так как я впервые говорил по-английски после продолжительного перерыва, и говорил экспромтом, то был вынужден преодолевать известную нервозность, но мне удалось справиться с ней без каких-либо нежелательных инцидентов.

Такой инцидент произошел позднее, когда мои замечания о возможном прекращении платежей были опубликованы в прессе в сенсационной манере подачи. В тот же день вместо замечания о том, что мои слова представляют собой точку зрения частного лица, германский министр финансов Дитрих объявил на встрече с журналистами в Берлине, что господин Шахт не был уполномочен делать заявления, которые ни в коей мере не отражают позицию германского правительства. Я никогда не утверждал обратного, и упреки Дитриха были до определенной степени не по адресу. Однако публичное дезавуирование меня производило впечатление, что существовала возможность продолжения выплат репараций. Беда заключалась в этом. В некотором раздражении я высказал Кипу свое недоумение в связи с этим высказыванием министра, предполагающим скрытое недоверие, и попросил передать это в Берлин. На следующий день Кип позвонил мне рано утром и сообщил ответ правительства, которое заверяло меня в полном доверии. Столь беззастенчивый двойственный подход разозлил меня, и я передал Кипу по телефону слова: «Пожалуйста, передайте в Берлин: «Ну и черт с вами».

К концу моего турне я получил предложение от американской фирмы опубликовать лучшие из моих лекций в виде книги. Ничто не могло доставить мне удовольствия больше, чем возможность усилить эффект от моих выступлений. Мы с издателем обсудили вопрос о названии. Мое предложение использовать название в духе Карлейля «Вниз по Ниагаре, а потом?» было отвергнуто. Наконец мы согласились на броском названии «Конец репараций». Ни один из нас не боялся предвосхитить событие, которое, как мы были уверены, осуществится.

Книга вышла в Нью-Йорке, затем в марте 1931 года в Берлине. Она пользовалась большим успехом. Вскоре после этого последовало издание книги в Лондоне. Меня немало позабавило, когда издатель заявил, что не может принять американский перевод книги и должен издать ее на английском языке! Вспомнилась шутка, как англичанин заметил своему американскому другу: «Наши страны не разделяет ничто, кроме языка».

К счастью, меня не обязывали ограничить свою кампанию публичными встречами. Я мог вести приватные разговоры со многими политиками. Одна из наиболее впечатляющих бесед состоялась с президентом Гувером. Наше знакомство с ним состоялось в период моей работы в Бельгии во время Первой мировой войны, когда Гувер оказывал помощь в обеспечении продовольствием бельгийского населения. Он был выдающимся деятелем нашего времени, но ему не повезло в том, что на его период президентства выпал мировой экономический кризис, который последовал за искусственно созданным послевоенным бумом. То, что его не переизбрали в 1932 году, следует объяснять только этим событием. Экономические кризисы чреваты политическими переменами.

Наша беседа тет-а-тет в Белом доме продолжалась почти час, в течение которого я смог ознакомить Гувера с опустошающим воздействием военных контрибуций. Он проявил полное понимание моей позиции. Однако между признанием факта и эффективными действиями необходим определенный интервал времени. Когда же в июне 1931 года, через шесть месяцев после моего турне, Гувер предложил союзным державам ввести мораторий на платежи по плану Янга, конец репараций был гарантирован.

По возвращении домой я выступал в Бремене и Мюнхене на ту же тему, не забыл я сделать личный доклад и канцлеру Брюнингу. Вечером накануне публикации моей книги и моего отъезда с лекциями в Стокгольм состоялись мои новые обстоятельные беседы о сложившейся ситуации с Брюнингом и его госсекретарем Пюндером. Я обещал прислать канцлеру первый экземпляр книги, когда она утром выйдет из печати.

Несмотря на мои прекрасные отношения с Брюнингом, несмотря на то что я питал и до сих пор питаю к нему высочайшее уважение за твердый характер, прямоту и откровенность, визит в Стокгольм вновь вовлек меня в конфликт с правительством. На вопрос шведского журналиста: «Что бы вы сделали, господин Шахт, если бы стали завтра канцлером?» — я ответил: «Покончил бы с репарациями в тот же день». Правительство отмежевалось от этого заявления так быстро, что это снова создало впечатление возможности переводов денег за рубеж. Через три с половиной месяца выплата репараций все равно прекратилась.