Часть седьмая Жизнь начинается в семьдесят лет

Часть седьмая

Жизнь начинается в семьдесят лет

Глава 60

Снова свободен

Когда меня освободили 2 сентября 1948 года из лагеря в Людвигсбурге, в моем кармане было ровно 2,5 марки. Добрый сокамерник записал мое имя в список работавших в течение последних нескольких дней, чтобы передать мне хотя бы малую сумму денег на транспортные расходы. Жена и дети жили все это время частью на помощь от друзей, частью на благотворительную помощь.

У меня больше ничего не было на балансе банка и никаких ценных бумаг. Различные мои счета велись Имперским банком в Берлине, и, как я узнал к своему огорчению, Имперский банк не смог перевести в безопасное место на Западе их фотографические копии. Я потерял все состояние: не было никакой возможности даже определить то, чем я когда-то владел.

Поместье Гюлен осталось в руках коммунистов. Три моих небольших дома в Западном Берлине, каждый из которых мог вместить целую семью, либо пострадали от бомбежки, либо были реквизированы в то время, когда проходили суды. Я очень задолжал своим адвокатам, которые защищали меня в Нюрнберге и Вюртемберге.

Я настолько нуждался, что с радостью принял предложение одного дружески настроенного британского журналиста довезти нас с женой до Зеппензена в его машине.

Естественно, мне пришлось искать возможность заработка. Между тем жена уже связалась с гамбургским издателем Ровольтом, который проявил большой интерес к книге «Расплата с Гитлером», написанной мной в тюрьме. Мы встретились с ним только через три дня после моего прибытия в Зеппензен. Мы обговорили условия, и я передал ему рукопись для публикации. Хотя книга писалась во время судебных разбирательств и, следовательно, в преимущественно оправдательной манере, она вышла тиражом в четверть миллиона экземпляров. Так был заложен фундамент для обеспечения моей семьи.

Между тем в Ганновере был получен вюртембергский ордер на арест и доставку меня. Ганноверские власти проявили явную склонность, вопреки всякому праву и справедливости, снова передать меня господину Рейнгольду Майеру, имевшему на это особые прерогативы. И снова меня спас полицейский — на этот раз начальник полиции Люнебурга. Он сообщил правительству Нижней Саксонии, что не имеет права лишать меня свободы и отправлять в Вюртемберг. Таким образом, ордер проигнорировали.

Затем поступила весть, что Вюртемберг не признает моего оправдания.

К этому времени я ослаб и утомился от всех этих преследований и попросил добровольно, чтобы меня подвергли денацификации. В возрасте семидесяти одного года мне было необходимо содержать семью, я нуждался в той свободе, которая позволяла искать работу в соответствии с правом каждого немца, живущего в федеративном демократическом государстве.

Как лицу, не прошедшему денацификацию, мне запрещалось заниматься своей профессией. Словом, я был обречен либо на голод, либо на зависимость от благотворительности своих друзей.

Англичане согласились, чтобы меня поместили в городке Винсенна-Луэ, которому было явно суждено стать постоянным «местом заключения» семьи Шахт.

— Чем вы занимались все это время? — спрашивал меня впоследствии один журналист. — Работали?

— Работал над своим делом по денацификации, — ответил я. — И если вы будете переживать что-нибудь подобное, то поймете, что эта работа занимает не только свободное время, но весь день.

Наконец наступило время для слушаний дела о моей денацификации в Люнебурге. 9 ноября 1950 года я произнес последнее слово перед трибуналом в Люнебурге. Немецкие судьи меня оправдали.

Прошло семь лет, почти десятая часть моей жизни, в течение которых я прожил в заключении, поставленный вне закона волей разных правительств, в своей собственной стране.

Даже по германскому праву до Третьего рейха мой арест при Гитлере был законным и обвинение в государственной измене оправданным. То, что этого нельзя было доказать, — другая история. Но ведь закон о денацификации сформулировали оккупационные державы и навязали правителям страны, назначенным теми же оккупационными державами. С правовой точки зрения это было вопиющее проявление несправедливости и политической мести. Имена министров тех немецких земель, которые приняли этот закон как элемент немецкого права вместо оставления его в распоряжении администрации оккупационных держав, станут в истории примерами позорного поведения.

Теперь, однако, я снова мог водить машину, заниматься своей профессией, ездить туда, куда хочу, и владеть паспортом.

Во время периода моего «заключения» в Винсенна-Луэ со мной встретился гамбургский издатель Отто Майснер. Он спросил, могу ли я что-нибудь написать для его фирмы.

— С удовольствием, — ответил я, — при условии, что вы снабдите меня письменным столом.

Майснер снабдил меня не только столом, но и целым домом.

Фирма Майснера арендовала у министерства юстиции Нижней Саксонии старинное здание в Блеккеде, ведущее происхождение с 1650 года и поэтому находившееся под защитой государства как историческое здание. Это был старый провинциальный замок со рвом, с амбаром над конюшнями, который Майснер приспособил под «резиденцию авторов».

У дома были покосившиеся стены, и, чтобы в него попасть, нужно было подняться по крутой лестнице. Окна амбара были очень маленькими, но государственная «защита» запрещала большие окна над крышей, поэтому место выглядело довольно мрачным в светлый день. Кроме того, крыша в нескольких местах протекала. По этой причине полиция так и не реквизировала здание.

Но мы жили в этом «нежилом» здании, принадлежавшем нашему недоброжелателю — министерству юстиции Нижней Саксонии, — по-домашнему и в комфорте. Боюсь, Майснер получал, должно быть, много нареканий на своих субарендаторов. Если это так, то он не показывал виду. Он всегда был добрым человеком. Впервые за долгие годы у меня был настоящий кабинет, в котором я писал книгу под немецким заглавием Mehr Geld, mehr Kapital, mehr Arbeit. В Германии она вышла тиражом в 16 тысяч экземпляров и была переиздана под названием «Золото для Европы» на английском, французском, итальянском и испанском языках.

Рядом с моим кабинетом — где также была моя спальня — находились гостиная, где спала жена, и комната для двух дочерей, которые посещали начальную школу в Блеккеде. Мы снова были настоящей семьей. Я смог выплатить некоторые долги, набранные в последние годы, и смотрел в будущее с чуть ббльшим оптимизмом.

Как раз в этом доме в Блеккеде я впервые принял делегацию из Индонезии во главе с министром экономики этой восточной страны, который поинтересовался, не желаю ли я съездить в Индонезию.

Время для поездки за рубеж еще не настало — мы еще не обдумали этот вопрос достаточно основательно. Хотя я не собирался работать за границей неопределенно долго, все-таки мне очень хотелось поделиться с другими странами своим опытом. Поэтому я сказал делегации, что готов в оговоренный срок безвозмездно обеспечивать индонезийское правительство экспертным заключением по экономическим и финансовым вопросам, если это правительство возьмет на себя расходы на поездку и проживание.

Незадолго до отъезда я поскользнулся и сломал руку. Врачебный осмотр показал перелом плечевой кости чуть ниже сустава, а также повреждение сфероида. Семь недель мне пришлось ходить с наложенной шиной.

— Теперь вам нужны массаж, прогревание и теплые ванны, — сказал мне врач.

Я ни разу не воспользовался массажем, прогреванием или теплой ванной. Но в день выписки мы с женой сели в свой «фольксваген» и поехали через всю Германию в Меран. Здесь мы отдыхали четыре недели. Затем отправились в Рим. В итальянской столице мы поставили машину в гараж, поехали на аэродром и сели на самолет компании KLM, отправлявшийся в Каир. Египет стал нашим первым местом посадки во время перелета на Дальний Восток.