Глава 40 Визит к Рузвельту

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 40

Визит к Рузвельту

Мировой экономический кризис обуздали. Упадок международной валютной и кредитной системы продолжался еще почти три с половиной года, а в Соединенных Штатах новая администрация Демократической партии, находившаяся у власти с марта 1933 года, добивалась проведения Международной экономической конференции, которая должна была выработать решение, способное распутать мировой экономический клубок. Союзные державы договорились провести конференцию в Лондоне. Она проходила в июне — июле 1933 года и собрала представителей более шестидесяти стран со всего света.

В рамках подготовки Международной экономической конференции Рамсей Макдональд прежде всего отправился весной 1933 года из Великобритании в Нью-Йорк для бесед с новым президентом Франклином Делано Рузвельтом.

Незадолго до прибытия Макдональда в Нью-Йорк Рузвельт удивил мир девальвацией доллара на сорок процентов — в той же пропорции, в какой Великобритания девальвировала фунт стерлингов в сентябре 1931 года. Причины, побудившие Рузвельта предпринять этот шаг, были не те же, что и в Лондоне, удовлетворявшем финансовые нужды страны. Америка располагала самыми крупными золотыми резервами, доллар был наиболее устойчивой валютой в мире. Благодаря Первой мировой войне платежный баланс Соединенных Штатов резко изменился в пользу американцев. С точки зрения валютной или финансовой политики не было никакой побудительной причины для девальвации.

Если, несмотря на это, Америка все же сделала ставку на девальвацию, то, очевидно, потому, что хотела воспользоваться теми же самыми коммерческими выгодами, которые извлекла Великобритания из девальвации фунта стерлингов.

Первым результатом девальвации всегда является понижение цены экспорта из страны, проведшей девальвацию. Британская девальвация 1931 года способствовала в соответствующей степени увеличению британского экспорта. Целью Рузвельта было откровенное противодействие этому искусственному предпочтению в пользу Великобритании.

Легко представить себе, что беседа Рузвельта и Макдональда не привела к сколько-нибудь определенному согласию. Господин Эррио проявил себя лучше. Франция назначила его своим представителем на Международной экономической конференции, но сначала послала его в качестве эмиссара к Рузвельту. Французская политика всегда знала, как привлечь к себе симпатии других стран, фокусируя их внимание на культурном аспекте ее миссии. В течение десятилетий Париж был и остается местом притяжения для каждого путешественника, который предпочитает проводить свободное время в приобщении к искусству, среди интеллектуальной и материальной красоты.

В рамках подготовки к Международной экономической конференции пришлось направить своего представителя к Рузвельту и германскому правительству. Для этого выбрали меня. В мае я прибыл в Вашингтон в сопровождении различных чиновников из правительства и Имперского банка. Пробыл там восемь дней.

В мой первый визит президент Рузвельт принял меня на террасе Белого дома. Это был грузный, статный мужчина. В компании он держался естественно, непринужденно и владел тем типом сдержанной вежливости, которая не тяготит только потому, что всегда сопровождается шуткой.

Мы вместе вошли в его кабинет, где на диване осталась заметная вмятина от его более чем двухсотфунтового веса. За первой беседой последовали три другие, которые происходили в той же комнате. Без сомнения, это был превосходный политический игрок, человек большого ума, обладавший, при всей своей откровенности, определенной скрытностью. Этот человек был озабочен прежде всего своей ролью лидера политической партии и лишь затем своей ответственностью за экономическое положение.

В отношении меня был педантично соблюден весь дипломатический этикет. Сначала в Белом доме состоялся большой ланч, на котором председательствовал Рузвельт. На другой вечер Корделл Халл дал ужин в мою честь, а также в честь китайского представителя, который прибыл для участия в подготовке Международной экономической конференции. Я впервые встретился с этим китайским господином в Вашингтоне и позднее часто беседовал с ним в Берлине, где он посещал меня официально, а также бывал гостем в нашем доме. Его звали Х. Х. Кун, он был двоюродным братом Чан Кайши.

Вспоминается один эпизод за ужином. Я сидел справа от Корделла Халла, слева же от него находился тогдашний министр финансов. Оркестр играл, как обычно, музыку — это неизменно делается, чтобы заполнить паузы в разговоре, — когда я вдруг услышал исполнение совершенно необычной мелодии. По окончании музыкального фрагмента Кун заметил:

— Звучит почти как китайская музыка.

Мой сосед, министр финансов, осанисто повернулся ко мне и прошептал:

— Я могу гордиться. Эта мелодия специально написана мною в честь приема китайского представителя.

Мой первый деловой разговор с Рузвельтом показал, что Эррио, покинувшему Вашингтон лишь за день до моего прибытия, удалось полностью вовлечь Рузвельта в сферу французских интересов. Я потратил много сил на то, чтобы посредством разъяснения особенностей обстановки в Германии доказать ему, что немецкие проблемы были значительно важнее французских. Тем не менее мне удалось это сделать в ходе последующих бесед. Я постепенно подвигал Рузвельта к осознанию того факта, что даже после отмены репараций для Германии невозможно продолжать погашение процентов и выданных в рассрочку многочисленных кредитов в иностранной валюте, которые наша страна набрала вопреки моим предостережениям в период между 1924 и 1930 годами.

Я взял быка за рога во время беседы, которая происходила в кабинете Рузвельта в присутствии госсекретаря США Корделла Халла и нашего немецкого посла доктора Лютера. Я прямо заявил, что в ближайшее время Германия будет вынуждена прекратить погашение процентов по американским кредитам. Корделл Халл занервничал, Лютер заерзал в своем кресле. Сам же я приготовился к взрыву негодования со стороны Рузвельта. К нашему удивлению, ничего подобного не случилось. Он громко хлопнул себя по бедру и воскликнул со смехом:

— Так и надо банкирам Уолл-стрит!

На следующий день произошло продолжение этого эпизода. Меня попросили посетить Корделла Халла в Госдепартаменте. Он торжественно вышел в своем застегнутом на все пуговицы сюртуке и передал мне конверт с коротким замечанием:

— Я уполномочен передать вам это от президента.

Я взял конверт и поинтересовался, следует ли мне прочесть письмо сразу. На это Халл ответил утвердительно. В конверте находился весьма короткий текст, сообщавший только то, что президент был крайне удивлен моим вчерашним заявлением. По истечении двадцати четырех часов мне казалось, что президент не испытывал никакого удивления, но я, естественно, предпочел вложить записку в конверт без комментариев. Перед моим отбытием состоялась краткая официальная беседа.

Корделл Халл был прямой противоположностью Рузвельту. В то время как Рузвельт представлял собой нечто от современного менеджера, действующего по импульсу и интуиции, Корделл Халл, казалось, пришел в современный мир прямо из эпохи Авраама Линкольна. Худощавый, среднего роста, со слегка склоненной головой и крепко сжатыми губами, он всегда держался прямо, избегал проявления любых эмоций и сохранял абсолютно бесстрастное выражение лица во время обсуждения даже самых волнующих тем. Его старомодный сюртук всегда был застегнут на все пуговицы. Он носил старомодный галстук. Я всегда представлял себе старого колонизатора именно таким, каким был Корделл Халл.

Когда мне выпадали часы досуга, я покидал отель «Мейфлауэр» и совершал короткие прогулки по городу и к знаменитой горе Вернон. Тогда Вашингтон еще не разросся до такой степени и не был столь перегружен бюрократическими учреждениями, как сейчас, но выглядел еще живописным, уютным городом с впечатляющими зданиями посольств и широким разнообразием архитектурных стилей. Каждая страна стремилась построить «по-домашнему» даже свою дипломатическую резиденцию. Германское посольство, к сожалению, представляло исключение. Поскольку мы утратили прошлое здание из-за войны, теперь наше посольство размещалось в арендованном здании высотой в несколько этажей, которое не выглядело уютным.

Когда я прощался с Рузвельтом в его личном кабинете, он помахал мне рукой с дивана и сказал:

— Вы произвели здесь хорошее впечатление, потому что высказывались со всех точек зрения откровенно и искренне.

Я поблагодарил его и попрощался в надежде, что мой визит в любом случае не был напрасным.

Мне нужно было уезжать морским путем на следующий вечер. Морские лайнеры, как правило, отправлялись из бухты Нью-Йорка после полуночи. Поэтому я смог получить приглашение друга-еврея, который поинтересовался, не зайду ли я как-нибудь, чтобы рассказать группе его друзей об антисемитизме национал-социалистов. Я хорошо понимал, что в данном случае поднималась больная тема, с каким бы тактом и деликатностью она ни обсуждалась. С другой стороны, я также чувствовал потребность так или иначе обсудить эти антисемитские настроения с представителями еврейских кругов — настроения, которые, по большей части, искусственно насаждались в Германии, но также проявлялись неоднократно в остальном мире.

Другом, пригласившим меня, был Дэвид Сарнофф, человек чрезвычайно талантливый и весьма компетентный в вопросах международной политики. Он сопровождал американскую делегацию на конференцию Янга в Париже в 1929 году и показал себя последовательно доброжелательным и участливым по отношению к нам, немцам. Мальчиком десяти лет он прибыл в Америку из России и благодаря своему острому уму и энергии пробился в руководство одной из крупнейших радиокомпаний. В его обставленном со вкусом частном доме в Нью-Йорке он дал изысканный обед с участием двенадцати-четырнадцати человек. Все они были евреями, за исключением Оуэна Д. Янга, Альфреда Смита (кандидата в президенты от католического населения) и генерального секретаря Ассоциации христианской молодежи. Еврейские гости были мне знакомы лично или заочно. В этот вечер я впервые встретил знаменитого раввина Вайса.

После обеда я выступал, по привычке тактично и любезно, но также по возможности честно. Тот же факт, что после моего выступления дискуссии не произошло, показал, что в соответствии с моим ожиданием я не убедил никого. Тем не менее мой хозяин тепло пожал мне руку и, провожая до двери, сказал: «Доктор Шахт, вы прекрасный дипломат».

Через несколько недель участники Международной экономической конференции встретились в Лондоне, куда правительство Гитлера направило делегацию во главе с министром иностранных дел бароном фон Нейратом, в которую включили Гугенберга и меня. Национал-социалистический элемент был представлен господами Кеплером и Крогманном, мэром Гамбурга.

Работа конференции раздробилась на бесчисленные комиссии и комитеты. Самой важной темой было возвращение к стабильной валютной системе. Наряду с этим, как часто уже случалось раньше и так же часто впоследствии, мы вели дискуссии о том, какие меры можно принять с точки зрения торговой политики для активизации мировой торговли. Несмотря на энергичную подготовку, конференции не хватало настоящего руководства. Ожидать единодушных решений от делегатов шестидесяти государств, возможно, тоже не было удачной идеей. Помнится, что принятие какой-то малозначащей резолюции чуть не сорвалось из-за возражений представителя Афганистана.

Открытие конференции, как и ожидалось от подобных мероприятий в Лондоне, было весьма впечатляющим. На королевском приеме мы смогли обменяться рукопожатием с королем Георгом V и королевой Марией. Король выступил с обращением к нам на открытии форума.

В ходе конференции произошел неприятный инцидент в немецкой делегации. Гугенберг счел справедливым передать в секретариат конференции меморандум по колониальной политике, который предварительно не обсудил с главой нашей делегации, бароном фон Нейратом, или с нами, его коллегами. Меморандум вызвал неприязненное отношение, поскольку действительно был неуместен на Международной экономической конференции. Он повлек за собой неприятные последствия для самого Гугенберга: вызванный Гитлером отчитаться, он подал в отставку с постов главы министерств экономики и сельского хозяйства, оставив, таким образом, серьезную брешь в рядах представителей правительства, не являвшихся членами Национал-социалистической партии. В министерстве сельского хозяйства его сменил писатель романтического направления, национал-социалист Вальтер Дарре, а в министерстве экономики — Курт Шмитт, до этого управляющий директор компании «Страховой альянс», который вскоре счел необходимым надеть мундир СС и таким образом занять место в рядах национал-социалистических боссов, хотя был либералом по своим деловым и экономическим взглядам.

Международная экономическая конференция была прервана, не достигнув практических результатов. Мне выпало выступить с прощальной речью от имени немецкой делегации, кульминацией которой стали следующие слова: «В связи с неудачей в достижении международного соглашения для каждой страны становится необходимым сейчас в первую очередь привести в порядок собственную экономику. Если это будет сделано, новая Международная экономическая конференция, возможно, получит лучший шанс на успех».