Часть шестая Перед судом всего мира

Часть шестая

Перед судом всего мира

Глава 54

В руках американцев

Наше окончательное освобождение от гестапо в долине Пустер позволило нам вновь вздохнуть свободно. До последнего момента всегда сохранялся шанс получить пулю в затылок. Теперь, однако, мы значительно продвинулись на пути возвращения к гражданской жизни. По крайней мере, так мы думали.

Нас переместили в отель «Прагзер Вильдзее». Там американский генерал заверил, что принес нам свободу. Солдаты передовых американских частей, которым поручили заботу о нас, выглядели как сама доброта. Они обеспечили нас едой, сигаретами и пополнили наш скудный багаж дополнительной одеждой.

Вечером мы сидели в гостиной отеля — что казалось невероятным после пребывания в неволе, — наслаждаясь пением Изы Вермерен. По воскресеньям мы посещали католические или протестантские богослужения. Днем мы наслаждались весенним солнцем и совершали прогулки в чудных лесах над Вильдзее. Несмотря на удручающие вести о крахе страны, мы стали оживать. Хозяйка «Прагзер Вильдзее» готовила нам лакомые блюда, а из ее погребов доставлялось много восхитительных напитков.

Эта дивная жизнь продолжалась лишь несколько дней. Неожиданно нас снова погрузили и повезли в Верону в составе колонны из почти сорока машин. Сказали, что нас увозят с линии фронта в тыл, где отпустят на свободу. В Вероне нас поселили в номерах отеля «Золотой голубь», где обходились с нами как с обычными клиентами. Когда я приехал в тот же отель в 1951 году, меня сразу же узнали и припомнили вынужденный, но в то же время приятный первый визит.

Генерал понимал, что, освобождая нас, он освобождает группу убежденных противников Гитлера и нацистского режима, с которыми следует обходиться как с достаточно почетными гостями.

На следующее утро нас повезли на аэродром, посадили в три самолета и переправили беспосадочным перелетом в Неаполь. Когда мы подлетели к Риму, наши пилоты сделали широкий круг над городом, и мы любовались прекрасной панорамой при чудной погоде — необыкновенное зрелище для нас, лишь недавно ожидавших смерти в лагере Флоссенбюрг, где перед нами открывался вид на грязный двор и виселицы в ветхом сарае.

В Неаполе положение резко изменилось. Нас приняли офицеры американской базы, которые были совсем не похожи на тех, что представляли фронтовые части. Нас поместили в отеле «Терминус» и сообщили, что нам не следует больше считать себя гостями, а также покидать свои номера и отель. С нами стали обращаться бесцеремонно, если не сказать грубо.

Мы сопротивлялись Гитлеру с риском для жизни. Теперь, без всяких околичностей, нас смешали с обвиняемыми в сотрудничестве с гитлеровским режимом.

Многие из моих компаньонов в лагере Неаполя были генералами разгромленных германских армий. Некоторые из моих близких друзей и я сам просили лагерные власти разрешить присутствовать на воскресном богослужении и наблюдали, как большинство генералов демонстративно отсутствовали на нем. Это были люди, которые в течение шести долгих лет соглашались с каждой безумной авантюрой Гитлера. Они выполняли его приказы — часто вопреки своей большей компетенции, — пренебрегая миллионами человеческих жизней, которые приносились в жертву ради безумия фюрера. Позднее заключенными лагеря Крансберг в Таунусе были большей частью ученые и специалисты по вооружениям. И было обидно видеть, как победители эксплуатировали их статус заключенных, чтобы выжать из них информацию по военным и промышленным вопросам. Это был грабеж научных знаний беспомощных людей, интеллектуальная пыточная камера.

Человечество не извлекло уроков из Первой мировой войны. Как насчет уроков Второй такой войны? Никто, кажется, не понимает, что обе эти войны стали колоссальным моральным поражением западного христианства. Разумеется, я сознаю, что большая доля вины лежит на немецком народе, но коренная причина зла находится в другом. Навязанный Версальский договор не принес мира. Решающим фактором стал не захват территорий и имущества: им стала политика морального позора — возвращающая назад, к периоду диких религиозных войн, когда противника клеймили как преступника, которого следует уничтожить любой ценой.

Победителям и побежденным недоставало в равной степени нравственной глубины. Они превратились в идолопоклонников святилища механической власти, ловкости ума, презирающих и игнорирующих духовную силу, которая однажды их победит. Ибо я твердо убежден, что из всего убожества этих войн возникнет новая моральная ориентация для человечества, которая будет сильнее технического мастерства.

По окончании примерно четырехнедельного периода некоторых из нас — в том числе Гальдера, Томаса и меня — снова погрузили в самолет, словно посылки без адреса. С нами отправили других интернированных, среди которых был Фриц Тиссен. Мы поняли наконец, что союзники вынашивают какие-то политические цели, которые побуждают их заклеймить нас в качестве «участников преступлений гитлеровского режима». Уже планировалось создание трибунала военных преступников, и, очевидно, для достижения целей этого трибунала было важно, чтобы среди обвиняемых присутствовали известные немецкие экономисты и бизнесмены. Что касается меня, то я знал, что с самого начала войны американскую администрацию подробно информировали о моей антигитлеровской позиции. Я ожидал без страха грядущих событий, довольный хотя бы тем, что дело движется вперед.

После замечательного перелета над Лигурийским заливом и его островами к французскому побережью сквозь ужасную бурю на юге Франции мы произвели наконец посадку на аэродроме Орли близ Парижа. Всего нас было двенадцать интернированных. Это был первый этап полета, который закончился у замка Крансберг в горах Таунус. Во время войны Герман Геринг избрал этот замок в качестве западной штаб-квартиры люфтваффе. С этой целью Шпеер привел его в порядок и сделал новую большую пристройку из нескольких комнат и большого зала с прекрасным камином.

Теперь замок, очевидно, использовался в качестве лагеря для ВИП-заключенных, особенно технических специалистов и ученых. Временами в нем содержалось 40–50 интернированных. Короче говоря, здесь происходила постоянно меняющаяся чреда встреч с важными людьми, почти всех из которых я знал как представителей экономических и научных кругов Германии.

Вообще говоря, время с начала июля до конца сентября нельзя было назвать неприятным. Мы жили в чистых комнатах. Нас великолепно кормили: давали шоколад, фрукты, апельсины, табак и другие вещи в том количестве, в каком мы желали. Мы проводили время, играя в карты, слушая лекции, беседуя и обсуждая интересующие нас темы. Это происходило в большом зале. Днем мы прогуливались в небольшом, но хорошо спланированном саду, прилегавшем к замку. Но мы оставались заключенными.

Не мог комфорт Крансберга устранить мое глубокое беспокойство о семье, которое я переживал со времени пребывания во Флоссенбюрге. Именно там я после продолжительного перерыва получил последнюю записку от своей жены, которая была написана еще в нашем загородном доме близ Берлина. С того времени, то есть с марта 1945 года, я больше не имел о ней вестей. Я не имел никакого представления о том, живы ли члены моей семьи, где они, что с ними случилось после того, как русские заняли Берлин. Сообщения по радио и слухи, иногда доходившие до нас, были в высшей степени тревожными.

Сразу по прибытии в Крансберг я пытался связаться с женой. Британский подполковник обещал передать мое письмо. Дональд Хит, мой старый знакомый по посольству США в Берлине, торжественно обещал, что использует все свои дипломатические связи, чтобы сообщить жене обо мне. Никто из них не сдержал своего обещания.

Наконец к середине августа я получил весть по каналу, который обычно определяется словом «подпольный». Работу по дому выполняли несколько женщин-поденщиц, которые также пожелали стирать наше белье и приходили в замок из деревни каждое утро. Как-то раз одна из этих женщин незаметно вызвала меня в умывальню. Там она вручила мне коробку сигар и письмо, которые принесла в деревню Крансберг какая-то незнакомка и передала этой женщине. Со времени краха Германии эта «незнакомка» жила в небольшом поместье моей замужней дочери в Баварии. Дочь узнала, что я нахожусь в замке Крансберг, и в письме, вложенном в коробку с сигарами, сообщала, что две маленькие дочери от моего второго брака находятся с нянькой в Люнебургской пустоши. О моей же жене дочь не имела сведений.

Во время последнего свидания я просил жену оставаться в нашем загородном доме в Гюлене и стараться сохранить его для нас до окончания войны. Моя голова была забита представлениями о Первой мировой войне, когда еще пользовалась уважением собственность других людей. Во всяком случае, я не мог не предположить после прочтения письма дочери, что жена осталась в Гюлене. Между тем к нам поступило достаточно известий о поведении русских в отношении немецких женщин, чтобы вызвать у меня большую тревогу за судьбу жены.

Затем, к концу августа, в Крансберг прибыл доктор Брандт, один из личных врачей Гитлера. Незадолго до того, как его арестовали американцы, он беседовал с моей женой и, по крайней мере, мог заверить меня, что она жива. Непосредственную весточку от жены я получил гораздо позже, когда уже был заключен в Нюрнбергскую тюрьму. Почти девять месяцев я оставался в неведении о всех ее испытаниях.