Глава 22 Секрет стабилизации марки

Глава 22

Секрет стабилизации марки

Летом 1923 года инфляционное бедствие Германии достигло кульминации. Пять лет после окончания Первой мировой войны в Германии свирепствовала лихорадка, которая угрожала подорвать остаток ее сил. Беспорядки возникали в разных районах Саксонии, Тюрингии и Баварии. На юге разглагольствовал Гитлер. В Саксонии коалиционное правительство коммунистов и социал-демократов Цайгнера дало волю красному террору. В Гамбурге уличные столкновения продолжались весь день, погибли шестьдесят пять человек. Неумолимо росла опасность коммунистического переворота.

Я счел своим долгом увезти свою семью из этого гиблого места и устроить ее в Швейцарии, так чтобы мне не мешали работать размышления о том, затянет ли меня в этот водоворот или нет. Поэтому я предоставил своим детям возможность усовершенствовать свои знания французского языка. Тринадцатилетнего сына определили учиться в школу Лозанны, а двадцатилетняя дочь прервала свои занятия в Гейдельберге, чтобы продолжить их в университете Лозанны.

Все сходились во мнении, что коммунистическую угрозу можно было отвратить лишь при условии окончания борьбы против французской оккупации Рура (это было главной причиной быстрого роста инфляции) и стабилизации марки. В течение трех лет обсуждался широкий спектр различных планов стабилизации без достижения какого-либо определенного решения. Кабинет Штреземана решил наконец прекратить споры вокруг Рура и сосредоточиться на усилиях по стабилизации валюты.

Не следует преуменьшать заслуги Штреземана в политике летом 1923 года. Он не тратил времени на теоретизирование. Его цель состояла в создании такого положения во внутренних делах, которое обеспечит поддержку стабилизации достаточного большинства населения. Более того, ему удалось возбудить интерес западных союзников и привлечь их к сотрудничеству в деле упорядочения финансовых и экономических дел в Германии. Это сотрудничество привело к формированию группы международных экспертов в январе 1924 года, известной под названием «комитет Дауэса».

Успех зависел от возможности достижения союза правых и левых в проведении единой монетарной политики. В этой связи правые политики, которые имели особенно прочные связи с сельским хозяйством, сыграли выдающуюся роль.

До сих пор сельское хозяйство извлекало значительные выгоды из инфляции, пока она давала возможность фермерам оплачивать свои долги девальвированной валютой, потому что немецкий закон придерживался принципа равенства марок. Это означало, что долги, набранные в золотых марках, могли погашаться равным количеством деноминированных бумажных марок. Кроме того, сельскохозяйственное сообщество использовало свои бумажные марки для закупки возможно большего количества разнообразного полезного оборудования и мебели, равно как и многих бесполезных вещей. Это был период, когда рояли можно было обнаружить во многих домах, обитатели которых отнюдь не отличались любовью к музыке.

Аграрные круги считали себя хозяевами в сложившейся обстановке, хотя с политической точки зрения они не поддерживали Штреземана, который придерживался в рейхстаге либерального направления. Но Штреземан знал, как приручить их.

Он дал свое благословение плану реформы валюты, выдвинутому членом консервативной партии немецких националистов Гельфферихом. Этот план предусматривал введение так называемой ржаной марки (Roggenmark). Несколько больших предприятий уже придумали и приняли идею выпуска облигаций, оплачиваемых не дензнаками, но их подобием (тонной угля, центнером поташа). Гельфферих пошел дальше: он выпустил талоны стоимостью в 100 марок, которые оплачивались определенным весом ржи и оставались в силе при условии обеспечения этим весом. Это, разумеется, нельзя было назвать стабильной валютой, поскольку цена ржи изменялась в зависимости от уровня потребления и урожая, но различие в стоимости удерживалось в рамках высокой и низкой цен на рожь.

Гельфферих старался использовать план введения ржаной марки в интересах своей партии, вверяя выпуск таких талонов не Имперскому, но Центральному банку, вскоре учрежденному. Это учреждение пользовалось предпочтением большей частью аграрных групп. Легко понять, что эти группы приобрели сильное влияние на германскую экономику.

Естественно, данная идея встретила бурный протест со стороны левых сил. После многочисленных споров достигли компромисса в форме так называемой рентной марки (Rentenmark). Теоретически рентная марка равнялась золотой марке, но обеспечивалась она закладными на земельную собственность, так что любая сумма в рентных марках могла обмениваться в любое время на аналогичную сумму в ипотечных облигациях. Даже это, очевидно, не гарантировало стабильность стоимости, поскольку такая ипотечная облигация вызывала только колебания цен на фондовой бирже. Между тем надо было что-то делать.

Под давлением этого «надо» Штреземану удалось добиться большинства в рейхстаге в две трети, которое обеспечило правительству полную свободу принимать те решения в монетарной политике, которые оно считало нужными. Таким образом, использование рентной марки стало законом. Основали особый Рентный банк, но Имперский банк тоже выступил на арену, поскольку распределение и кредитование рентных марок было поручено его совету управляющих. Такой была обстановка, когда меня призвали осуществлять денежную реформу на практике.

Утром 12 ноября 1923 года меня вызвал на срочную беседу министр финансов доктор Лютер. Он представлял собой первоклассного администратора. Перед тем как возглавить министерство финансов, он был мэром Эссена и образцово выполнял свои функции. Он также полностью соответствовал своему посту министра финансов, но не чувствовал себя способным справиться с задачей реформирования национальной валюты и искал специалиста в этой сфере.

Совет управляющих нашего банка обслуживал энергичный комиссионер по имени Мюссигбродт (Miissigbrodt в переводе с немецкого «праздный хлеб»). Благодаря своему рвению и активности он заслужил негласное прозвище «старый хлопотун». Желая помочь мне, он спросил:

— Вам нужна, герр, ваша красная сумка?

Красная сумка представляла собой кожаный портфель, который я брал с собой во все поездки и на все конференции. В нем лежали разного рода документы и другие бумаги, которые могли мне понадобиться. В этот раз, однако, портфель мне не понадобился. Я покачал головой:

— Спасибо, Мюссигбродт, сегодня обойдусь без красной сумки.

Для беседы с министром финансов я был вполне готов. Знал, что два других банкира уже привлекались с просьбой заняться денежной реформой в качестве уполномоченных Комиссии по национальной валюте. Оба отклонили предложение. Поэтому я хорошо представлял себе, о чем пойдет разговор с Лютером.

Очень коротко Лютер изложил передо мной суть своего предложения. Моим первым вопросом был следующий:

— Герр Лютер, почему вы сами не займетесь этим?

Он привел тот довод, что уже загружен работой.

— Почему два других банкира отказались, когда вы сделали им свое предложение?

— Вероятно, они не чувствуют себя способными справиться с этим делом. И один из них был настолько наивен, что согласился взяться за работу только после введения рентной марки. Но это полное непонимание проблемы. Как раз этот ввод рентной марки в обращение и представляет жизненно важную проблему.

— Почему вы не предложите Имперскому банку провести денежную реформу?

— Вы хорошо знаете, герр Шахт, что председатель Имперского банка, который сам по себе вполне способен сделать это, находится в натянутых отношениях с правительством и президентом рейха.

Я, конечно, знал это. Правительство, как и президент Эберт, не раз давали Гавенштейну (президенту Имперского банка) понять, что ему следует подать в отставку. Но Гавенштейн имел пожизненное назначение и перед уходом в отставку, видимо, хотел среди прочего удостовериться, что его преемник будет придерживаться тех же взглядов на финансовые проблемы, что и он сам. Не было также секретом его желание иметь своим преемником Гельффериха. Но это назначение зависело от президента рейха, а Гельфферих был не тем человеком, которому доверилось бы правительство и сам Эберт.

Я раздумывал над проблемой. Несмотря на принципиальную готовность переключиться с работы в частном банке на государственную службу в сфере национальной экономики, я все-таки осознавал, что рассматриваю рентную марку исключительно в свете чрезвычайной меры, от которой следует отказаться по возможности скорее. Я считал единственным правильным решением восстановление золотой марки, а это невозможно было сделать посредством Рентного банка, но было вполне осуществимо с помощью Имперского банка.

— Прошу вас дать мне несколько дней для тщательного обдумывания вопроса.

— Искренне сожалею, но это совершенно невозможно. Вам следует дать ответ сегодня и принять обязанности уполномоченного Комиссии по национальной экономике немедленно.

— Каковы полномочия этого должностного лица?

Лютер объяснил. Мне будет предоставлена свобода действий во всех вопросах, касающихся денег и кредита, и я буду иметь непосредственный контакт с правительством, минуя различные министерства.

— Вы согласны, герр Лютер, чтобы я дал ответ о своем решении после полудня? Мне нужно завершить дела со своими коллегами и банком.

— Если вы примете решение после полудня, я буду вполне удовлетворен.

Я вернулся в банк, продумал свои планы и сообщил коллегам, что намерен принять правительственный пост, если банк освободит меня от контракта. Руководство учреждения не могло отговаривать меня слишком убедительно, поскольку банку как таковому было трудно сопротивляться правительственному предложению. Возможно также, что среди моих коллег были два-три человека, которые желали моего ухода. Ни один общественный деятель не может надеяться избежать недоброжелателей, а в моем случае обычные любители скандалов выступили на сцену позднее со сказками о большой сумме, которую, дескать, банк выплатил мне в качестве отступных. Правда состоит в том, что я никогда не добивался и не получал каких-либо отступных.

С уходом из банка я оставил все свои консультативные должности. Во всех банках было принято укреплять связи их директората и клиентуры (когда она представляла собой акционерные общества) посредством кооптирования ведущих банкиров в консультативные советы компаний. В их обязанности входило, прежде всего, развитие кредитных и финансовых отношений банков с этими учреждениями, а также консультации. С течением времени вошло в обыкновение преподносить эти консультативные должности в качестве доходных синекур. Однако помимо того, что вознаграждение за такую работу не всегда выплачивалось отдельным банковским служащим, но переводилось на счет банка, эта работа требовала немалых усилий и нервов. Такие обязанности невозможно было переложить на подчиненных, поскольку они почти всегда предполагали принятие ответственных и быстрых решений. В результате количество консультативных должностей, занимаемых ведущими банкирами, быстро росло. Сам я в течение ряда лет занимал их в целом около семидесяти. По свидетельству моей секретарши, я проводил в течение года в поездах не менее ста ночей, чтобы выполнить свои консультативные обязательства. Это может дать представление о такой работе.

На следующее утро, 13 ноября 1923 года, я приступил к выполнению своих обязанностей в качестве уполномоченного Комиссии по национальной валюте. Любопытно отметить, что число 13 часто играло определенную роль в моей жизни. 13 марта 1924 года я основал Дисконтный банк золотой марки. 13 мая 1927 года явился «черной пятницей» на Берлинской фондовой бирже. 13 января 1931 года я прибыл в Шевенинген на Гаагскую конференцию. 13 июля 1931 года канцлер Брюнинг вызвал меня для консультации в связи с банковским кризисом. 13 ноября 1923 года было днем, когда Штреземану удалось наконец провести закон, наделявший его полноценной властью, при помощи которой он подавил различные попытки организации мятежей и беспорядков по всей стране.

Четырьмя днями раньше, то есть вечером 9 ноября, мы пили пиво со Штреземаном, которого я знал уже двадцать лет, и обсуждали экономическое положение. Наш разговор неожиданно прервало сообщение из МИДа, информировавшее Штреземана о путче национал-социалистов Гитлера в Мюнхене.

Вплоть до 12 ноября, когда я сжег за собой мосты, моя частная жизнь протекала вполне счастливо. У меня была семья, круг друзей, приличный доход, дом с удобствами. Я делил свои деловые хлопоты с коллегами по работе, несшими равную со мной ответственность. Короче, если бы я не откликнулся на призыв помочь стране, то, вероятно, закончил бы свою жизнь в относительном покое и комфорте. Но я никогда не мог освободиться от переживаний по поводу благополучия народа. Никогда не рассматривал свою банковскую карьеру в качестве способа делать деньги. Скорее, я стремился использовать свою деятельность банкира для помощи немецкой экономике. Я понимал, что Германии угрожала опасность быть поглощенной коммунизмом, и считал своим долгом не уклоняться от дела, которое, как я надеялся, было мне под силу.

Поскольку моя жена находилась в Лозанне, я не мог обсуждать дела с ней. Все, что я мог, — это сообщить ей о своем решении; это означало также, что мне приходилось действовать без ее совета. Мне приходилось идти в одиночку. Я был востребован политикой, хотел того или нет, без поддержки хотя бы одной политической партии. Правда, я состоял еще членом Германской демократической партии, но не ощущал привязанности к ней. Я не допускал ни в малейшей степени, чтобы на мои взгляды и убеждения оказывали какое-нибудь влияние партийные соображения. Что касается политики, то у меня не вызывало сомнений, что я должен вести себя как «кошка, гуляющая сама по себе». Моей сферой деятельности была политическая экономия, но она изменяется с течением времени и не приноравливается к партийнополитическим представлениям.

Смена работы повлекла за собой также полную смену моего социального окружения. Единственным человеком, который принял эту перемену вместе со мной, была фрейлейн Штеффек. После многолетнего проживания в Южной Африке она знала английский язык в совершенстве. На машинке она печатала быстрее, чем стенографировала, обладала настоящими организационными способностями, проявляла в отношениях с людьми сдержанность и такт. Отныне мой офис располагался в здании министерства финансов, и ее переход в это министерство был сопряжен с некоторыми трудностями, что стало очевидно после моего разговора с главой управления кадров.

— Мне придется взять с собой секретаршу, — начал я. — Кем вы ее устроите в смысле оклада?

— Зарплата секретарей у нас составляет двести марок в месяц.

— Мне кажется, что это очень мало. Когда фрейлейн Штеффек работала в нашем банке, ей платили шестьсот марок в месяц. Какова же зарплата уполномоченного Комиссии по национальной валюте?

— Уполномоченному полагается зарплата в четыреста марок.

— Это слишком мало в сравнении с моим нынешним доходом. Но у меня есть предложение: добавьте мою зарплату к окладу фрейлейн Штеффек, чтобы она имела свои шестьсот марок. Я же откажусь от своих претензий по зарплате.

— Вы имеете в виду, что будете работать даром? — спросил кадровик, явно сбитый с толку.

— Да, при условии, что вы положите моей секретарше оклад в шестьсот марок.

Мой офис в министерстве представлял собой небольшую комнату, выходящую окнами на задний двор, которую ранее уборщица использовала в качестве подсобного помещения. Но в ней, по крайней мере, поместили письменный стол и телефон.

Через десять дней после моего назначения уполномоченным комиссии пало правительство Штреземана и его сменил кабинет Маркса. Это никак не отразилось на моем положении. Маркс был политиком, который не отличался энергичностью, но, с другой стороны, это был весьма добросердечный и непоколебимо честный человек. В ходе борьбы нескольких последующих месяцев он оказывал мне сдержанную, но безоговорочную поддержку.

Прошло несколько дней, прежде чем напечатали необходимое количество рентных марок. В это время девальвация бумажной марки резко возросла. Все предыдущие попытки установить фиксированную цену доллара на бирже провалились. Неделями мог покрываться только процент иностранной валюты, затребованный деловыми кругами и затем моментально зафиксированный Имперским банком. Вопреки этим мерам, однако, все иностранные валюты, особенно доллар, покупались за гораздо более высокие цены на черном рынке. Имперскому банку не оставалось ничего иного, кроме как потворствовать этому росту цен в первые несколько дней. 20 ноября 1923 года официальный курс доллара составлял 4 триллиона 200 миллиардов марок (4 200 000 000 000).

Именно благодаря покойному тайному советнику Кауфману, члену правления Имперского банка, определяющему голосу правления банка на фондовой бирже, была высказана просьба об установлении этого курса. Возможно, на Кауфмана повлияли те соображения, что курс доллара в мирное время составлял 4,2 марки. Если, следовательно, возникало желание транспонировать бумажную марку в прежнюю золотую марку, было необходимо только убрать обозначение триллиона, что делало это транспонирование в бухгалтерии удивительно простым делом. Каждая нечетная сумма означала бы бесконечную работу по ее пересчитыванию.

Банковские книги были заполнены нулями, что порождало много шуток, наиболее едкую из которых связывают с Карлом Фюрстенбергом. Он однажды спросил одного знакомого, почему Diskontegesellschaft пристроила два этажа к своему зданию. В ответ ему сказали, что это сделано из-за нулей, которые требовали все больше и больше места. На это Фюрстенберг, как утверждают, заметил:

— Я всегда думал, что нули в здании Diskontegesellschaft размещены на первом этаже.

На этом этаже располагалось правление компании.

Официальный курс валюты на бирже сохранялся на уровне 4,2 триллиона, между тем в последнюю неделю ноября доллар покупали на черном рынке за 12 триллионов марок.

В эти недели ноября в Германии сложилось любопытное положение, когда на финансовых рынках циркулировали три денежные единицы, так сказать, бок о бок — это бумажная марка, рентная марка и — теоретически — прежняя золотая марка, которую я стремился вновь ввести посредством Имперского банка.

Следовало одолеть двух врагов стабилизации — черный рынок и «чрезвычайные деньги», выпускаемые многими государственными предприятиями и частными компаниями. Эти «чрезвычайные деньги» имели хождение наряду с бумажной маркой, и до тех пор, пока они принимались Имперским банком, стабилизация была невозможна. В этом случае нельзя было и помышлять о контроле Имперским банком процесса эмиссии денег: «чрезвычайные деньги» навязывались ему извне. Наступило время покончить с такой системой, когда «каждый сам себе Имперский банк».

Первый шаг, предпринятый Имперским банком, состоял в объявлении того, что отныне уплата «чрезвычайными деньгами» не принимается. Это означало, что для корпораций и компаний не было больше никакого резона их выпускать. Ибо такие деньги, не принимаемые Имперским банком и не имеющие хождения наряду с бумажной маркой, но опиравшиеся только на кредитование отдельных фирм и муниципалитетов, больше не принимались никем.

Решение Имперского банка вызвало бурю негодования всех тех групп, которым выпуск «чрезвычайных денег» приносил большие прибыли. Причина негодования, особенно в промышленных районах земли Рейнланд-Вестфалия, состояла отчасти в осознании того, что отныне прибыли от «чрезвычайных денег» станут неуклонно уменьшаться, отчасти также в смятении тех муниципалитетов, которые размещали заказы и делали инвестиции, опираясь на платежи «чрезвычайными деньгами». Но в данный момент стоял вопрос не о выгодах или невыгодах той или иной заинтересованной стороны, но о стабильных деньгах для всей экономики.

Дебаты с представителями Имперского банка были намечены в ратуше Кельна 25 ноября 1923 года. Их организовали ведущие муниципалитеты и деловые круги земли Рейнланд-Вестфалия под руководством мэра Кельна. Я принимал участие в этой встрече в качестве управляющего Комиссии по национальной валюте. Легко представить себе напряжение, с которым ожидали итогов этой дискуссии не только заинтересованные группы, но и все общество в целом.

Добрых три часа подряд один оратор за другим обращались к участникам встречи. У каждого была лишь одна просьба, а именно отмена решения Имперского банка об отказе принимать «чрезвычайные деньги». Глубоким разочарованием для меня было то, что не прозвучало ни единого голоса, владелец которого понимал или допускал неизбежность полного фиаско стабилизировать валюту в случае реакцептации «чрезвычайных денег». Фактически каждое выступление характеризовалось абсолютным недоверием к успешному осуществлению плана стабилизации. Это еще раз доказывало не то, что большая встреча не дает возможности разобраться в существующей ситуации, но то, что собрание не сможет принять решение относительно дальнейших действий. Если бы существовала возможность обсудить вопрос с каждым участником отдельно, кого-то из них можно было переубедить. Но на общей встрече достижение какого-то понимания проблемы не имело перспективы.

Поток просьб, обращений и угроз обрушился градом на мою голову, не произведя на меня никакого впечатления. Я позволил всем ораторам высказываться без единой попытки перебить их. Наконец поднялся и сказал:

— Господа, последние три часа вы делали все возможное, чтобы переубедить меня. Вполне допускаю, что прекращение выпуска «чрезвычайных денег» влечет за собой неприятности, смятение, даже значительные трудности для вас. Тем не менее ни один из ваших доводов не перевешивает необходимость восстановления немецких денег в качестве стабильной валюты. Сожалею, что среди вас так много людей, которые высказали сомнения в успехе стабилизации марки. На это могу ответить, что стабилизация марки будет успешно осуществлена независимо от трудностей, которые могут возникать в отдельных случаях. Огромная масса немецких трудящихся должна снова — благодаря стабильной валюте — почувствовать твердую почву под ногами. Поэтому я заканчиваю это обсуждение заявлением, что Имперский банк будет держаться своего решения об отказе принимать «чрезвычайные деньги». Вам следует снова привыкать к составлению бюджета фиксированными цифрами.

Такая акция вначале не прибавила мне популярности. Но и у меня не прибавилось уважения к экономической и политической позиции участников встречи. Меня ободряло то, что стабилизация марки осуществима и что те самые группы, которые в этот ноябрьский день подвергали меня нападкам и гонениям, будут вынуждены через несколько месяцев признать, что я выбрал правильный путь.

Кроме того, следовало принять радикальные меры в отношении черного рынка валюты.

Успех этих мер ожидался, главным образом, в связи с тем, что, хотя рентная марка вводилась легально, она не получила статуса легального тендера, а распределение кредитов в рентных марках осуществлялось через Имперский, а не Рентный банк. С этих двух позиций Имперский банк мог подтверждать и развивать свою деятельность как органа, обладающего исключительной ответственностью за монетарную политику.

Выражение «легальный тендер» подразумевает право любого лица оплачивать свои долги деньгами, легально находящимися в обращении, а также обязательство каждого кредитора принимать такие деньги в качестве платежного средства. Если бы рентная марка не располагала такой квалификацией, то никого нельзя было бы заставить воспринимать ее как легальный тендер.

Любопытно, впрочем, что биржевые игроки упустили из виду эту характеристику рентной марки. Покупка и продажа иностранной валюты, особенно доллара, осуществлялась большей частью так называемыми «срочными сделками». Договор о покупке заключался по существующим в этот день ценам, между тем платежи завершались только в конце месяца по ценам так называемого ультимо, то есть последнего дня месяца. К ультимо ноября курс доллара на черном рынке возрос ровно до 12 триллионов марок. Теперь выяснилось, что многие игроки иностранной валютой не располагали достаточным количеством денег, чтобы удовлетворить свои обязательства на ультимо ноября. Имперский банк был перегружен заявками на кредит, которые прежде удовлетворялись без помех. Ныне, однако, Имперский банк отказывался предоставлять кредиты спекулянтам. Тем не менее он объявил о своей готовности покупать любую иностранную валюту, но лишь по официальной цене 4,2 триллиона марок за доллар, как было установлено 20 ноября. Многим спекулянтам не оставалось ничего другого, кроме как снова продавать свою иностранную валюту Имперскому банку, так что каждый, который покупал доллары по курсу 12 триллионов марок за доллар, был вынужден продавать их по курсу Имперского банка 4,2 триллиона.

Подобное «кровопускание» привело игроков в такой шок, что крупные спекуляции иностранной валютой в отношении официального курса Имперского банка на некоторое время приостановились. С разгромом биржевых спекулянтов и прекращением выпуска «чрезвычайных денег» был выигран первый раунд битвы за стабильную валюту. Но я понимал, что за этим последуют новые сражения.

Среди многочисленных обращений ко мне в моем официальном статусе значительная их часть состояла из просьб об устройстве на работу в мой отдел. Каждый полагал, что с учреждением ведомства уполномоченного Комиссии по национальной валюте появилась новая всеобъемлющая властная структура. У меня же не было ни одного сотрудника. Моим единственным помощником оставалась секретарша. Позднее репортеры как-то поинтересовались у нее, каким образом я работаю в качестве уполномоченного комиссии.

Фрейлейн Штеффек на их вопросы отвечала:

— Что он делает? Сидит в кресле и курит в министерстве финансов в своей маленькой темной комнате, в которой еще стоит запах старого линолеума. Читает ли он письма? Нет, писем не читает. Пишет ли письма? Нет, писем не пишет. Зато много разговаривает по телефону. Звонит по телефону всюду, и частным лицам, и в международные учреждения, которые имеют хоть какое-нибудь отношение к деньгам и иностранной валюте или к Имперскому банку и министру финансов. И опять курит. В это время мы не едим совершенно. Обычно домой уходим поздно, часто садимся на последний поезд, едем третьим классом. Больше он ничего не делает.