Глава 28 Имперский банк изнутри

Глава 28

Имперский банк изнутри

Я вполне заслужил отпуск, который взял весной 1925 года. Кроме того, после успехов Имперского банка в предыдущем году мне казалось, что впереди нас ждут спокойные времена. В период, последовавший непосредственно за событиями 1924 года, я обратил всю свою энергию на совершенствование работы сотрудников банка, делая все, что в моих силах, для поддержания и консолидации традиций верности долгу, прилежания и качественного обслуживания нашей клиентуры. Каждый член Имперского банка проникся духом этих традиций.

То, что мы сами готовили себе смену, приносило на данный момент наибольшую пользу. Да, в совет управления входило несколько экспертов по административному праву со стороны. Однако помимо них высшие должности занимали те, кто поднялся на них с низких постов. Каждый молодой человек, поступивший на работу в Имперский банк, имел шанс стать членом правления. В банковских учреждениях господствовала подлинная демократия. Всякому, кто успешно прошел испытательный срок, была гарантирована работа на всю жизнь. То же относилось к обслуживающему персоналу, не занимающемуся непосредственно банковским делом, — курьерам, служителям и инкассаторам, которые были сведены в одну группу «учетчики» (Geldzahler). Среди них тоже поддерживались традиции и аккуратность. Они носили костюмы из голубой ткани с позолоченными пуговицами и красными воротниками. Многие из них пришли к нам из императорского двора после распада империи. Их часто примекали в помощь при выполнении официальных функций. Они хорошо знали, как обращаться с гостями, умели работать в гардеробной, хранить фарфор и обслуживать стол. Не было ничего необычного в том, что другие учреждения и даже частные лица «заимствовали» некоторых из наших учетчиков для своих торжеств. Одним из этих заемщиков стал позднее Адольф Гитлер, который постоянно пользовался людьми, прошедшими подготовку в нашем банке и императорском дворе.

Хотя эти учетчики не отвечали требованиям банковской карьеры, такие возможности открывались для их детей. Не раз случалось, что сыновья некоторых из учетчиков делали академическую карьеру и даже порой занимали высокие должности в самом Имперском банке. Служитель моей приемной по имени Лебен овладел самостоятельно столькими предметами на английском и французском языках, что я регулярно брал его своим личным помощником, когда выезжал за рубеж. Не только я один, но все сотрудники, причастные к управлению Имперским банком, помнили о необходимости помогать в продвижении наиболее сознательных и способных работников.

Наша смена численно выросла до такой степени, что каждый новый «диетик» (Diater) — так мы называли новичков — должен был проходить двухлетний испытательный срок, прежде чем мы принимали его в штат. Предельный возраст для новичка составлял двадцать шесть лет. Сначала он несколько месяцев стажировался, затем проходил тесты перед зачислением на постоянную работу. Этот период испытаний давал нам возможность оценить характер и поведение новичка. Экзамен проводила комиссия, состоявшая из высокопоставленных сотрудников Имперского банка.

Если податель заявления на работу успешно проходил экзамен и зачислялся в штат, перед ним открывался ряд промежуточных должностей от инспектора банка до старшего инспектора. Через несколько лет, если молодой сотрудник был достаточно честолюбив, чтобы двигаться по карьерной лестнице, банк предоставлял ему трехмесячный учебный отпуск с сохранением оклада, по окончании которого он проходил экзамен на замещение более высоких должностей. Если он сдавал экзамен, то становился советником банка (Bankrat) и мог продвигаться дальше по служебной лестнице в правлении. Во время моего председательства несколько членов правления добились своих постов именно таким образом. Прежнее академическое или неакадемическое образование не играло никакой роли. В целом такая демократическая система основывалась не на политическом или социальном статусе, но единственно на способностях и характере человека.

Применению такого принципа я оказывал свою горячую поддержку двумя способами. Во-первых, я был всегда доступен любому члену персонала, от уборщицы и рассыльного до служащих высших рангов. Во-вторых, я постоянно поощрял своих коллег свободно выражать критические замечания и несогласие при обсуждении с ними предлагавшихся решений. «Поддакивающие» работники не могли со мной сработаться. С другой стороны, если кто-нибудь выдвигал хорошо продуманную, обоснованную точку зрения или предложение, он всегда мог рассчитывать на мою поддержку. Когда уволился господин фон Глазенапп и мне пришлось искать заместителя, я выбрал коллегу, поднявшегося из низов.

Помимо персональных вопросов, я уделял внимание любым техническим новшествам, которые могли послужить на пользу общения между деловым миром и Имперским банком. Одной из существенных проблем такого рода было введение системы денежных трансферов по телеграфу. Я осознал крайнюю необходимость таких ускоренных трансферов для монетарной политики после краха 1945 года. В случае перевода денег из одного города в другой (в годы, предшествовавшие возобновлению нормальной работы трансферной системы в центральных земельных банках) проходило четыре, пять или даже шесть дней между отправлением платежа и его получением. Это означало, что такие суммы оставались вне обращения в течение нескольких дней в результате задержек в переводе с одного счета на другой. Если представить, что в мирное время Имперский банк имел обыкновение обращаться с суммами в несколько миллиардов марок в день, то понимаешь, каковы потери в процентах от этой тормозящей системы. Технические трудности переводной системы были значительны еще и потому, что следовало тщательно учитывать вопросы безопасности и злоупотреблений. Тем не менее эти трудности были преодолены. После введения системы телеграфных безналичных расчетов стало возможным перевести любую сумму в течение двух часов, скажем, из Берлина в Мюнхен или в любой другой пункт назначения.

Меня никогда не беспокоило техническое выполнение текущих операций. Оценкой и распределением кредитов занимались мои коллеги. Это может показаться абсурдным, но я никогда не работал ни с одной банкнотой Имперского банка. Очень мало я занимался ценными бумагами. Мой письменный стол всегда был пуст. В прежние годы я как-то посетил своего предшественника Гавенштейна и обнаружил его погруженным в массу документов. Соглашусь с американским железнодорожным магнатом Гарриманом, которого однажды провели по зданию банка Вены и показали комнату, где сидел сотрудник, заваленный кипами бумаг. На вопрос, кто этот человек, и ответ, что это один из управляющих банком, Гарриман воскликнул: «Не может быть! Управляющий должен сидеть, вытянув ноги на пустой письменный стол и лениво затягиваясь сигарой!» Главными предметами на моем столе были пепельница и небольшая бронзовая статуэтка Фридриха Великого, под эгидой которого был основан Имперский банк.

В решении проблем, которые действительно меня касались, я получал поддержку не только своих коллег по правлению, но также экономического и статистического отдела. Сотрудники отдела располагали обширной библиотекой, огромным собранием научного материала и первоклассными работами известных политэкономистов. Отдел был создан моим бывшим недоброжелателем фон Луммом, и я должен отдать ему должное безоговорочно, отдел был образцовым. В мое время отдел возглавлял доктор Нордхофф, чрезвычайно добросовестный и щепетильный человек, непревзойденный знаток всех валютных проблем. В течение многих лет мне приходилось выступать по вопросам денежного обращения и политической экономии в больших и малых аудиториях. Я неизменно консультировался по материалам для своих речей с сотрудниками отдела и всегда просил критической оценки доктора Нордхоффа.

— Вы хранитель разума банка, доктор Нордхофф. Не упускайте ничего, кроме совершенно ненужного материала.

— Вы можете положиться на меня, господин председатель.

Наш дом находился в непосредственной близости от моего офиса. Он обслуживался техническим персоналом банка, так же как и офис. Часто случалось, что я неожиданно сталкивался с рабочим или механиком, занятым какой-то работой в нашем доме, о появлении которого я заранее не знал. Если я встречал случайно одного из этих незваных посетителей на пути в ванную комнату в пижаме или ночном белье, мне всегда говорили: «Вахтер прислал меня проверить проржавевшую трубу в центральном отоплении. Где-то протечка, но я обязательно найду ее». Фактически мы были лишены приватной обстановки.

Хотя число посетителей не уменьшалось, я взял за правило никого не заставлять ждать, если способен оказать помощь. Все назначения бесед пунктуально соблюдались. Если появлялся неожиданный посетитель, которому не было назначено время приема, выходила фрейлейн Штеффек и говорила: «Зайдите к нему на минутку-две, не более. Просто обменяйтесь рукопожатием». Все ценили ее такт и доброту.

Мероприятия нашей жизни в обществе я с удовольствием передал в распоряжение своей весьма искушенной супруги. Она сообщала мне о своих требованиях для проведения вечера, и все, что оставалось на мою долю, состояло в предоставлении необходимых консультаций. Иногда нас посещали гости или она уходила на концерт знаменитой певицы Маргарет Клозе. Или опять-таки мы заказывали билеты для посещения оперного театра с компанией друзей. Наша дочь приглашала в дом друзей и подруг, были танцы. Нас посещали министры, банкиры, иностранцы, дипломаты. Вечера в Берлине почти всегда были заняты каким-нибудь общественным мероприятием. Очень часто они предоставляли возможность обсудить экономические и финансовые проблемы после ухода от обеденного стола.

Наша домашняя прислуга была хорошо воспитана, но бывали тем не менее случаи, когда она оказывалась не на высоте. Однажды вечером к нам в гости пришел папский нунций Пацелли, будущий папа. Он был в полном церковном облачении и после того, как служанка подала ему плащ, протянул ей руку с епископским кольцом для целования. Но эта добрая душа — стойкая евангелистка из Восточной Пруссии — не имела никакого представления о том, что ей следовало делать, и приветливо пожала руку нунция. Он искренне смеялся, когда позднее рассказывал нам об этом случае.

После того как обстановка в Германии несколько нормализовалась, правительство стало поощрять определенные формы социальной жизни. Президент и разные министры давали приемы и танцевальные вечера, которые, по крайней мере внешне, немного отличались от приемов во время существования империи. Следить тогда за тем, чтобы все «шло по плану», было, конечно, первейшей обязанностью лакеев и дворецких. Большинство из них не захотели менять должность и сейчас были наняты новыми работодателями. Правда, их униформы были проще и скромнее, чем раньше. Темы же разговоров на этих мероприятиях составляли еще больший контраст. Но, несмотря на многие шероховатости, по поводу которых морщили носы апостолы ушедшего времени, было понятно, что прилагаются усилия в целях восстановить достойный и представительный социальный порядок.

Многие министры буржуазного происхождения, особенно их жены, вели себя так, что их манеры поведения можно было назвать достойными и привлекательными. Задавали тон президент и фрау Эберт, и легкость, с которой они приняли изменившуюся реальность как само собой разумеющееся, заставляла устыдиться многих представителей предвоенного общества. Моя жена была свидетельницей одного разговора, происходившего на приеме. Некто выражал восхищение одной из картин Джотто, выставленной в галерее Питти во Флоренции, и фрау Эберт говорила, что испытывала такие же чувства. Еще одна фрау оказалась достаточно бестактной, чтобы усомниться, видела ли вообще жена президента эту картину. На это фрау Эберт улыбнулась и тихо ответила: «Видела, когда была служанкой одной дамы и ездила в Италию со своей хозяйкой».