Глава 36 Встреча с Гитлером
Глава 36
Встреча с Гитлером
За время моего отсутствия политическое влияние резко увеличившихся радикальных партий — левого и правого крыла — стало ощущаться еще больше. Стало очевидным, что экономическое развитие не может продолжаться так, как прежде. На Брюнинга свалилось тяжелое бремя обеспечения каким-нибудь образом прожиточного уровня немецкого населения перед лицом постоянного давления из-за рубежа и последствий мирового экономического кризиса. Эта задача могла быть решена только в том случае, если бы центристы, включая националистов и социал-демократов, помогли Брюнингу. К сожалению, они этого не сделали. Представляя сильнейшую партию, социал-демократы отказывались сотрудничать с другими центристами, так что канцлер постоянно сталкивался в рейхстаге с опасностью вотума недоверия. В результате Брюнинг был вынужден все больше идти по пути так называемого президентского правительства, которое откликалось не на резолюции большинства в рейхстаге, но на конституционные прерогативы на основе указов президента. Массы уже стонали от нищеты, поддерживая, с одной стороны, национал-социалистов с их радикальными требованиями, а с другой — коммунистов. Казалось, что политические события в Германии вскоре дойдут до того, что не останется иного выхода, кроме как передать власть в рейхстаге либо правым, либо левым.
В декабре 1930 года один из моих давних друзей, фон Штаусс, который с 1913 года входил в правление Немецкого банка, попросил меня прийти на ужин, на который он пригласил также Германа Геринга. Естественно, мне хотелось воспользоваться возможностью увидеться с одним из выдающихся лидеров национал-социалистического движения. На этом ужине для трех персон обсуждались острые проблемы экономического положения, рост безработицы, робость германской внешней политики и тому подобные вопросы. Геринг оказался приветливым, вежливым компаньоном, хотя и не произвел на меня впечатления человека, компетентного в какой-либо сфере. Из этого разговора я не мог сделать заключение о том, что столкнулся с чем-либо, напоминающим непримиримый или нетерпимый политический радикализм.
Поэтому, когда вскоре после этого я получил приглашение на обед, который давали Геринг с супругой, меня не мучили угрызения совести относительно принятия приглашения, особенно учитывая тот факт, что на обеде будет присутствовать Адольф Гитлер.
Обед у Геринга состоялся 5 января 1931 года. Кроме нас с супругой, присутствовали Фриц Тиссен, сын от первого брака фрау Карин Геринг, и доктор Геббельс. В это время Геринги жили в уютном доме, который был обставлен удобной мебелью, подобранной с хорошим вкусом, без каких-либо признаков пошлости.
Фрау Геринг, высокая, стройная шведка с располагающим добрым характером, страдала серьезным сердечным недугом. После обеда, на который подали простой гороховый суп с беконом, она прилегла на диван, откуда слушала наш разговор, не принимая в нем участия.
Гитлер вошел после обеда. Он был одет в темные брюки и желто-коричневый френч — партийную форму одежды. Внешне он не выглядел ни претенциозным, ни аффектированным — ничто не выдавало в его поведении того, что он уже стал лидером немецкой партии, имеющей вторую по величине фракцию в рейхстаге. После многих слухов о Гитлере, которые дошли до нас, а также критики в его адрес, которую мы читали, его появление произвело на нас приятное впечатление.
Наш разговор быстро перешел на политические и экономические проблемы. На этой первой встрече я понял то, что всем нам пришлось пережить позднее. В разговоре с Гитлером его собеседники участвовали только на пять процентов, остальные девяносто пять процентов заполнял сам Гитлер. Он обладал поразительной манерой изложения своих мыслей. Все, что он говорил, выдавалось как неоспоримая истина. Однако его идеи не были лишены резона. Он явно заботился о том, чтобы избегать чего-либо, что могло показаться шокирующим для нас, представителей более традиционного общества.
Геббельс и Геринг были подчеркнуто молчаливы и не пытались подкреплять аргументы Гитлера. Поскольку я пришел не для того, чтобы излагать Гитлеру свои политические и экономические взгляды, то довольствовался принятием к сведению его мнений и намерений. Что меня особенно поразило в этом человеке, так это его абсолютная убежденность в правоте своих воззрений и решимость претворить их в практические действия.
Даже после первой встречи мне стало очевидно, что гитлеровская пропаганда будет оказывать огромное влияние на немецкое население, если не удастся преодолеть экономический кризис и отучить массы от радикализма.
После этого вечера я попытался в последующие недели убедить канцлера и других политиков, с которыми поддерживал связи, включить национал-социалистов в коалиционное правительство как можно скорее. Мне казалось, что только так можно было избежать полного перехода власти к праворадикальному движению. В коалиции, по крайней мере, национал-социализм мог бы удерживаться в разумных границах, получив возможность делить ответственность с правительством. Когда через год идея наконец была подхвачена, время уже было упущено.
Остаток 1931 года принес резкое ухудшение экономического и финансового положения, которому Брюнинг не мог противостоять без поддержки всех умеренных депутатов рейхстага. Была ли отставка Брюнинга вызвана этой невозможностью, либо отстраненностью социал-демократов, либо интригами Германской национальной партии — этот вопрос остается открытым. Вероятно, сыграли свою роль все три фактора.
Роковое решение фон Папена, преемника Брюнинга, распустить рейхстаг и объявить новые выборы стало последним фактором, приведшим к захвату Гитлером власти. 31 июля 1932 года 37,2 процента немецкого народа проголосовали за национал-социалистов и 14,3 процента — за коммунистов. Ситуация теперь прояснилась. Центристы в рейхстаге, от Германской национальной партии до социал-демократов, не проявили способности определять судьбу страны. В общественные дискуссии все чаще заползали такие слова, как военная диктатура и гражданская война.
В годы, последовавшие за крахом весной 1945 года, который покончил с национал-социалистическим режимом дома и за рубежом, снова и снова обсуждалось со всех возможных точек зрения, кто виноват в установлении гитлеровского режима. Партийно-политическая слепота снова вела к поношению отдельных лиц, обвинявшихся в подготовке почвы для прихода Гитлера к власти. Однако надо понять раз и навсегда, что ни один из тех, кто подвергался таким обвинениям, до 31 июля 1931 года не примыкал к национал-социалистическому движению. Сам я до этой даты никогда не поддерживал Гитлера ни письменно, ни устно.
После краха считалось даже преступлением — или по меньшей мере аморальным поступком — лично встречаться с таким «преступником», как Гитлер. Такого рода совершенно непродуктивный политический взгляд фактически необоснован, потому что представители тех кругов, которые сегодня громче всех осуждают контакты с этим преступником, на самом деле сами искали и добивались контактов с ним в 1932 году. В качестве примера я процитирую человека, на моральную чистоплотность которого никто не сможет бросить тень.
Мой друг Пауль Рорбах, упомянутый в первых главах, придерживался мнения, что с таким аморальным человеком, как Гитлер, нельзя иметь никаких отношений, и выразил это мнение в письме к Брюнингу. Ответ Брюнинга от 31 августа 1932 года был следующим:
«В течение прошедших недель люди, не принадлежавшие к моей партии, призывали меня не отказываться от дискуссии с лидерами национал-социалистов. Пока вопрос о переговорах между национал-социалистами и правительством рассматривался, я не мог принимать участие в таких дискуссиях из опасения сорвать переговоры. Поскольку, однако, правительству не удалось прийти к соглашению с НСДАП (нацистской партией) — что предвидели компетентные политики во время роспуска рейхстага, — в ответ на возобновившиеся обращения патриотически настроенных граждан я заявил о готовности искать контактов с ней.
Такая дискуссия помогла бы определить, возможно ли сформировать каким-то образом конституционное правительство, и я счел своим непременным долгом способствовать ей. Полагаю, что на мне лежит обязанность сейчас, как ранее перед всеми теми, кто выбирал президента рейха, не жалеть усилий для укрепления президентской власти и предотвращения любого уклонения на неконституционный путь. Из этого вы поймете, что мои действия определяются не какой-либо обидой, но тревогой за судьбу страны.
Полностью согласен с вами в осуждении событий в городе Бытом, а также заявлений господина Гитлера в этом отношении. Если тем не менее вы будете возражать против моих бесед с лидерами Национал-социалистической партии, то можете узнать из газет, что даже правительство не отказывается иметь дело с господином Гитлером после упомянутых событий. Фактически мой интерес ограничивается этой дискуссией. Действительные переговоры находятся в руках людей, связанных с центристской партией, которая была прямо номинирована партийными комитетами вести такие переговоры».
Политическая необходимость соглашения с Национал-социалистической партией и ее лидером по вопросу о правительстве, которая признавалась всеми центристскими партиями после итогов выборов от 13 июля 1932 года, показала, что национал-социалисты были сильнейшей партией в рейхстаге. И, несмотря на сокращение голосов национал-социалистов на вторых выборах в рейхстаг в ноябре 1932 года, оставалось фактом, что добиться большинства в рейхстаге было невозможно без союза с крайне левыми или крайне правыми. Перспектива союза с коммунистами порождала еще больше опасений, чем с национал-социалистами.
До июля 1932 года ко мне периодически подходили один-два национал-социалиста и спрашивали совета, мотивируя это тем, что я встречался с Гитлером. Среди них был экономический советник Гитлера господин Кеплер, по профессии инженер-механик, а еще раньше — партнер владельца небольшой фабрики по производству клея в Гейдельберге.
В другом случае Геринг договорился, чтобы я встретился с Ревером, позднее гауляйтером, который в 1932 году стал первым национал-социалистическим премьер-министром земли Ольденбург. Реверу пришла в голову фантастическая идея относительно введения особого денежного обращения в Ольденбурге и осуществления всех платежей переводом с одного жиросчета на другой. Я с трудом оставался вежливым или серьезным перед лицом такого вздора. Когда я спросил, как господин Ревер предлагает осуществлять, например, платежи за женские чулки из Чемница, от которых не откажутся легко даже провинциалки Ольденбурга, он ответил: «Ладно, нам просто придется приобрести немного валюты Чемница». (Ревер, отличавшийся сомнительными знаниями в области финансов, в данном случае воспринимал город в Саксонии так, словно это была иностранная территория со своей валютой.)
Я быстро оборвал разговор с Ревером и его коллегами-специалистами, послав Гитлеру телеграмму об итогах нашей беседы.
В целом Карл Ревер был неплохим человеком. Он имел небольшое дело в Камеруне и повидал мир, что впоследствии сделало его весьма скептичным по отношению к прегрешениям его партии. Однажды, гуляя в муниципальном парке Бремена с известным промышленником Францем Степельфилдом, он неожиданно спросил:
— Как вы думаете, сколько деревьев в этом парке, Франц?
— Забавный вопрос, — ответил Степельфилд, оглядевшись. — Навскидку я бы сказал, четыреста, Карл.
— Этого будет недостаточно, Франц, чтобы повесить всех нас.
Как раз Ревер избежал казни через повешение. Он умер естественной смертью.
После нескольких встреч с людьми, претендовавшими на то, чтобы представлять немецкую экономическую мысль, включая не одну беседу с Готфридом Федером, я спрашивал себя, что станет с немецкой экономикой, если подобные теории будут претворяться в жизнь.
Меня стали одолевать сомнения, оправдано ли мое стремление держаться полностью в стороне от государственных дел.