Глава 42 Оплот справедливости

Глава 42

Оплот справедливости

Я приступил к руководству министерством экономики буквально через четыре недели после мятежа Рема. В это время я был слишком погружен в выполнение своих обязанностей, чтобы уделять особое внимание революционным тенденциям в какой-либо из партийных фракций. Поэтому оставался в неведении относительно всех подробностей, касавшихся подготовки этого заговора: фактически сообщения прессы о путче застали меня врасплох.

Накануне вечером мы с женой ожидали на ужин доктора Геббельса с супругой. Мой секретарь несколько раз звонил в дом Геббельсов справиться, что случилось, но не получал ответа.

В маленьком докторе, который оказывал через министерство пропаганды пагубное влияние не только на немецкий народ, но также на Адольфа Гитлера, я инстинктивно чувствовал своего врага. Он ненавидел меня. В его представлении экономика была необходимым злом. Разумеется, он никоим образом не мог позволить, чтобы экономист в правительстве лишил его звания «первого интеллектуала».

Из своей нелюбви втягиваться в ненужные интриги и вражду я пригласил его на ужин, но, как уже упоминалось, он не пришел. На следующее утро я узнал причину его невежливости. В Мюнхене и окрестностях был подавлен под руководством Гитлера путч со стороны верхушки штурмовых отрядов СА. Погибло много людей, часть которых не имела ничего общего с СА.

Теперь известно, что в то время состоялся конфликт, в ходе которого одна группа, возглавляемая Гитлером и включавшая также Геринга, Гейдриха, Гиммлера и Геббельса, обезвредила другую группу. Тот факт, что отдельные сатрапы извлекли выгоды из этого события, чтобы разрешить свои личные междоусобицы и добавить их на общий счет, придает мрачный оттенок всему этому делу.

Узнав первые подробности, я содрогнулся. В периоды консолидации вслед за скрытой гражданской войной такие события, возможно, неизбежны. Что меня насторожило, так это ложь и увертки, при помощи которых извращались и замалчивались факты.

Хотя погибли сотни людей — и среди них мюнхенец, неверно опознанная жертва, — Гитлер в речи в рейхстаге от 3 июля 1934 года назвал цифру погибших всего в семьдесят семь человек. Даже среди этих семидесяти семи были лица, которые явно не имели отношения к мятежу Рема.

В учебнике по истории, вышедшем через год, вместо объективного рассказа об этом событии вообще приводится замечание, что Гитлер как «верховный судья немецкого народа» подверг заговорщиков заслуженному наказанию. Если замечание, что Гитлер является верховным судьей немецкого народа, подразумевало абсолютную, внесудебную власть над жизнью и смертью отдельных граждан, то это было воистину чудовищное утверждение. Я не мог не сказать Гитлеру, когда встретился с ним после этого события:

— Как вы можете брать на себя ответственность за определение судьбы человека без какой-либо юридической процедуры? Независимо от обстоятельств вы должны санкционировать проведение судов, даже если они касаются суммарных судебных разбирательств.

Любопытно, что Гитлер воспринял вопрос спокойно, отделавшись несколькими неубедительными отговорками.

Еще более возмутило меня, что такой человек, как министр юстиции Гюртнер, которого я знал как справедливо мыслящего человека, должен был внести в правительство законопроект, согласно которому расстрелы 30 июня признавались «законными». Эти убийства и казни не могли быть законными. Не было ни одного законного предписания, которое поддерживало бы подобные акции. Можно было бы объявить амнистию, но не выдавать ложь за правду.

Эти последние события указали мне яснее, чем когда-либо, путь, которым мне надо было следовать, Я должен любыми средствами поддерживать правду и справедливость, где бы это ни требовалось, в правительстве или в моем министерстве и Имперском банке.

Я начал искать союзников — но где их можно было найти? Военные безропотно восприняли тот факт, что был убит генерал Шлейхер, один из выдающихся представителей их корпуса. Гражданские министры признавали расстрелы 30 июня законными. Центристские политические партии сообща и отдельно распускались по собственному желанию. Фон Папен произнес в мае 1934 года в Марбурге смелую речь, в которой открыто предостерег слушателей против высмеивания христианских принципов, как это принято в партии у сторонников Гитлера. Но после того как ему тоже угрожали 30 июня, он подал в отставку из правительства и с поста вице-канцлера, а через несколько недель был назначен послом в Вену.

Можно ли было рассчитывать на помощь со стороны социал-демократов? На открытии нового германского бундестага в 1948 году бывший министр, социал-демократ Пауль Лебе в качестве почетного председателя начал вступительную речь с упоминания героического сопротивления социал-демократов во время «последней сессии рейхстага» 23 марта 1933 года. В этот день Социал-демократическая партия Германии (СДПГ) действительно единодушно проголосовала против благоприятствующего акта. Но господин Лебе преднамеренно дезориентировал слушателей, когда называл эту сессию «последней сессией рейхстага». Последняя сессия рейхстага состоялась 17 мая 1933 года, и на ней произошли весьма любопытные события.

Господин Северинг, свидетель на Нюрнбергском трибунале, и господин Россманн, депутат от СДПГ, бывший свидетелем во время суда по денацификации надо мной, констатировали, что с самого начала считали Гитлера канцлером войны. Вся борьба на выборах 5 марта 1933 года, — так заявлял Россманн, — велась социал-демократами под тем лозунгом, что избрание Гитлера означало открытие пути к войне. 17 мая 1933 года те же самые социал-демократы пришли в полное согласие с Гитлером. На этой сессии Гитлер добился специального вотума доверия по вопросу о своей внешней политике. В этой связи социал-демократы не только не проголосовали против Гитлера, но даже не воздержались. Они вместе с другими партиями в рейхстаге голосовали за доверие внешней политике Гитлера. Тогда они явно пришли к заключению, что Гитлер не являлся канцлером войны. Какой поддержки я мог ожидать от социал-демократов?

А церковь? Разве католическая церковь не примирилась с Гитлером посредством конкордата? Разве 20 августа 1935 года конференция епископов в Фульде не телеграфировала Гитлеру: «Епископы, собравшиеся в Фульде перед предстоящей конференцией, шлют вождю и канцлеру германского рейха свои заверения в преданности и уважении, которые согласно Божественному повелению мы обязаны передать держателю высшей власти и авторитета в государстве»?

Преступление в Потемпе, сотни убийств 30 июня 1934 года и все другие злодеяния не помешали конференции епископов выразить лояльность и уважение инспиратору этих акций.

Отличалась ли от католиков евангелическая церковь? 27 июля 1934 года после переговоров с Гитлером епископы этой церкви опубликовали следующую декларацию:

«Воодушевленные величественным событием, когда главы немецкой евангелической церкви собрались вместе в присутствии канцлера рейха, они единодушно подтверждают свою безусловную лояльность Третьему рейху и его фюреру. Руководители церкви осуждают в самых решительных выражениях все инсинуации критиков государства, нации и движения, которые несут угрозу Третьему рейху».

Оставались только деловое и научное сообщества. Но лидеры делового мира принимали во внимание лишь то, что при новой власти они освободились от тревог, связанных с обеспечением их предприятий рабочей силой и социальным обеспечением рабочих. Ученые же погрузились в свои дела и исследования.

Еще более безнадежными с точки зрения сопротивления режиму были эмигранты, а также те, кто, настаивая на своих убеждениях, не был готов идти ради них на жертвы.

Вскоре я хорошо понял, что могу ожидать мало помощи от третьих лиц в борьбе за справедливость и достоинство. Тем не менее я не собирался следовать другим путем. И я уверен, что ни на мгновение не отступал от своего пути.

2 августа 1934 года я приступил к работе в качестве главы министерства экономики. И прежде всего я созвал руководящих работников министерства и призвал их судить справедливо и беспристрастно, не допускать никакого партийного вмешательства. Я буду поддерживать любого сотрудника, который придерживается этого принципа. Мое министерство должно быть оплотом справедливости.

Снова и снова мне приходилось подкреплять свои слова делами как в Имперском банке, так и в министерстве. Когда коллега по Имперскому банку Халс подвергся нападкам в Stunner за свое еврейское происхождение, я вынудил Гитлера санкционировать публичное опровержение и принести извинения моему коллеге. Когда управляющего филиала Имперского банка в Арнсвальде публично обругали за то, что он покупал товары у еврейских торговцев, и было невозможно добиться публичного же извинения, я пошел на закрытие филиала до тех пор, пока на одиннадцатый день гауляйтер Арнсвальда не согласился публично извиниться и наказать виновного чиновника. Когда глава отдела Шперл и постоянный секретарь министерства экономики Шнивинд предстали перед общественным прокурором по обвинению в нарушении так называемого Закона об измене, я пригрозил отставкой, если оба этих человека не будут немедленно освобождены и с них не будут сняты все обвинения. Когда на сотрудника Имперского банка, домовладельца, поместили в прессе карикатуру в связи со спором вокруг аренды, я не успокоился до тех пор, пока с честью не разрешил это дело. Это всего лишь несколько примеров, которые сохранились в памяти.

Я не ограничивался защитой сотрудников своих ведомств, но также атаковал. Сразу после первоначального выступления на собрании сотрудников министерства экономики я послал за господином Готфридом Федером, которого Гитлер ранее назначил госсекретарем в министерстве. Я сообщил ему, что его связи с министерством прекращаются в день моего вступления в должность.

— Но, господин министр, я намерен лояльно сотрудничать с вами.

— Возможно, господин Федер, но я не готов к этому.

После этого Федер удалился. Он останется в памяти как изобретатель «легковесной валюты».

Через несколько дней после моего вступления в должность министра Гиммлер прислал ко мне своего адъютанта Кранефуса, который заявил:

— Мой шеф, глава СС, поручил сообщить вам, господин министр, что он не желает видеть вас во главе министерства экономики. У руководителя СС совершенно иной подход к экономике. Вы встретите сильную оппозицию и недовольство со стороны СС. Поэтому господин Гиммлер советует вам добровольно покинуть пост министра и вручить фюреру прошение об отставке. В этом случае господин Гиммлер готов не чинить вам препятствий на посту председателя Имперского банка.

— Дорогой господин Кранефус, — ответил я, — ваше сообщение весьма интересно. К сожалению, я не могу пойти навстречу пожеланиям господина Гиммлера, поскольку на должность меня назначил сам канцлер. Сообщите, пожалуйста, господину Гиммлеру, что имеется два способа отстранить меня от должности. Во-первых, уговорить канцлера пересмотреть свое назначение. Я немедленно подчинюсь его приказу. Во-вторых, застрелить меня спереди, поскольку я не позволю, чтобы в меня стреляли сзади.

— Я передам ваши слова руководителю СС с большим огорчением. Вы непременно навлечете на себя неприязнь СС из-за этого.

— Естественно, я очень сожалею об этом, господин Кранефус. Но даже в этом случае могу я попросить господина Гиммлера оказать мне услугу?

— Какую именно?

— Я постоянно вижу двух солдат в форме СС перед дверью своего кабинета. Полагаю, это охрана, предоставленная моему предшественнику, господину Шмитту, в его звании группенфюрера СС. Попросите, пожалуйста, господина Гиммлера отозвать этих охранников.

На следующий день охрана исчезла.

Аналогичный инцидент произошел через два года. Господин Кеплер, которого я уже упоминал несколько раз, имел наглость заявить одному из моих сотрудников, что больше не нуждается в том, чтобы следовать моим указаниям, поскольку фюрер вскоре «выгонит» меня. Я ответил ему в виде циркуляра для штатных сотрудников министерства, в котором запретил им вести дела с господином Кеплером, а швейцарам — пропускать его в здание. Поскольку Кеплер был личным советником Гитлера по экономическим вопросам, а его кабинет находился рядом с кабинетом Гитлера, эта мера была довольно опасной. Через несколько лет Кеплеру удалось отплатить мне за это в вопросе об австрийских шиллингах.

Кроме того, мне пришлось противостоять некоторое время неприятностям, которые чинил министр внутренних дел господин Фрик. Однажды он издал приказ, по которому ни один служащий-масон не должен был получать повышения по службе или занимать ответственную должность. Мой ответ был, как всегда, краток и по существу. Я сообщил господину Фрику, что не в состоянии заставить своих подчиненных выполнять этот приказ, поскольку сам, будучи масоном, возглавляю Имперский банк. Мой отказ не повлек за собой никаких последствий. С этого времени я отличал и использовал всех масонов в штате учреждения согласно их квалификации и характеру.

В другой раз я сообщил министру внутренних дел о своем фундаментальном подходе к кадровым вопросам, поскольку постоянно замечал, что партийные боссы пытались распространять свое дурное влияние на деятельность персонала моих ведомств. Я писал Фрику:

«Положение работника становится невыносимым в государстве, в котором сотрудник в принципе не может ничего предпринять вопреки воле партийного начальства. Для государства опасно назначать людей без специальной профессиональной подготовки на официальные посты и должности исключительно на основании членства в партии. Такая практика имеет тенденцию привлекать на официальную службу людей, которые из-за отсутствия знаний и способностей не могут придать такой службе какой-либо авторитет».

Подпись, которую президент рейха поставил на документе о назначении меня министром экономики, была последней официальной подписью Гинденбурга. Вначале она представляет собой жирные размашистые штрихи, во второй своей части — неровные линии, нанесенные дрожащей рукой. 2 августа президент скончался. 1 августа Гитлер уже заставил кабинет принять резолюцию о совмещении в его лице постов канцлера и президента рейха. Эта резолюция была утверждена на плебисците 19 августа. По мнению американского прокурора Нюрнбергского суда, этот день стал реальным началом абсолютного деспотизма.