Глава 18 Конец

Глава 18

Конец

15 мая — национальный праздник, годовщина провозглашения независимости. 15 мая 1967 года крупные подразделения египетской армии пересекают Суэцкий канал, проникают на Синайский полуостров и разворачиваются вблизи от границы. Радио и газеты арабского мира сообщают, что решающая битва между Израилем и арабами неминуема. 19 мая еврейское государство отвечает приказом о частичной мобилизации армии. Бен-Гурион обеспокоен этим событием и опасается, как бы это не привело к новой войне.

Как обычно, всю ответственность за усиление напряженности он возлагает на Эшколя. Со дня последних выборов прошло полтора года, а Старик не прекратил яростных нападок на своего преемника. Его комментарии по поводу израильской эскалации, последовавшей в ответ на нападения сирийцев в апреле 1967 года, приведшей к очередному кризису, были особенно язвительны. 21 мая на партийном собрании он даже предложил, чтобы группа «Список трудящихся Израиля» в Кнессете потребовала отставки премьер-министра. Несмотря на возражения Переса и Даяна, он поясняет, что опасается египетских ракет и особенно бомбардировок с воздуха гражданского населения. По его мнению, момент нападения на арабов на их территории выбран неудачно как с военной, так и с политической точки зрения. Он настоятельно рекомендует провести демобилизацию резервов с последующей дипломатической акцией, что позволит положить конец кризису. Но в самый разгар дискуссии ему передают записку, прочитав которую, он не может скрыть удивления: с ним хочет встретиться Ицхак Рабин, начальник генерального штаба. Старик отвечает, что готов немедленно его принять.

Рабин сильно взволнован. Египетские силы развернуты, а правительство проявляет нерешительность, в правящей среде царит смятение. У Леви Эшколя нет военной жилки и он просто непригоден к такого рода вещам. Неспособный принять четкую позицию, он медлит с тех самых пор, как Насер начал движение войск, и тратит время на никчемные совещания и консультации. Он потребовал от начальника генерального штаба представить доклады и рекомендации, и перед ним же поставил задачи, которые входят в компетенцию министра обороны. Эта ответственность, усугубленная колебаниями правительства, тяжелым грузом ложится на плечи Рабина.

Встреча со Стариком не приносит ему желаемого облегчения. «Беседа с Бен-Гурионом повергла меня в шок», — расскажет он позже. Старик употребляет «меткие слова», разумно и трезво анализирует ситуацию и объясняет, «почему нечего и думать, чтобы начать войну сейчас». Вопреки ожиданиям Рабина, он обвиняет гостя в том, что объявленная мобилизация «создает опасность для израильского народа», не дает никаких советов и даже не пытается хоть как-то его ободрить. Напротив, он только нагнетает тревогу. «Ицхак был подавлен», — эта лаконичная фраза появляется в дневнике сразу же после окончания беседы.

Все дело в том, что в 1967 году Бен-Гурион уже не тот смелый и проницательный руководитель, который вызывал восхищение своих товарищей. Возраст, отдаленность от центров принятия решений и воспоминания об опыте прожитых лет наложили на него свой отпечаток. Легенда о нем, все еще живущая в сердцах людей, скрывает правду о закате жизни старого бойца. Ему восемьдесят один год: «Он живет в несуществующем мире, — грустно замечает Даян накануне Шестидневной войны, — он восхищается де Галлем, преувеличивает силу Насера и не способен оценить реальную силу армии». Бен-Гурион убежден, что, в отличие от Синайской кампании, следующая война будет долгой — она продлится несколько недель, если не месяцев, и считает, что Израиль должен противостоять не только Египту, но и Сирии и Иордании. По его мнению, это могло бы повлечь тысячи смертей, что может сильно подорвать моральный дух гражданского населения. Чтобы воевать, считает он, Израилю понадобились бы массовые и постоянные поставки вооружения западными державами, а также их дипломатическая поддержка. Из этого он делает вывод, что еврейскому государству следует четко объяснить свою позицию всему миру, добиться поддержки Запада то не брать на себя инициативу военных действий. Даже узнав 23 мая, что Насер решил закрыть Тиранский пролив для израильских судов, он не меняет своего мнения. Даже когда де Голль повернется спиной к Израилю и начнет заигрывать с арабами, он будет продолжать верить в искренность его дружбы. Его вид полностью противоречит сложившемуся образу решительного и смелого лидера.

Поскольку кризис усугубляется, а Эшколь подвергается острой критике за нерешительность и малодушие, все громче раздаются голоса, требующие, чтобы Бен-Гурион вернулся к власти. Влиятельные круги полагают, что он способен дать стране энергичное правительство, в котором она нуждается, и выиграть неизбежную войну. Мало кто, даже среди руководителей, знает, что на самом деле все не так, то есть что он категорически против любых военных действий: 24 мая, на следующий день после закрытия Тиранского пролива, сам Менахем Бегин, еще недавно числившийся его заклятым врагом, предлагает Леви Эшколю, чтобы во главе правительства национального единства стал Бен-Гурион. Но премьер-министр, не колеблясь, отвергает эту идею: «Двум коням не вытянуть. упряжку».

Бен-Гурион понимает ситуацию абсолютно неправильно, что и доказывает последующий: ход событий. Сперва его престиж, его былые заслуги и ясность аналитического ума придают вес занятым им позициям, тем более при всеобщем смятении и неуверенности. Но по мере того, как ответственные лица начинают осознавать происходящее, они пересматривают свое требование. После продолжительной беседы со Стариком Бегин и члены его группы понимают, что их затея бессмысленна. Призывы вернуть Бен-Гуриона к власти становятся все тише, и Старик отходит на второй план. С согласия других членов группы «Список трудящихся Израиля» он выдвигает кандидатуру Моше Даяна на пост премьер-министра и министра обороны одновременно и готов предложить ему свои услуги в качестве советника.

Нерешительность Эшколя, его бессвязные выступления по радио, слухи о нервной депрессии, поразившей начальника генерального штаба, и впечатление, что кольцо вокруг Израиля сжимается все плотнее, вызывают сильное волнение не только среди населения, во и в армии, и в самой Рабочей партии Израиля. В партии назревает бунт против Леви Эшколя и Голды Меир, которые не торопятся доверить Моше Даяну портфель министра обороны. 1 июня Эшколь капитулирует и приглашает Даяна войти в состав правительства национального единства в качестве министра обороны. В Кнессете группа «Список трудящихся Израиля» одобряет назначение Даяна. Поддерживая его, Бен-Гурион, похоже, одобряет политику, с которой еще недавно был в корне не согласен. Тем не менее он все еще надеется убедить Даяна разделить его взгляды и извлекает положительные для себя моменты из того, что Даян «поставил условие, что останется со мной «на связи»; другими словами, что будет со мной советоваться». Но дело примет иной оборот: Даян решил не консультироваться с Бен-Гурионом. Если он признает, что «у него больше политической мудрости, чем у меня», он убежден, что Старик неправильно понимает ситуацию. «К добру или к худу, но события развивались именно так… В этой войне мне придется обходиться своими собственными силами», пишет он не без самодовольства. Назначение Даяна и решение начать войну ускорят закат политической деятельности Бен-Гуриона.

Его закат не станет, как это обычно бывает, незаметной и медленной формой деградации. Напротив, он произойдет в течение шести дней — пока длится война. Накануне начала боевых действий Старик является символом сопротивления Израиля противнику, желанным главой государства, который приведет его к победе. Когда война закончится, он превратится в обычного государственного деятеля на пенсии, в старика, который отжил свое. Суровую битву за Израиль проведут и выиграют другие.

Вечером 4 июня Бен-Гуриону горько от собственной беспомощности и чувства, что его намеренно держат в стороне. Весь день со все возрастающим нетерпением он ждал прихода Моше Даяна, который должен был сообщить ему, какие решения принял кабинет. «В десять часов вечера я лежал на постели и читал… В дверь постучали и я встал, думая, что это Даян. К моему удивлению, это был Хаим Исраэли, глава канцелярии министра обороны». Исраэли сообщает, что Даян прийти не сможет, поскольку у него совещание с Эшколем.

«Боевые действия, вероятно, с воздуха было решено начать на следующий день. Но Моше готов зайти ко мне на пять минут. Я сказал Хаиму, что ему незачем беспокоиться, поскольку за пять минут я не сумею объяснить ему ситуацию… Я не могу безоговорочно поддержать завтрашнюю операцию, не зная, что обсуждалось нами с руководителями Америки и Англии…. Меня беспокоят меры, которые вы намерены предпринять. Моше дважды повторил мне, что хочет оставаться со мной «на связи». Ни к чему оставаться «на связи» после того, как роковой шаг сделан».

5 июня война — это будет Шестидневная война — начинается. Бен-Гурион в ярости:

«Я убежден, что это большая ошибка, — пишет он в своем дневнике. — Им следовало бы предупредить Вашингтон и Лондон о том, что мы готовы перейти к действию, если пролив не будет открыт. Сегодня утром Даян прислал ко мне генерала, чтобы предупредить меня о начале боевых действий. В этом не было необходимости».

Однако его настроение улучшается, когда он узнает о проведенных с блеском воздушных атаках, которые буквально смели египетскую авиацию.

На второй день войны он справляется у Исраэли о положении на северном фронте. «Сирийцы разбушевались, — отвечает тот, — но Моше их пока не трогает, чтобы потом нанести удар». Свой ответ Бен-Гурион записывает в дневник: «Надо было сделать это сразу же, поскольку от них страдают находящиеся рядом с границей киббуцы и их надо защитить. Я сказал Исраэли, что хотел бы встретиться с Данном, как только у него будет время». Но времени у Даяна нет — ни в этот день, ни в последующие, и Старику приходится довольствоваться рапортами, которые ему принесли служащие министерства обороны.

Утром 9 июня он слышит официальное сообщение о том, что Сирия согласилась прекратить боевые действия и что, таким образом, война закончена. Но чуть позже он узнает, что бои продолжаются. Не выдержав, он звонит прямо Даяну. «Почему не нанести сирийцам роковой удар? Сирийцы воюют отчаянно, и нам пришлось сконцентрировать значительные силы, чтобы их победить. Почему и кем было нарушено перемирие?» — волнуется Старик. Даян молчит. «Для ответа этого достаточно», — пишет Бен-Гурион, который понял, что перемирие нарушил Израиль. Старик: в бешенстве До сего дня он изводил Даяна, убеждая атаковать Голанские высоты, но после заключения перемирия era планы изменились и он стал возражать против новых боевых действий. Вечером 9 июня к нему приезжает помощник министра обороны и сообщает о согласии Сирии; прекратить боевые действия и о намерении Даяна рано утром атаковать Голанские высоты.

«Нарушение перемирия с Сирией было очень большой ошибкой, — пишет он. — Нам не нужны были Голанские высоты, поскольку оставаться там не собирались. Но наша главная ошибка в теми, что мы без необходимости нарушили приказ Совета Безопасности. Нам следовало сражаться за более важные цели, и ни к чему нашим врагам знать, что мы не держим своего слова».

Он просто забыл, что точно так же действовал в период войны за независимость и во время Синайской кампании. На следующий день он возобновляет свои нападки. «Боюсь, как бы мы не потеряли немаловажную часть расположения и дружбы, которую завоевали в мире (по крайней мере, демократическом) благодаря ударам, нанесенным; нашей армией. А ради чего?» После сообщения по радио о том, что СССР прервал дипломатические отношения с Израилем, он пишет: «Это следствие бесполезного продолжения боев в Сирии. Весь мир не обманешь». В тот же вечер израильская армия окончательно оккупирует Голанские высоты. Шестидневная война закончена.

За время конфликта Бен-Гурион понял, что его активное участие в политической жизни подошло к концу. Мужественный человек и реалист, он девает из этого свои выводы. Как только боевые действия прекращаются, он удаляется с политической сцены. Он решает наконец отказаться от выдвинутого им требования провести судебное разбирательство по «делу» и допускает, что «отказ в правосудии» может остаться безнаказанным. Он больше не препятствует переговорам о воссоединении, которые ведут «Список трудящихся Израиля» и Рабочая партия Израиля, но, верный своим принципам, не вступает в лейбористскую партию, возникшую в результате их слияния. В 1969 году он еще будет главой маленькой депутатской группы в Кнессете («Государственный список»), но постарается избежать столкновений со своими бывшими товарищами. Через год он вернет мандат и окончательно отойдет от общественной жизни.

Бен-Гурион неохотно говорит о внешней политике и погружается в редактирование своих мемуаров. Не обращая никакого внимания на текущие события, он мысленно возвращается к далекому прошлому, к делу первопоселенцев, к своим замыслам и поступкам того времени, когда он был молодым иммигрантом в Сежере или студентом-зубрилой в Константинополе. Он вспоминает, как кипела работа в «Гистадрут» и того активиста, который привел рабочее движение к победе над Сионистской организацией. Бесшумно, почти тайком «задира и ворчун» умирает. Он протягивает руку бывшим врагам, забывает старые обиды, скрывает еще открытые раны. Теперь он в прекрасных отношениях со своим давним врагом Менахемом Бегином и пишет ему: «Моя Паула всегда была вашей почитательницей». Он начинает дружить с Лаковом Шанирой, который его самого клеймил за «подлость», а его сторонников называл «неофашистами». Он даже сделал его исполнителем своего завещания. После стольких скандалов он мирится с Голдой Меир, хотя раны, которые они нанесли друг другу, еще не зарубцевались. Он не держит зла на Иесера Хареля, который, вольно или невольно, способствовал его отставке в 1963 году. Напротив, он состоит в одной с ним группе «Государственный список» и целый год до своего ухода от общественной жизни заседает рядом с ним в парламенте. Он даже проявляет терпимость к Лавону.

В последние годы своей жизни Бен-Гурион, живущий в Сде Бокер, уже не лев в клетке, не разгневанный пророк, не военачальник. Это просто старый, приветливый, очень мирный и снисходительный человек. Став «Отцом нации», он уже не критикует и не отчитывает своих последователей, а наблюдает за их поступками, подбадривает и вдохновляет. Разрушительное действие времени становится все заметнее. Изо всех сил он пытается отсрочить его проявления, но это война арьергарда, грустная и болезненная. Он страдает частыми провалами памяти, путает имена, события и даты. Здоровье его становится все хуже, он принимает физиотерапевтические процедуры и все чаще обращается к врачам. Готовясь к скорому концу, он распоряжается выстроить себе могильный памятник перед зданием академии в Сде Бокере. Паула уходит из жизни раньше него, в январе 1968 года: «Я всегда думал, что умру первым, но внезапно Паула умерла и оставила меня». В 70-х годах его мучают сильные боли в правой руке, что не только не дает ему возможности писать, но и просто пожать руку посетителям.

Вся страна праздновала 85-летие Бен-Гуриона. Правительство, возглавляемое Голдой Меир, приезжает в Сде Бокер, а Кнессет принимает постановление, разрешающее Старику выступить еще раз: он говорит о будущем израильского народа на обретенной земле и представители всех партий стоя аплодируют ему. Многие из присутствующих отметили, что он часто упоминал религию и совесть. На закате жизни он стал искренне верить в существование Бога.

В этом году он совершает последнюю в своей жизни поездку — в Брюссель, для участия в конференции по вопросам выезда евреев из СССР. Дневник заброшен. В этом же году один из членов киббуца Сде Бокер испытывает глубокую грусть, когда во время ежедневной прогулки Бен-Гурион поворачивается к нему и спокойно говорит: «Пойдем назад». Ему все хуже, но он проживет достаточно долго, чтобы познать горький опыт войны Кипур. Он совершенно один в своем доме в Тель-Авиве, силы его на исходе, но ум по-прежнему остается ясным и живым.

Через несколько недель у него случается инсульт, но он не сдается. Он все еще борец и будет бороться до конца. Две недели в полном сознании он проводит в больнице. Инсульт вызвал частичный паралич, и Старик потерял речь. Он узнает посетителей, жмет им руку и смотрит им в глаза полным мудрости взглядом. В его взоре нет ни отчаяния, ни страха. Он спокоен, безмятежен. Ничто не говорит о том, что он умирает. Вся страна проводит параллель между двумя сражениями, развернувшимися в эти мрачные дни осени 1973 года: битва Бен-Гуриона со смертью и борьба Израиля за выживание. Одна из вечерних газет пишет:

«Даже если израильский народ с головой погрузится в войну Йом Кипура со всеми ее ошибками и победами, даже если он начнет оплакивать своих погибших сынов, он не сможет забыть о мучительной борьбе Бен-Гуриона за свою жизнь. Нельзя не увидеть исторического сходства между Бен-Гурионом и эпохой, с которой так тесно связано его имя; оба они вовлечены в героическую битву за выживание».

1 декабря 1973 года Бен-Гуриона не стало. Его похоронили рядом с женой, в Сде Бокере. Согласно его последней воле, траурная церемония проходит в полном молчании, которое впечатляет больше, чем любой панегирик. Его могила возвышается над бессмертным пейзажем Зин, откуда три тысячи лет назад вышел народ Бен-Гуриона, чтобы направиться в Ханаан, и откуда началась борьба еврейского народа за землю Израилеву.