Глава 7 Годы войны

Глава 7

Годы войны

3 сентября 1939 года судно с Бен-Гурионом на борту бросает якорь в порту Яффы. Когда, пять дней спустя, он вызывает к себе руководителей «Хаганы», основные линии «боевых задач» уже определены: «Война 1914–1918 годов дала нам декларацию Бальфура. В этот раз мы должны создать для себя еврейское государство и, следовательно, еврейскую армию в этой стране и для этой страны».

Бен-Гурион надеется, что вступление в войну Великобритании затормозит развитие «Белой книги» и будет способствовать сближению сионистского движения с полномочной властью, но его иллюзии быстро рассеиваются. Англичане недовольны обороноспособностью еврейского сообщества, они проводят аресты и выносят суровые приговоры всем, кто, по их мнению, является владельцем оружия. Но на этом они не останавливаются. В нереальной атмосфере «странной войны» они в течение зимы 1939–1940 года неуклонно продолжают применять положения «Белой книги», стремясь положить конец колонизации евреями земли Израилевой.

28 февраля 1940 года Великобритания публикует постановления о покупке земель, которые означают не что иное, как попытку задушить сионизм. Западная Палестина разделена на три зоны: зона А, которая составляет 65 % страны, где продажа земель разрешена только между арабами; зона В (30 %), в которой продажа земель разрешена только в исключительных случаях; «свободная зона» (5 %), где разрешена переуступка земель, ограничена Саронской долиной и северной частью прибрежной полосы (земельные сделки разрешены в городских центрах). Через двадцать два года после декларации Бальфура Великобритания освободила ее от своего присутствия, сократив до 5 % территории к западу от реки Иордан!

В еврейском сообществе эти указы вызывают волну возмущения, и вновь Бен-Гурион предстает в роли лидера «активного сионизма». На следующий день после публикации указов он решает отдалиться от Исполнительного комитета «Еврейского агентства», чтобы тем самым развязать себе руки и заняться вооруженной борьбой с полномочными властями. Исполнительный комитет также поручает ему вести кампанию протеста, которая начинается 29 февраля всеобщей забастовкой и массовыми демонстрациями в городах и сельскохозяйственных поселениях, повторяющимися каждый день. Для разгона демонстраций силы правопорядка вынуждены прибегнуть к активным действиям, в результате которых десятки членов «Хаганы» ранены или арестованы. 5 марта ситуация достигает кульминационной точки и командование «Хаганы» организует особо агрессивную демонстрацию против действий британской полиции. В их распоряжений находятся стратегические склады материалов для сооружения баррикад; чтобы прокалывать шины полицейских машин, они подбирают гвозди и осколки стекла; вооружаются палками и дубинками. Группы тщательно отобранных бойцов получают оружие только в том случае, если полиция откроет огонь. Специальная бригада готовится проникнуть ночью в расположения полицейских участков с целью поджога гаражей и транспортных средств.

Умеренные элементы еврейского сообщества, представляющие в основном буржуазию, обеспокоены возможными последствиями насильственных действий.

Чтобы упросить Бен-Гуриона положить конец демонстрациям, являвшимся для городов настоящим «бедствием», командование «Хаганы» в Тель-Авиве направило к нему двух эмиссаров, которых он принял стоя и, по свидетельству очевидца,

«Вылил на них поток упреков в робости и ошибочном понимании политической ситуации. В гневе и возмущении он заявил, что только сионистский Исполнительный комитет… является ответственным за проведение политической линии, а «Хагана» должна или подчиняться, или слагать с себя обязанности… Дискредитированные эмиссары уже вышли из кабинета Бен-Гуриона, а он все еще продолжал бушевать».

В то же время многие именитые граждане Тель-Авива отправились в Иерусалим, чтобы оказать серьезное давление на сионистских руководителей и вынудить их прекратить демонстрации. Они подчеркнули, что подобные демонстрации могут повлечь за собой «сотни смертей и тысячи раненых». Их поведение принесло желаемый результат: кампания по проведению демонстраций была приостановлена.

Политика активного сопротивления британскому диктату разделила руководителей еврейского сообщества. Много было тех, кто боялся последствий политических столкновений с Великобританией; другие были искренне убеждены, что «напасть на Англию значит напасть на Гитлера». Не найдя сторонников среди членов Исполнительного комитета, оставшийся один Бен-Гурион подал в отставку.

Исполнительный комитет отклонил его просьбу абсолютным большинством голосов, и Каценельсон стал увещевать друга забрать заявление. Бен-Гурион оставил коллег в полной неизвестности и внезапно решил отправиться в Великобританию и США. 1 мая 1940 года гидросамолетом он прилетает в Англию и вернется в Палестину только десять месяцев спустя.

На следующий день после приезда в Лондон он принял участие в совещании, проходившем в офисе Сионистской организации. Там он еще раз представил свой план активного сопротивления британскому диктату, который в очередной раз не был принят. Через несколько дней происшедшие события вынудили его отставить свой план, что способствовало прекращению раскола внутри сионистского движения. Нацистские войска, несколько недель назад занявшие Данию и Норвегию, 10 мая ринулись на Нидерланды, Бельгию и Люксембург, после чего начали свое молниеносное наступление на Францию, которая пала как карточный домик. Внезапно Англия оказалась на передней линии. В войну вступила фашистская Италия, и зона конфликта дошла до Среднего Востока. Война против Гитлера, как если бы не было «Белой книги», становится задачей первостепенной важности, и Бен-Гурион был вынужден признать, что «активный сионизм» оказался отодвинут на второй план.

После падения кабинета Чемберлена король Георг VI обращается к Черчиллю (это случилось 10 мая). Образование нового британского правительства и трагическое ухудшение военного положения побуждают Бен-Гуриона вновь просить об отставке. Глубокая симпатия Черчилля к идеалам сионизма была широко известна, поскольку новый британский премьер яростно сражался с «Белой книгой», вышедшей в 1939 году. Коалиционное правительство и кабинет министров насчитывали немало других приверженцев сионистского мира. Однако Бен-Гурион не особенно надеялся на благоприятное для сионизма развитие британской официальной позиции и не верил в упразднение «Белой книги». Стремясь прежде всего сохранить единство Британской империи, Англия не могла вернуться к политике Сент-Джеймской встречи, что могло бы лишить ее симпатий десятков миллионов арабов и мусульман.

В Лондоне Бен-Гурион проводит все лето 1940 года, которое навсегда врежется ему в память. Он становится свидетелем необыкновенного мужества, проявленного гражданским населением при жестоких бомбардировках Лондона силами «Люфтваффе», и испытывает чувство глубокой солидарности с этим мужественным народом. Позднее, когда он возглавит борьбу молодого государства Израиль за независимость, он будет часто вспоминать о героизме англичан и черпать в нем силы.

«В мае 1948 года в Тель-Авиве, мучительно взвешивая все за и против декларации о независимости, я вспоминал мужчин и женщин, которых видел в Лондоне во время бомбардировок и говорил себе: «Я видел, на что способен народ в минуту решающих испытаний. Я видел его мужество, отмеченное благородством… Еврейский народ может сделать то же самое». И мы это сделали».

Именно во время пребывания в Лондоне он впервые проявляет свое восхищение Черчиллем, которое будет длиться всю его жизнь. «Это уникум», — напишет он впоследствии и добавит:

«То, что он сделал в 1940 году, было подвигом, вошедшим в Историю. Он сумел вытащить целую нацию из глубин унижения и поражения, сделал ее духовно сильной и позволил высоко держать голову; наконец, он побудил ее к действиям, которые принесли ей победу. Это стало возможным благодаря уникальному сочетанию его качеств: притягивающему авторитету, блестящему красноречию, заразительной смелости… глубокому чувству Истории и непоколебимой вере в судьбу своего народа… Я думаю… что без Черчилля Англия бы просто развалилась. Если бы не было Черчилля, История была бы совершенно другой».

Пять месяцев проводит Бен-Гурион в осажденном Лондоне, отдавая всего себя созданию еврейской армии. В начале сентября Вейцман встречается с Черчиллем и Антони Иденом, тогдашним военным министром, и получает от них гарантии формирования в Палестине еврейской дивизии. Удовлетворенный таким результатом, 21 сентября Бен-Гурион отплывает в Нью-Йорк и прибывает туда в начале октября с целью понять, почему руководители американских евреев во главе с Брандейсом, судьей Верховного суда, не сумели занять соответствующую позицию по отношению к «Белой книге». Их поведение объясняется симпатией к Великобритании, вызванной ее яростным сопротивлением Гитлеру. За время своего трехмесячного пребывания в США Бен-Гуриону не удастся их сломить, несмотря на поддержку двух сионистских лидеров — доктора Наума Гольдмана и активиста движения раввина Абба Хиллель Силвера. В середине января, уезжая из Нью-Йорка в Палестину, он пишет о своем разочаровании госпоже Тамар де-Сола-Пул, председателю женского движения «Хадасса»:

«Не буду скрывать прискорбного чувства, которое вызвало у меня американское еврейское сообщество. Даже в сионистской среде я не встретил достаточного понимания всей тяжести этого горького и полного трагического отчаяния момента в истории Израиля. Или судьба миллионов собратьев в Европе волнует американских евреев меньше, чем судьба Англии? Разве пята миллионам американских евреев Палестина дорога меньше, чем дорога Великобритания 130 миллионам американцев? Боюсь, что американские сионисты еще не вполне поняли степень и груз ответственности, которые в этот решающий час возложила на их плечи История».

Возвращение домой занимает целый месяц и дает пятидесятипятилетнему сионистскому лидеру возможность совершить кругосветное путешествие. В Атлантике бушует подводная война, и он путешествует с запада на восток. Его тяжелый гидросамолет успешно садится в Сан-Франциско, Гонолулу, Новой Зеландии, Австралии, Индонезии, Сингапуре, Таиланде, Калькутте, Карачи и 13 февраля 1941 года завершает свой полет, приводнившись на Тивериадском озере. Вниманию своих товарищей он представляет смелую политическую программу, основные линии которой он наметил в мае 1940 года и чье краткое содержание он излагает в письме, написанном в Америке перед самым отъездом:

«Самое главное — это приложить максимум усилий во время войны и сразу же после нее для того, чтобы найти полное и фундаментальное решение еврейской проблемы, переправив в Палестину миллионы евреев и создав там еврейское «Commonwealth» («содружество») — равного члена семьи наций, которые будут установлены после войны».

Эти новые идеи являются плодом многомесячных раздумий. Он убежден, что конфликт породил революционную ситуацию, которая разрушит старый порядок и установит новый, как это случилось после первой мировой войны. С точки зрения еврейского народа, эта пересдача карт должна привести к созданию некоего государства. Вот почему он является сторонником формирования воинских сил, которые приняли бы активное участие в борьбе против оси Берлин — Рим и были бы способны после войны завоевать Палестину с помощью силы, если бы таковая понадобилась. Более того, ему кажется очевидным послевоенное ослабление Великобритании, в связи с чем еврейскому народу надо будет найти другого защитника. И, наконец, он убежден, что центр тяжести свободного мира переместится из Лондона в Вашингтон, что США обеспечат себе место первой мировой державы. Следовательно, очень важно организовать мощную пропагандистскую кампанию, которая затронет нервные центры американской администрации. Кроме того, еврейское сообщество Западной Европы — традиционный резервуар сионизма и оплот молодежного пионерского движения, будучи отрезано от остального мира и погружено в молчание нацистской оккупации, уступило место американскому еврейскому сообществу, которое стало центром еврейского мира и которое надо мобилизовать на оказание сионизму помощи в достижении его целей.

Вот с таким планом 22 июня 1941 года Бен-Гурион снова уезжает в Нью-Йорк. Оттуда он первым делом вылетает в Лондон для знакомства с новым министром колоний лордом Мойном, беседа с которым его разочаровывает. Министр заявляет, что Палестина не является и не может являться решением проблемы еврейского народа в силу своих небольших размеров:

— Сколько евреев можете вы принять в Палестине?

— Это зависит от режима, — отвечает Бен-Гурион. — Если для установленного в ней режима еврейская иммиграция и колонизация желательны, то страна способна принять миллионы людей.

— Миллионы? Сколько миллионов?

— За короткое время в стране можно разместить три миллиона евреев.

— Когда закончится война, у нас не будет времени ждать несколько лет; миллионы евреев уже вырваны из своей среды и оказались в нищете. Необходимо как молено быстрее найти решение, причем на высоком уровне. Это решение — создание еврейского государства в Западной Европе. Гитлеровский режим должен быть уничтожен, мы выгоним немцев из Восточной Пруссии, поселим там евреев и создадим еврейское государство.

— Я верю в вашу победу, — отвечает Бен-Гурион, придя в себя от изумления, — и вы можете делать с немцами все, что вам угодно. Вы можете выгнать их пулеметами из Восточной Пруссии, но даже под пулеметами вы не приведете туда евреев. У евреев одна страна — Палестина.

Еще одно разочарование ожидает сионистских лидеров. Обещание Черчилля создать еврейскую дивизию внутри британской армии и заверение Идена, что дивизия будет проходить службу на Среднем Востоке целый год оставались лишь на бумаге. Однако генерал, который должен был принять командование, был назначен в декабре 1940 года. В это же время были приняты все необходимые меры для формирования дивизии. Однако этот проект подвергся жесткому противодействию со стороны некоторых чиновников министерства колоний и высших политических и военных английских чинов на Среднем Востоке, которые опасались реакции арабов. Когда лорд Мойн и генерал Уовелл перешли на сторону оппозиционеров, Черчилль был готов уступить, но Вейцману об этом не сообщил. Долгие месяцы британское правительство водило за нос сионистов, говоря, что формирование дивизии задерживается по причине нехватки военного оснащения. Только 15 мая после настойчивых требований британское правительство официально проинформировало Вейцмана о том, что проект был отклонен. На следующий день глубоко огорченный Бен-Гурион вылетает из Лондона в Нью-Йорк.

Если попытаться определить дату начала «эры Бен-Гуриона» в истории сионизма, то ею окажется вечер 21 ноября 1941 года. Именно в этот день он высаживается в Нью-Йорке и готовится развернуть перед американскими евреями кампанию, удивительно похожую на ту, что он проводил в Восточной Европе накануне выборов 1933 года. Он приезжает после того, как его палестинские товарищи нехотя одобрили его политическую программу; он преодолел безразличие лондонских коллег, чье внимание по-прежнему сконцентрировано исключительно на английской политической сцене; он освободился от опеки и влияния Вейцмана. Он ясно видит стоящую перед ним цель и использует все свои силы для ее достижения: он приезжает в Америку для мобилизации самой великой мировой державы и, конечно, живущих в ней евреев.

В Нью-Йорке он представляет набросок своего плана одному совместному комитету, в состав которого входят сионисты и несионисты. Ключевым параграфом «послевоенного» раздела являются положения, рассматривающие «преобразование Палестины в Еврейское Содружество всеми евреями, которые желают или вынуждены эмигрировать после войны», которые получают одобрение самых влиятельных сионистских организаций. Несмотря на оппозицию некоторых руководителей, он охватывает своей агитационной кампанией и администрацию. Проведя некоторое время в Вашингтоне, он заручается поддержкой члена Верховного суда Феликса Франкфуртера и пытается организовать кампанию среди политиков и правительственных кругов.

Весной ситуация меняется к лучшему. Теперь его программу поддерживает большинство сионистских организаций Америки, и принятие ее заметно облегчается с появлением в январском номере «Foreign Affairs» статьи Вейцмана, призывающей к установлению «Еврейского Содружества» в Палестине после войны. Вейцман приезжает в Нью-Йорк в середине апреля, как раз в тот момент, когда американский комитет по делам сионистов во главе с Нахумом Гольдманом и Меером Вейсгалом готовят первый Национальный конгресс американских сионистов. Для Бен-Гуриона этот конгресс станет великолепной трибуной, с которой он сможет представить свою политическую программу.

Так в еврейскую историю входит нью-йоркский отель «Билтмор». В период с 9 по 11 мая 1942 года 603 делегата собираются в этом старом здании, расположенном на углу Мэдисон-авеню и 43-й улицы. Вынесение принятой резолюции оставило далеко позади все решения Сионистских конгрессов с момента организации движения Герцлем в Базеле в конце прошлого века. Три основных положения определяли задачи сионистов в послевоенном периоде:

«1. Двери Палестины будут открыты для еврейской иммиграции.

2. «Еврейское агентство» получит разрешение на управление иммиграцией в Палестину и на выделение пустынных регионов, в том числе безлюдных и невозделанных земель.

3. Палестина станет Еврейским Содружеством, интегрированным в новую структуру демократического мира».

Конгресс в «Билтморе» снял самое святое табу, которое существовало в политическом сионизме. Впервые после десятилетнего промедления и нерешительности сионизм провозгласил наконец свою «конечную цель» — создание в Палестине еврейского государства. Сомнительно, что большинство делегатов осознали, что несколькими фразами повернулись спиной к традиционной умеренности, заменив ее на динамичность, способную вылиться в конфликт с Великобританией. Они также не поняли, что принятая ими резолюция отошла от политической линии Вейцмана и вступила на опасный путь, который предложил Бен-Гурион. Трудно поверить, что она могла быть принята единогласно, если бы делегаты действительно поняли ее истинное значение.

Если программа, принятая в «Билтморе», отмечает радикальные изменения в руководстве сионизмом, то Вейцман и Бен-Гурион дали ей иную интерпретацию.

«Я хотел бы сказать несколько слов о принятой в отеле «Билтмор» декларации, которую берет на себя Бен-Гурион, первым написав о ней несколько слов после конгресса. Это стало… новым Декалогом или новой Базельской программой… Ничего подобного. Настоящая декларация является всего лишь резолюцией, похожей на сотни других резолюций, принятых на крупных конференциях в этой или любой другой стране. В ней в торжественных выражениях изложены основные положения моей статьи, опубликованной в «Foreign Affairs». Но Бен-Гурион, пробыв здесь восемь или девять месяцев, не сумел похвастаться успехом и опустился до этой резолюции, которая в той или иной мере позволила создать видимость того, что она является триумфом его политики, направленной против моих умеренных формулировок тех же самых задач, а также ввел в нее свою экстремистскую точку зрения».

Бен-Гурион, со своей стороны, пишет следующее:

«Я ничуть не сомневался, что эта программа заменит ту, которая была принята в Базеле сорок пять лет назад, и станет целью еврейского народа в послевоенный период».

Это расхождение явилось признаком затяжных разногласий по фундаментальным проблемам. Натянутость отношений между двумя лидерами была вызвана отказом Вейцмана изменить политику, которой он всегда придерживался, его неспособностью понять значение отказа Великобритании от просионистской политики и развязыванием второй мировой войны. Даже после переговоров в Сент-Джеймском дворце Вейцман оставался верен тайной дипломатии и своей политике переговоров с Англией. Яростный противник чрезвычайных мер, он испугался и возмутился намерением Бен-Гуриона прибегнуть к насилию. Вейцман многократно заявлял, что поддерживает Билтморскую программу только для того, чтобы доказать полную противоположность собственных взглядов. В апреле 1947 года, за два месяца до принятия ООН плана разделения Палестины на два государства — еврейское и арабское, он писал: «Принятая под грохот фанфар Билтморская программа очень быстро оказалась миражом». Так Вейцман стал злейшим врагом активного сионизма.

Не все, однако, объяснялось расхождением точек зрения. Их бурные отношения нельзя постичь без анализа личного конфликта, который произошел через месяц после окончания конгресса. 10 июня 1942 года Бен-Гурион сообщил Вейцману по телефону, что «он больше не считает себя связанным с ним никакими видами практической деятельности». На следующий день в письме он уточнил причины их разрыва:

«С тех пор как вы приехали сюда, вы действовали в одиночку, консультируясь с людьми по собственному выбору и работая с ними так, как будто речь шла о вашем личном деле. Откровенно говоря, я не думаю, что подобное поведение приносит пользу нашему движению… Я хотел бы верить, что, предоставленный самому себе, вы способны следовать нашей политике и возглавлять наше движение. К сожалению, я вынужден сообщить вам, что это не так. Мне кажется, что некоторые ваши слова и поступки до настоящего времени не принесли пользы нашему делу… Вы знаете, я надеюсь, какое глубокое личное уважение и дружбу я испытываю к вам. Может быть, вы также знаете, что я не придаю большого значения протоколу. Но хотя Исполнительный комитет вместе с комитетом по вопросам кризиса не могут осуществлять совместные действия без вашей безоговорочной поддержки, я не вижу, как правильно должна выполняться наша работа и в чем заключается моя роль».

Отвечая на это письмо, Вейцман говорит о «поразительном документе» и категорически отрицает, что оставлял коллег в полном неведении относительно своих намерений:

«Если по непонятным мне причинам вы решили не участвовать в каких-то из них или не присутствовать на консультациях, то в этом моей вины нет… Вопреки вашим предположениям, на меня была возложена вся ответственность за проведение политики сионизма. Я это подчеркиваю, поскольку это факт… Тем более неуместно и некстати задавать себе вопрос, не предназначен ли этот необъяснимый и далекий от реальности документ рассеять тягостное впечатление провалившейся миссии, которая, как мне кажется, носила туманный и беспредметный характер».

В конце письма Вейцман «полностью» отвергает умозаключения Бен-Гуриона и сообщает ему, что расценивает «этот инцидент как результат резкой смены настроения, вызванной не тщательно взвешенным суждением, а мнимым недовольством, порожденным, несомненно, многочисленными горькими разочарованиями, которые все мы испытываем в это жестокое время». На следующий же день Бен-Гурион отвечает: «Никто не давал вам права проводить политику сионизма единолично, и мое мнение сводится к тому, что если вы продолжите единолично решать наши проблемы, это не принесет пользы ни сионизму, ни Палестине». Точку в этой эпистолярной полемике ставит написанное в сухом тоне письмо Вейцмана: «Сегодня я уезжаю в путешествие по Среднему Западу и не думаю, что продолжение переписки приведет нас к единому мнению».

Интенсивность войны двух лидеров достигла небывалого уровня. Бен-Гурион почувствовал, что настало время решительных действий. 19 июня 1942 года, прервав переписку с Вейцманом, он написал письмо Стивену Вайсу, председателю американского комитета по вопросам кризиса, сообщил о своих обвинениях в адрес Вейцмана и предупредил, что «если эта опасная ситуация не будет немедленно разъяснена, у меня не останется иного выбора, как обратиться в Исполнительный комитет Сионистской организации и Исполнительный комитет сионистского движения Палестины с просьбой об отставке доктора Вейцмана». Тем не менее он вынуждает Вайса провести официальную встречу с участием Вейцмана, сионистских руководителей США и его самого до того, как эта инициатива будет предпринята.

Через восемь дней состоялась встреча девяти человек, среди которых были Вайс, Вейсгал, Гольдман, Вейцман и Бен-Гурион. Первым взяв слово, он напомнил о своих претензиях, о том, что Вейцман с ним не консультировался, и, не стесняясь присутствия своего противника, заявил:

«Я считаю, что хотя доктор Вейцман может оказать неоценимую услугу в рамках согласованных действий, он способен также причинить немало зла, действуя в одиночку. Он по-прежнему не понимает реалий новой ситуации и может дать неожиданный ответ, не понимая, что это значит. Он хочет быть разумным в любых условиях и не только в глазах англичан…. В разговоре он слышит прежде всего то, что хочет услышать, а не то, что произносится на самом деле. Есть много случаев, когда его отчеты были полны беспричинного оптимизма. Его политическая позиция определяется личной позицией собеседника и его вежливостью. Вот почему я полагаю, что в интересы движения не входят действия в одиночку доктора Вейцмана.

Именно поэтому действующий Исполнительный комитет решил применить принцип, согласно которому всякий раз, когда доктор Вейцман должен был принимать политическую инициативу, кто-нибудь должен был при этом присутствовать. Эта система оставалась в силе до самой войны».

Затем, в качестве примера, он перечисляет собрания, перед которыми Вейцман к нему не обращался и которые закончились его полным провалом.

«Можно с блеском выполнить работу и потерпеть неудачу… Что бы ни думал об этом доктор Вейцман, но я считаю себя его личным и преданным другом. Я знаю, что это ему неприятно, но у меня такое чувство, что благодаря мне ему удалось избежать многих ошибок… И хотя в нынешней ситуации решение еще не найдено, я буду вынужден заявить Исполнительному комитету: если Вейцман сделает это в своей обычной манере, то ему лучше уйти в отставку».

Участники этой необычайной конфронтации не переставали удивляться. Вейцман с жаром спорит с Бен-Гурионом. Он признает, что его обвинитель говорил «с большой искренностью и невзирая на лица», однако его «интерпретации происходящего тенденциозны, обобщения чрезмерны и в большинстве случаев ошибочны». Он категорически отрицает, что принимал решения в одиночку. «Что касается постоянной работы вдвоем, то еще надо обсудить, хорошо ли это. Относительно того, нужен ли мне «кошер», я полагаюсь на ваше решение, на решение конгресса или компетентного авторитета». (Кошер — еврейское выражение, означающее «традиционная кухня» и предусматривающее «праведное» поведение. — Прим. пер.).

Одно за одним Вейцман опровергает обвинения Бен-Гуриона и не без язвительности поясняет, что чувствует себя лично оскорбленным этой публичной конфронтацией:

«С большой неохотой должен сказать, что построение этих обвинений до боли напоминает чистки… Я не отрицаю, что совершал ошибки, которые подтвердят, что в этом городе я повешен на каждом уличном фонаре, но мы находимся перед массой ложных обвинений, которые превращаются в политическое убийство… Я буду продолжать действовать так же, как и раньше. От своей линии я не отклонюсь, поскольку считаю ее правильной. Я буду «коллегиален». Как бы я ни поступал — встречался с людьми один или в сопровождении кого-нибудь, в большинстве случаев это должно быть оставлено на мое усмотрение. Однако, говоря откровенно, я вижу здесь отчаянную попытку выдвинуть необоснованные обвинения с тем, чтобы со всем почтением (а Брут, как известно, был очень порядочным человеком) засвидетельствовать обдуманное политическое убийство. Будущий труп может не волноваться.

Я не знал, что еще один член Исполнительного комитета регулярно направлялся в Англию только для того, чтобы убедиться, что я не совершил ошибки. Бен-Гурион… беспокоится. Это его обычное состояние. Я представил отчет [о состоявшемся в Лондоне совещании]. Либо отчет принят, либо я лгу, либо я не способен сделать его правильно. На следующей неделе я приглашен к секретарю Государственного Казначейства Генри Моргентау. Должен ли я взять с собой Липского или Бен-Гуриона? Я отвергаю все оскорбительные высказывания тех, кто описывает меня как фюрера. Я не фюрер, я всего лишь бедный грешник».

Вейсгал рассказывает, что по щекам Хаима Гринберга, руководителя американских сионистов-социалистов, текли слезы, когда он, выходя из зала заседаний, сказал: «Я никогда не думал, что доживу до дня, когда лидер палестинской социалистической партии скажет такие чудовищные слова». Действительно, нападки Бен-Гуриона были очень язвительны и резки, но защита Вейцмана была настолько едкой, что Вайс, ярый почитатель председателя, потребовал, чтобы выражение «политическое убийство» было изъято из протокола. После мучительной для всех конфронтации он вернулся к своим обязанностям и отправил Вейцману письмо с просьбой немедленно написать Бен-Гуриону и взять обратно слова «против истины» и «галлюцинации», которые он бросил в лицо противнику. Вейцман этого не сделал.

Резкость ответного удара Вейцмана и его инсинуации вызвали некоторое возмущение, но председатель Исполнительного комитета «Еврейского агентства» не чувствовал себя проигравшим. Большинство участников выразили согласие с Вейцманом и отвергли утверждения Бен-Гуриона, который после совещания долго сидел молча, тогда как Вейцман продолжал осыпать его бранью, которую вскоре подхватили его сторонники.

«Присутствие Бен-Гуриона являлось источником раздражения и раскола почти со дня его приезда, то есть в течение восьми месяцев, — пишет Вейцман. — Все время он находится в состоянии сильного возбуждения и нервного напряжения, которое превращает каждое заседание — будь то заседание комитета по проблеме кризиса или какое-нибудь другое — в бессмысленное кружение, достойное постояльцев приюта для умалишенных».

«Б.-Г. совсем потерял рассудок, — пишет Вейцман другому корреспонденту. — Наилучшим решением этой проблемы было бы отправить его в Иерусалим. Но это представляет большие трудности. Я сделаю все от меня зависящее, чтобы обеспечить его транспортом».

Трудности, о которых говорит Вейцман, вызваны нехваткой гражданских самолетов. В середине сентября 1942 года ему наконец удается избавиться от своего противника. Побежденный и сломленный Бен-Гурион возвратился в Палестину и рассказал о своем конфликте с Вейцманом только нескольким коллегам по Исполнительному комитету «Еврейского агентства», который решил вызвать Вейцмана в Палестину «в кратчайший срок для обсуждения и прояснения текущих проблем». Однако Вейцман, не желая противостоять Бен-Гуриону на его территории, отклоняет приглашение Иерусалима под предлогом того, что пошатнувшееся здоровье не позволяет ему предпринять такое путешествие, и пишет длинное письмо с повторением своих язвительных замечаний:

«Во время пребывания здесь Бен-Гуриона я внимательно наблюдал за ним. Его поведение и манера действовать поразительно напоминали маленького диктатора, тот тип, который сегодня часто встречается в общественной жизни. Люди этого типа совершенно одинаковы: без чувства юмора, с узкими губами, морально неустойчивы, фанатичны, упрямы, разочарованы тем, что не достигли каких-то своих целей; нет ничего опаснее маленького человека, вечно «пережевывающего» свои обиды».

Вскоре после этого Вейцман вернулся в Лондон, положив тем самым конец первой ошеломляющей битве между двумя гигантами сионизма, суть которой сводилась к лидерству в движении и к возможности проводить собственную политику. В США победа осталась за ним, но в Палестине Бен-Гурион выиграет схватку решающего значения.

2 октября 1942 года Бен-Гурион возвратился в Палестину, где не был четырнадцать месяцев. Пока он пребывал в США, война добралась и до них. Африканский корпус (мощная танковая армия пустыни генерала Роммеля), раскидав противников, в начале июня 1942 года быстрым маршем вошел в Египет. «Еврейское агентство» в Палестине было буквально терроризировано продвижением немцев, тогда как арабы, моля Аллаха ниспослать поражение британской армии, всемерно проявляли свою радость и аплодировали боевым успехам немцев. Англия по-прежнему отказывалась сформировать еврейскую армию, хотя поведение полномочных властей стало иным. В конце 1941 года власти нехотя признали существование «Пальмаха», ударной бригады «Хаганы», и даже взяли на себя подготовку ее членов. Продвижение Роммеля было остановлено в Эль-Аламейне, и два месяца спустя после возвращения Бен-Гуриона 8 армия генерала Монтгомери нанесла Африканскому корпусу сокрушительный удар.

Однако полномочные власти настойчиво продолжали применять положения «Белой книги», словно и не знали, что в мире грохочет война. Толпы беженцев, чудом спасшихся от нацистского террора и пересекших Средиземное море в утлых лодчонках, похожих на ореховые скорлупки, тщетно стучались в плотно закрытые двери. Множество судов, груженных дошедшими до глубокого отчаяния людьми, не могли войти ни в один порт и высадить там свой «живой груз», в связи с чем вынужденно возвращались в оккупированную Европу. Некоторые тяжело груженные корабли гибли в результате кораблекрушений, некоторых перехватывали британцы и отпускали на все четыре стороны, где их пассажиров интернировали в лагеря.

Осенью 1942 года еврейская община Палестины узнает самую ужасную новость: разработан план, который немцы назвали «окончательным решением». Шестнадцать человек, чудом пройдя сквозь колючую проволоку, прибыли из Польши и рассказывали о гетто, о пытках, о невообразимых унижениях, о массовых казнях; они произносили названия мест, о которых никто никогда раньше не слышал — Аушвиц, Освенцим, Майданек и Треблинка, куда, как на бойню, согнаны миллионы евреев. Рассказы об этих ужасах повергают в отчаяние руководителей еврейской общины, которые прекрасно осознают собственное бессилие. Никто из великих держав не слышит их призывов.

По отношению к Англии палестинские евреи испытывают два противоречивых чувства. Конечно, 20 000 из них вступили в британскую армию для борьбы с Гитлером, но у них постоянно перед глазами веское доказательство того, что полномочная власть стала злейшим врагом сионизма. Они понимают, что рано или поздно отношения с Великобританией будут прерваны.

В такую гнетущую атмосферу возвращается Бен-Гурион с Билтморской программой и сразу же предпринимает все необходимые меры, чтобы предать ее гласности. Он достигает вершины популярности, заявляя, что эта программа отвечает всем самым глубоким чаяниям еврейского народа. Его план массовой иммиграции двух миллионов евреев является решением проблемы спасшихся от развернувшегося в Европе геноцида и одновременно гарантирует им большинство в Палестине. Этот призыв к политической независимости вновь дает надежду евреям Палестины и Европы и содержит в зародыше единственно правильное решение еврейской проблемы. Билтморская программа в понимании Бен-Гуриона постепенно становится новым лозунгом сионистского движения: 11 октября 1942 года сионистский Исполнительный комитет единодушно принимает ее, а 10 ноября группа высших руководителей Исполнительного комитета в Иерусалиме устами Бен-Гуриона делает то же самое. У Бен-Гуриона есть все основания гордиться своим триумфом: он стал воплощением активного сионизма. Вейцман далеко, и его умеренная позиция ни в коей мере не отражает дух бунтарства против Англии, который быстро охватывает палестинских евреев. Бен-Гурион толкает народ на сопротивление любым британским постановлениям, принятым согласно статьям «Белой книги». Даже те, кто не относится к числу его друзей или почитателей, должны признать, что евреи Палестины обрели в его лице своего лидера и официального представителя. Так, когда сторонник Вейцмана Берл Локкер в 1943 году вернется в Лондон, он будет вынужден предположить, что «влияние Бен-Гуриона возросло и там он считается лидером». Однако до лидера мирового сионизма ему еще далеко.

В присылаемых из Вашингтона отчетах упоминается о переговорах с близким окружением Ибн Сауда, которые ведут Вейцман с соратниками, а также о совершенно иной трактовке Вейцманом Билтморских решений. Они также указывают на принятие позиций и заявлений, противоречащих мнению палестинских руководителей. Взбешенный Бен-Гурион обращается в Политический комитет Рабочей партии «Мапай» с жалобой на то, что Вейцман ведет дела Исполнительного комитета так, словно это его личное дело, и яростно критикует его поведение: «Если Вейцман не отойдет в сторону, он может либо для проформы оставаться председателем и не касаться политических вопросов… либо уйти со своего поста… Присутствие Вейцмана причиняет нам огромный вред… Сионизм — это не частное дело». И намекая о своей возможной отставке, добавляет: «Дни моей работы в Исполнительном комитете сочтены».

Большинство членов Политического комитета поддерживают Бен-Гуриона и решают вызвать Вейцмана в Палестину. Речь идет о проекте организации в Палестине Всемирной конференции сионистов; разумеется, Исполнительный комитет «Еврейского агентства» приглашает и Вейцмана. Однако председатель Сионистской организации категорически отказывается от приглашения, и в конце концов Конференция не состоится. В Лондоне Вейцман доверительно сообщает одному из своих близких друзей, что антипатия и пренебрежение, которые испытывает к нему Бен-Гурион, стали навязчивой идеей и добавляет: «Я никогда больше не буду заседать вместе с ним в одном Исполнительном комитете».

В конце июня 1943 года член британского кабинета Лео Амери сообщает вернувшемуся в Лондон Вейцману о создании правительственного комитета для формирования новой палестинской политики и что одним из рассматриваемых решений является установление еврейского государства не только в Самарии, но и в других регионах, на что Вейцман отвечает: «Слишком мало и слишком поздно». Бен-Гурион снова в ярости, поскольку его противник проводит в Лондоне собственную политику и встречается с английскими руководителями, в то время как Исполнительный комитет в Иерусалиме, держась в стороне, лишь изредка получает от него письменные отчеты. Тогда Моше Шарет и Берл Локкер отправляют Вейцману телеграмму с просьбой приехать как можно скорее. Он снова отказывается, веря, что центр сионистской деятельности снова находится в Лондоне; своим друзьям он объясняет, что «не хочет противостоять Палестине и никогда не сядет за один стол с Бен-Гурионом». Получив такой ответ, во время заседания сионистского Исполнительного комитета в Иерусалиме Бен-Гурион встает и заявляет о своей отставке. Этот поступок вызывает в Палестине настоящую сенсацию, отголоски которой доходят до Вейцмана. Он утверждает, что о причинах негодования Бен-Гуриона ему ничего не известно и приглашает палестинскую делегацию приехать в Лондон: «Чтобы ни случилось с Бен-Гурионом, с ним я сотрудничать не буду. Для меня это просто невозможно».

В течение двух последующих месяцев Политический комитет и Центральный комитет «Мапай» проводят ряд совещаний, на которых нападки Бен-Гуриона на Вейцмана становятся все более и более резкими. Впервые он прослеживает историю их бурных взаимоотношений и делает вывод: «Наилучшим решением было бы исключить его из любых видов политической деятельности, но не из сионистского движения». Даже Моше Шарет, который не согласен с выводами Бен-Гуриона, должен согласиться, что он справедливо оценивает ошибки Вейцмана. Однако Бен-Гуриону не удается убедить товарищей в необходимости нейтрализовать Вейцмана. Слабость его позиции объясняется его экстремизмом. В самом деле, он отказывается рассмотреть любой компромиссный вариант или попытку, способную принудить Вейцмана к сотрудничеству с коллегами. Видя, что Бен-Гурион упорствует в своем негативном к нему отношении, Каценельсон теряет терпение и старается его сдержать, умоляя взять назад заявление об отставке.

Такой поворот в борьбе против Вейцмана придает силы Бен-Гуриону, поскольку по сравнению с прошлым годом, он уже не чувствует себя в полной изоляции. Уступая настояниям своих лондонских коллег, Вейцман даже отсылает ему телеграмму с просьбой вернуться к своему решению. Если Бен-Гуриону пока не удалось поколебать преимущественное положение Вейцмана, он тем не менее нарушил равновесие сил, склонив чашу весов в свою пользу.

Но передышка длится недолго, и не проходит и недели, как он сталкивается с инакомыслием в своей партии. Официально созданная в конце 1938 года и состоящая по большей части из представителей движения киббуцов, авангарда социалистического движения, «фракция В» настаивает на яростной борьбе с Великобританией и создании еврейских сил самообороны. До этого она была объективным союзником Бен-Гуриона, противясь разделению Палестины, которому открыто предпочитала расплывчатый проект международных полномочий на всей территории страны. Она отклонила план Пиля 1937 года и считала, что Билтморская программа может привести только к дроблению. Окончательный разрыв произошел в марте 1944 года на конгрессе «Мапай», когда «фракция В» отделилась и приняла название партии «Единство труда», которую ранее основали Бен-Гурион, Каценельсон и Ицхак (Иосиф) Табенкин. Последний — руководитель «фракции В» — привел с собой многочисленных активных союзников Бен-Гуриона, самых уважаемых руководителей киббуцов, самых блестящих офицеров «Пальмаха», элиту «Хаганы». Испытания следовали одно за другим… Но самая тяжелая утрата ожидала его летом 1944 года…

Глубокой ночью 15 августа 1944 года его будит Давид Хакоен, известный деятель Рабочей партии, от которого он узнает о смерти Берла Каценельсона. От неожиданности он падает навзничь, затем встает с безумным взглядом. Внезапно лицо его искажает ужасная гримаса и он валится на кровать. Хакоен поражен силой его реакции:

«Укрывшись с головой одеялом, он стонал как раненое животное… Это было ужасно. Никогда раньше мне не доводилось видеть настолько страдающего человека. Он катался по кровати и бился головой о матрас, бормоча: «Берл, без Берла. Разве можно без Берла? Берл, как же мне жить без тебя?».

На заре он отправился в Иерусалим, в квартиру, где находилось тело Каценельсона. Там уже было много народа. Он молча оглядывает лица друзей и падает в обморок. Придя в себя, он просит оставить его одного. Друзья выходят из комнаты и уже в дверях слышат его ломающийся голос, обращенный к покойному: «Как ты смеешь это делать, Берл? Как ты можешь нас оставить?». Затем все стихло. Два часа он сидит рядом с бренными останками друга. Выходя, он говорит своему сыну Амосу: «Это был мой единственный настоящий друг».

Он тяжело переносит смерть Каценельсона, перед которым буквально преклонялся. Вспоминая о нем, он скажет, что «это был самый близкий для меня человек».

Однако кончина Каценельсона придала Бен-Гуриону еще больший политический вес. Теперь он был главный — почти единственный — лидер Рабочей партии.

В конце войны уже никто не должен был стоять с ним рядом и удерживать его импульсивные порывы или тормозить смелые решения; плечи его согнулись под грузом ответственности, а вокруг редели ряды крупных лидеров. Вейцман стал «старой гвардией»: больной, он уже не способен противостоять ему и подавлять своим авторитетом, как это было раньше. Табенкин замкнулся в своем сектантском фанатизме. Бен-Цви и многие другие основатели выдохлись и перешли на вторые роли. Каценельсона, «компаса» движения, не стало. Приобретя политическую зрелость, в полном одиночестве, без друзей, которым можно довериться и которые поймут, Бен-Гурион проведет еврейскую общину Палестины через еще более страшные испытания.

Годы войны окажутся для него наиболее тяжелыми. Кроме того, его личная жизнь уже долгие годы испытывает кризис. Отношения с Паулой зашли в тупик, она на грани отчаяния. Конечно, его нельзя назвать образцовым семьянином. Если он не в заграничной командировке, значит, поглощен своей общественной дёятельностью и даже не думает о домашних проблемах. Находясь в отъезде, он заказывает десятки книг и просит переслать их на домашний адрес, не думая о том, что жене придется оплатить эти 10–17 книг из своего месячного жалованья. Она делает все возможное, чтобы избавить его от финансовых проблем, допоздна готовит еду и стирает белье и частенько делает вид, что не голодна, чтобы он и дети могли поесть досыта. Позже врачи установят, что она страдала хроническим недоеданием. Когда Жеула выходит замуж, в доме нет денег не то что на мебель для молодых, но и на ткань для ее свадебного платья, в связи с чем «Еврейское агентство» высылает требование, чтобы Бен-Гурион, всегда гордящийся своими принципами, немедленно вернулся домой.

Кроме домашних хлопот Паула берет на себя ответственность за воспитание детей. Отец никогда не занимается ими, он никогда не поиграет и не поговорит с детьми, а просто запирается у себя в кабинете. Дети быстро поняли, что его нельзя беспокоить. Однажды он решает сыграть роль отца и зовет в кабинет Амоса, который в школе получил плохие отметки. «Когда я состарюсь, — говорит он, — я уже не буду на тебя сердиться за плохую учебу. Но сейчас я занят, Амос! И не могу этим заниматься, даже если уверен, что в старости это меня очень огорчит».