Глава 4 Партийный билет № 3

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 4

Партийный билет № 3

Все еще находясь в Каирском военном госпитале, Бен-Гурион получает газету Крестьянского Союза Палестины «За работу». Его внимание привлекает длинная статья-программа Берла Каценельсона под названием «К грядущим дням». Это изложение собственного кредо, написанное накануне новой эры сионизма, главной мыслью которого является идея создания Палестины силами еврейских крестьян. В своей программе Каценельсон подчеркивает, что именно крестьянство, как подлинный авангард сионизма, будет определять политику национального движения на мировом уровне.

Прочитав статью, Бен-Гурион с радостью отмечает «единство точек зрения». Как только его выписывают из госпиталя, он отправляется в лагерь Палестинского батальона с надеждой встретиться там с Каценельсоном. Этот коренастый, с вьющейся шевелюрой, политически грамотный человек стал ментором и идеологическим наставником социалистически настроенных поселенцев, которые без гроша в кармане, хватаясь за любую работу, годами скитались по стране. Бен-Гурион раскрывает перед ним все преимущества объединения двух социалистических партий — «Поалей-Цион» и «Гапоэль Гацаир», на что Каценельсон «без энтузиазма» отвечает: «Ладно, давайте встретимся с представителями «Гапоэль Гацаир». Поскольку члены «Гапоэль Гацаир» жили в той же самой казарме (что лишний раз доказывает, насколько тесно были связаны в то время политические группировки еврейских поселенцев в Палестине), «представители «Гапоэль Гацаир» приняли идею объединения».

Меньше чем через две недели после этой встречи батальон Бен-Гуриона покидает Египет. Прибыв в Палестину, Бен-Гурион без разрешения покидает лагерь и отправляется в Яффу набирать сторонников единения. Этот поступок положил конец его военной карьере: четыре дня спустя он арестован, осужден, лишен воинского звания и приговорен к штрафу, который должен выплатить в трехдневный срок до перевода простым солдатом в другую роту. Вынесенный вердикт его нисколько не огорчает, тем более что через несколько дней он получает увольнение на месяц и снова приступает к политической деятельности.

Первыми, кто начал ставить преграды на пути объединения партий, оказались члены «Поалей-Цион», конгресс которой состоялся в феврале 1919 года. Задача Бен-Гуриона была не из легких, поскольку он все еще находился в меньшинстве и ратовал за прагматичный, а не догматичный социализм. Со всей свойственной ему горячностью он вступает в жаркую дискуссию, сметает все преграды и форсирует принятие решения. Конгресс постановляет все же поддержать его предложение об объединении. Но конгресс «Гапоэль Гацаир» в принципе отвергает его. Не согласившись с таким решением, Каценельсон и Бен-Гурион созывают «всеобщий съезд всех трудящихся земли Израилевой», на котором восемьдесят один делегат высказывается в поддержку плана единения, выдвинутого Каценельсоном, и предлагает название новой партии — «Единство труда». Одна из важнейших резолюций конгресса требует «международных гарантий установления на земле Израилевой независимого еврейского государства, которое под эгидой Лиги Наций будет бороться за создание в стране еврейского большинства».

Но создание «Единства труда» является лишь частичной победой. В самом деле, в то время рабочие сионистские движения составляли незначительную часть мирового сионизма, и сами палестинские трудящиеся были не чем иным, как меньшинством среди меньшинства. Но Каценельсон и Бен-Гурион смотрели вперед: они хотели объединить всех еврейских трудящихся Палестины в единую организацию, которая не только возглавляла бы сионистскую деятельность на земле Израилевой, но и определяла бы политику мирового сионистского движения. Эту роль могло бы сыграть «Единство труда», но когда стремление «Гапоэль Гацаир» сохранить собственную автономность становится очевидным, возникает необходимость создания другой организации — надпартийной, что и было сделано в декабре 1920 года. Так появилась Всеобщая Федерация еврейских трудящихся Израиля, известная сегодня под названием «Гистадрут» (Всеобщая Федерация Еврейских трудящихся Палестины). Однако Бен-Гуриону не удается войти в число тех, кто определяет основные принципы деятельности федерации, — он снова оказывается за границей…

В субботу, 17 ноября 1919 года, на причале Яффы солдат Бен-Гурион с трепещущим от волнения сердцем встречает жену и четырнадцатимесячную дочь Жеулу, которую видит впервые. Он устраивает их в гостиницу и уделяет им все свое время, чувствуя себя настоящим отцом семейства. Перед отъездом из Нью-Йорка он совершенно искренне пообещал Пауле: «Я дам тебе яиц и молока не только для утоления голода и жажды, но и для купания в них нашего ребенка, если ты этого захочешь. Клянусь тебе, моя дорогая Паула, что у Жеулы будет все, что только есть в Бруклине и Бронксе, все, вплоть до походов в Метрополитен-Опера». Когда он наконец увидел дочь, его восторгам не было границ: «Без отцовского тщеславия могу сказать, что это одна из самых милых, самых очаровательных, самых красивых и умных девочек, которых я когда-либо видел».

Вскоре после их приезда он увольняется из армии и полностью отдается становлению партии «Единство труда», которая в конце весны решает послать его в Лондон для налаживания связей с лейбористской партией и возглавить отделение Всемирной Федерации «Поалей-Цион». В начале июня 1920 года он выезжает туда вместе с семьей. Беременная вторым ребенком, Паула должна родить в конце лета.

Первое время пребывания в Европе полно лихорадочных хлопот, затем жизнь становится монотонной и однообразной. Вскоре он вынужден оставить Паулу и Жеулу в Лондоне и уехать в Вену для участия в конгрессе Всемирной Федерации «Поалей-Цион». В результате бурных дебатов в конце работы конгресса происходит раскол Федерации, вызванный разногласиями между левым крылом, с одной стороны, которое настаивает на слиянии с Третьим Интернационалом и полном разрыве с Всемирным Конгрессом, и правым крылом, с другой, которое следует принципам сионистов-социалистов «Единства труда». Бен-Гурион оказывается в сложном положении, он разрывается между предполагаемым расколом партии и неминуемым сообщением Паулы о том, что она вот-вот родит. Телеграмма застает его в разгар полемики, и он спешно выезжает в Лондон. Неделю спустя после его возвращения Паула рожает сына, которого называют Амос.

Пережив напряженный период, семья переезжает в маленькую квартирку в Майда-Вале. Каждое утро Бен-Гурион едет на метро в представительство «Поалей-Цион» и познает все прелести существования сионистского руководителя диаспоры. Рутина и отдаленность от Палестины, где происходят действительно важные события, угнетают его. Эти несвойственные ему чувства подавленности и уныния заметны в письме к Рахиль Янаит: «В Лондоне, дорогая моя, постоянно живешь в холодном сером тумане, хотя, по правде говоря, я его еще ни разу не видел собственными глазами. Когда же, наконец, будут упразднены эти представительства?».

Он возобновляет регулярную переписку с отцом, с членами семьи в Польше и в России, но их взаимоотношения в корне изменились. Он берет на себя роль главы семьи и, в свою очередь, материально поддерживает отца, нередко навязывая свою волю протестующим домочадцам.

Отец и сестры умоляют его помочь им эмигрировать в Палестину, но он категорически отказывается, объясняя это тем, что «все зависит от моего будущего. Пока я даже не представляю, как выкручусь из всего этого». Желая хоть как-то облегчить переживания Виктора Грина, он предлагает ему приехать в Лондон «вместе с тетушкой» (второй женой отца), затем приглашает только отца, давая понять, что «не сможет оплатить поездку тетушки».

Сестра Ривка, со своей стороны, тоже просит помочь ей выехать в Палестину, уверяет, что согласна на любую работу, но он отказывает и ей. «Не думаю, что она смогла бы здесь работать или просто найти работу, которая бы ее устраивала». Он ставит условие: она должна иметь при себе такую сумму, проценты с которой позволили бы ей жить безбедно! Когда речь идет о его семье, автор пламенных речей и публикаций, призывающих к массовой иммиграции, реагирует как обычный мещанин-антисионист. Он даже уговаривает сестру принять образ жизни, который любой социалист-неофит разнес бы в пух и прах!

После визита Паулы в Плоньск отношения с отцом резко ухудшаются. Предполагая пробыть в гостях несколько недель, она остается там почти год. Собираясь в марте 1921 года на несколько месяцев в Вену, Бен-Гурион решил отправить Паулу с детьми в Польшу, к своей семье. Стычки Паулы с Виктором Грином начались сразу же по приезде. Она горько сетует на то, что «в комнате пахнет плесенью»; что вода, которую ей подают к столу, непригодна для питья; что туалет в ужасном состоянии. Она просит нанять ей в помощь прислугу. Возмущенные хозяева считают Паулу капризной хамкой. Когда в мае Бен-Гурион приезжает в Плоньск, ему не удается рассеять гнетущую атмосферу враждебности и язвительности, прочно установившуюся между отцом и женой. Более того, он отказывается увезти ее с собой даже тогда, когда натянутость отношений Паулы со свекром становится невыносимой. Бен-Гурион не предполагал, что разлука с семьей окажется столь долгой, но когда в мае 1921 года Яффу охватила волна кровавых бунтов, он оставляет жену с детьми у своих родителей, а сам уезжает в Палестину. Паула с малышами сможет приехать к нему только через год.

Когда в конце лета Бен-Гурион приезжает в Яффу, город еще не забыл пролитой крови. Тревога, которую вызывали у арабов откровенные намерения евреев, этих чужаков, пришедших издалека, превратить Палестину в свою страну и установить в ней еврейское правительство при поддержке Англии, была не нова.

Еще в 1920 году за несколько недель до открытия в Сан-Ремо конференции Лиги Наций, в повестку дня которой входило обсуждение британских полномочий, напряжение резко возросло, что, собственно, и ожидалось. Влиятельные арабские руководители полагают, что происшедшие в стране бунты могут поколебать намерения держав доверить Англии осуществление декларации Бальфура. «Это наша страна, а евреи — наши собаки», — ревут толпы арабов, безнаказанно громя евреев в Иерусалиме и понимая, что их действия не осуждаются оккупационными властями. Штаб британской армии в Палестине не испытывает ни малейшей симпатии к сионистам, однако конференция в Сан-Ремо утверждает полномочия Англии. Охваченные энтузиазмом 64 000 живущих в Палестине евреев приветствуют первого верховного комиссара сэра Герберта Сэмюэла. Но ни аплодисменты, ни слезы радости, ни всеобщее ликование, которыми отмечен приезд еврейского аристократа, не могут рассеять глубокой озабоченности, охватившей палестинских евреев. Вспышка эйфории, вызванная декларацией Бальфура, постепенно гаснет.

Не успели высохнуть якоря, как Великобритания оказалась в весьма сложном положении, вызванном неосторожно данными ею обещаниями арабам, евреям и своим собственным союзникам. Англия попыталась передать полномочия французам, сообщив Хуссейну, правителю Мекки и королю Хиджаза, что арабская территория раскинет свои границы вплоть до берегов Средиземного моря и что британское правительство сделает все возможное для создания еврейского национального очага… на земле Палестины! Чтобы выйти из создавшегося тупика и удовлетворить желания обеих сторон, Англия с жаром взялась за переделку Среднего Востока, намечая новые границы через пустыню, препираясь из-за северных рубежей Палестины с французами, которые оккупировали Сирию, и одновременно успокаивая арабов. Когда сэр Герберт Сэмюэл приступил к выполнению своих обязанностей, военный губернатор в рамках официального признания вручил ему «Палестину во всей целостности». Однако таковой она оставалась недолго. Девять месяцев спустя Уинстон Черчилль, министр колоний Ее Величества, расколол библейскую Палестину надвое, оторвав от подмандатных земель восточную территорию реки Иордан для создания независимого королевства Трансиордании при правлении Абдаллаха Ибн Хусейна из династии Хашимитов.

В мае 1921 года вновь вспыхнувшие восстания потребовали немедленного возвращения Бен-Гуриона. Бунты продолжались неделю и унесли жизни сорока семи евреев. Для арабов эта вспышка насилия отозвалась положительными результатами. Сэр Герберт Сэмюэл принял решение временно приостановить иммиграцию евреев, и в том же году «Белая книга» Черчилля узаконила раздел Палестины, дав ограниченное толкование «Национального очага еврейского народа». Сокращение волны иммиграции объяснялось «экономическими проблемами абсорбции» страны — весьма расплывчатая формулировка с учетом требований британской внешней политики.

Все эти меры и заявления отнюдь не являлись «вероломством» или «предательством» по отношению к декларации Бальфура, как впоследствии пытались представить руководители сионистских движений. Они были не чем иным, как отступлением от провозглашенных Бальфуром задач, но Англия в то же время пыталась взглянуть в лицо действительности, что категорически отказывались делать большинство сионистов. Случившиеся в 1920–1921 годах беспорядки глубоко потрясли многих руководителей движения. И не тогда ли родился лозунг: «Народ без земли возвращается на землю без народа»?..

Палестина была малонаселенной страной, и живущие в ней евреи составляли ничтожное меньшинство. В XIX веке в период образования колониальных империй западные державы, рассматривая проблему иммиграции на ту или иную территорию, даже не задумывались о населявших ее «туземцах». После первой мировой войны право наций на самоопределение, о котором во весь голос говорили США, бросаясь на помощь странам Антанты, все еще оставалось прерогативой «развитых» народов. Именно тогда Средний Восток столкнулся с первыми проявлениями национализма, который в полной мере отражал империалистические концепции, унаследованные от викторианской эпохи.

Впрочем, само сионистское движение также не избежало болезненных политических конвульсий, вызванных этой мутацией. Обострялись собственные внутренние конфликты. Американские сионисты и не собирались смотреть правде в глаза. По их мнению, после декларации Бальфура оставалось лишь набросать основы экономического развития Палестины и «Национальный очаг» автоматически станет реальностью. Они начали конфликтовать с Хаимом Вейцманом, который заявил, что иммиграция и создание новых поселений необходимы для достижения сионистских целей. Эта позиция была близка задачам палестинских трудящихся, но Вейцман был для них «чужим» и не мог стать их руководителем.

Весной 1918 года Вейцман приехал в Палестину. В белом костюме, сшитом по последней моде, в ореоле славы он сошел на берег в сопровождении представителей еврейских и сионистских организаций Англии, Франции и Италии. Его делегация, жившая в штаб-квартире генерала Алленби и приглашавшая к столу только самых выдающихся офицеров, мельком взглянувшая на страну из окна машины, любезно предоставленной британской армией, резко контрастировала с жалкой горсткой полуголодных оборванных поселенцев, измученных четырьмя годами войны. Английские генералы никогда и не слышали об их упорной борьбе, мечтах и планах; да и сам Вейцман едва упоминает о них в своих «Воспоминаниях». Пропасть, разделявшая палестинских трудящихся и сионистов диаспоры, была огромной.

Ознакомившись с последним циркуляром Сионистской организации, поселенцы буквально заскрежетали зубами: «Никто не имеет права отказаться от своего дома или работы, не будучи уверен, что сможет обустроиться в Палестине». По мнению руководителей диаспоры, основной причиной являлась нехватка средств; гнев палестинцев достиг апогея в 1921 году, когда Исполнительный Комитет представил свой отчет на XII конгрессе сионистов:

«Ввиду сложившихся в Палестине экономических условий, а также критического финансового положения Сионистской организации Центральный комитет счел отправку материально не обеспеченных поселенцев в Палестину несвоевременной и направил в основные иммиграционные службы инструкции с просьбой временно приостановить поток иммигрантов в страну».

Все более и более убеждаясь, что только они сами могут взять на себя решение нелегкой задачи приведения в действие всего механизма, трудящиеся Палестины вновь чувствуют необходимость организованной силы. Такая сила существует с 1920 года — это «Гистадрут», генеральным секретарем которой станет Давид Бен-Гурион.

Ему тридцать пять лет. В «Гистадрут» он видит «армию труда», которая воссоздаст Израиль. Надо было быть большим оптимистом, чтобы верить в это, поскольку в тот момент партия насчитывала всего 4433 человека — обездоленных, порабощенных, затерявшихся среди 65 000 евреев. Во многих районах царит безработица, в страну хлынул новый поток изголодавшихся послевоенных иммигрантов из Восточной Европы. Касса «Гистадрут» пуста, партия почти неизвестна за границей и финансовой поддержки ждать неоткуда. Сионистский конгресс не принимает ее всерьез, а власти не знают даже имен ее молодых руководителей.

Создать «Национальный очаг», сделав рабочий класс доминирующей силой страны с тем, чтобы диктовать свою политику мировому сионистскому движению — вот задача, которую ставит перед собой Бен-Гурион. Выбранный в секретариат «Гистадрут» в конце лета 1921 года, он получает партийный билет № 3. Кроме него в секретариате еще несколько человек, но все они уходят один за другим и в конце концов вся ответственность за Конфедерацию ложится на его плечи. Двенадцать лет, которые он проведет во главе «Гистадрут», станут самыми тяжелыми в его политической карьере. Он сталкивается с почти непреодолимыми трудностями, познает унизительную нищету, работает как каторжный. Но за все эти долгие горькие годы еврейская община закалила свою способность к сопротивлению и укоренилась на земле Израилевой, а Бен-Гурион приобрел статус национального лидера.

Убедив коллег перенести штаб-квартиру «Гистадрут» из Тель-Авива в Иерусалим «по национальным причинам», он вместе с одним сотрудником секретариата снимает комнату в одном из самых бедных кварталов города. В комнате только одна кровать, и они по очереди спят на полу. Денег катастрофически не хватает. «Гистадрут» выплачивает ему мизерное жалование, большую часть которого он отсылает Пауле (она с детьми все еще в Плоньске) и отцу. Все свои расходы он скрупулезно записывает, но нередко вынужден брать деньги в долг для преодоления вечных финансовых проблем, возникающих в конце каждого месяца. Иногда у него нет средств на текущие расходы — на еду, керосин, сигареты и газеты, но на книги он находит деньги всегда. Снедаемый демоном чтения, он покупает по нескольку книг в неделю и записывает их названия в свой дневник. В январе 1922 года он читает все об иудаизме, просит друга достать для него «Историю искусства» Шпрингера, в Иерусалимской библиотеке заказывает литературу по географии Палестины, о жизни Христа, учебники латинской и армянской грамматики; он берет книги о христианстве, об археологических исследованиях в Палестине, по истории и географии Среднего Востока. Вскоре к ним добавятся работы по истории Среднего Востока и арабских народов, об истоках сионизма, труды основоположников социализма и учебники по политологии. 20 марта, проглядывая свою библиотеку, он с гордостью внесет в записную книжку: «В числе моих книг: на немецком — 219, на английском — 340, на арабском — 13, на французском — 29, на иврите — 140, на латыни — 7, на греческом — 2, на русском — 7, на тюркском — 2; различных словарей — 15. Итого: 775 томов». Десятками и сотнями книги скапливаются в маленькой комнатке и он буквально проглатывает их. Он не интересуется общественной жизнью; у него есть двое-трое друзей; вечера и большую часть ночей он проводит за редактированием газетных статей, чтением или учебой. Он начнет учить древнегреческий, прочтет в оригинале Платона и Сервантеса (чтобы лучше знать испанский).

Коллеги молодого секретаря «Гистадрут» не сразу замечают происшедшие в нем глубокие перемены. Они не видят, что за профессиональным профсоюзным и политическим деятелем возникает другой человек — с неутолимой жаждой знаний, открывающий все новые и новые горизонты, — настоящий лидер, гигантскими шагами обгоняющий своих товарищей. Сперва они подшучивают над ним, но вскоре начинают искренне восхищаться его силой духа и стремлением к самообразованию.

Весной 1922 года Бен-Гурион решает наконец забрать из Плоньска жену и детей. И хотя он никогда не говорил и не писал ей об этом, совершенно очевидно, что он хочет избежать ежедневных проблем, вызванных семейной жизнью. Романтизм и страстность, пронизывавшие его письма к Пауле, давно забыты. Кроме того, что сутки напролет он занят делами «Гистадрут» и решением собственных проблем, ему приходится часто выезжать за границу для участия в различных конгрессах и конференциях. «Мы росли, как при безотцовщине», — скажет Жеула, вспоминая детство. Даже будучи вместе с семьей, он не находит времени для детей. Жена, лишенная развлечений, приятно разнообразивших ее жизнь в Америке, погрязла в домашних хлопотах. Бен-Гуриону не до отдыха: в его записных книжках за 1922–1923 годы есть только одна запись о прогулке с Паулой.

Как и его товарищи по партии, он живет в изматывающем ритме. Надо создать все из ничего: структуры «Гистадрут», профсоюзы, промышленные и сельскохозяйственные кооперативы. Мотаясь по стране из города в город, из деревни в деревню, выступая перед трудящимися, он защищает не только интересы поселенцев, работающих в сельском хозяйстве, но и поденных рабочих, нанятых администрацией для ремонта дорог, осушения болот и рытья каналов. Он ведет переговоры с молодыми чиновниками полномочного правительства, бегает с собрания на собрание, старается урегулировать возникающие конфликты и забастовки. Почти всюду люди живут в ужасных условиях. В некоторых деревнях трудящиеся получают нищенскую заработную плату, строительные рабочие одеты в лохмотья и рваные башмаки, а те, кто сумел заполучить место для сна на прогнившем полу, а не на земле, считаются счастливчиками. Профсоюзные лидеры в отчаянии от сознания того, что им некуда обратиться за помощью.

Одно время Бен-Гурион надеется получить финансовую поддержку от еврейских рабочих в США и даже отсылает им подробный отчет о деятельности и задачах «Гистадрут». «Я полагаю, что участие американского рабочего движения в деятельности нашей партии является более важным актом, нежели дипломатическая победа декларации Бальфура», — пишет он. Однако основные его усилия и надежды сконцентрированы на другом. Это создание для палестинских евреев общества новой формации.

Социализм в тогдашнем понимании Бен-Гуриона идентичен советскому коммунизму. В какой-то мере он «большевик», но его большевизм не был безусловным. Для него дело сионизма намного важнее коммунистических идеалов, и всякий раз он без колебаний делает свой выбор. Он потрясен тоталитарностью советского режима и тем диктатом, который Москва пытается навязать мировому рабочему движению.

1919–1923 годы в жизни Бен-Гуриона можно с уверенностью назвать «красным периодом». После бунтов 1921 года он намеревается реорганизовать свою политическую партию «Единство труда» в дисциплинированную организацию с представительствами по всей стране, способную подмять «Гистадрут». Однако после того как этот план был категорически отвергнут Центральным комитетом партии, Бен-Гурион, глубоко разочарованный, отказывается от работы в Исполнительном комитете.

К сожалению, постигшее его разочарование было далеко не последним. Из-за своего неудержимого характера и свойственного ему экстремизма он часто оказывается в меньшинстве. Во время многочисленных дискуссий большого идеологического и политического значения он оказывается слева от большинства, являя собой непримиримую оппозицию Каценельсону, Бен-Цви и другим. Примерно в то же время он выдвигает новое революционное предложение: преобразовать «Гистадрут» в большую рабочую корпорацию, «коммуну, уравнивающую всех трудящихся Палестины, с военной дисциплиной, которая возьмет под контроль все фермы и городские кооперативы, примет на себя обеспечение всего сообщества трудящихся, а также руководство и исполнение всех общественных работ по строительству и ремонту зданий и дорог в стране».

Обвиненный в «догматизме» и «большевистских тенденциях», он отзывает свое предложение, но не отчаивается и выдвигает новое, в котором уже нет провокационных концепций «военной дисциплины», но руководство «Гистадрут» отклоняет и его. Смирившись, Бен-Гурион предлагает третий, более скромный, с осторожными формулировками проект создания некой юридической структуры под названием «Корпорация трудящихся», в состав которой автоматически входят все члены «Гистадрут» и которой будет поручено управление всеми финансовыми и кооперативными предприятиями с целью «направить деятельность на нужды всех трудящихся». Это совершенно новое и в корне иное предложение не содержит «большевистских элементов» (уравниловка, военная дисциплина, централизованный контроль партийных руководителей), вызывавших возмущение товарищей по партии. На этот раз победа остается за ним: воодушевленная его планом «Гистадрут» создала «Геврат овдим» («Корпорацию трудящихся»), открытую и прагматичную организацию, существующую и сегодня, которая по праву гордится тем, что выполнила со дня своего основания.

Эти метаморфозы еще раз подчеркивают то огромное влияние, которое оказали на Бен-Гуриона идеи Октябрьской революции. Его заигрывание с большевизмом и Советами должно было закончиться в 1920 году.

Но, по иронии судьбы, после путешествия по Советской России, а именно по возвращении в конце лета 1923 года из Москвы, где он представлял палестинских трудящихся на международной сельскохозяйственной выставке, пыл его заметно охладевает. Противоречивые чувства, которые он испытывал в течение всех трех месяцев пребывания в России, нашли свое отражение в письмах и дневниковых записях. Не оставшись равнодушным к царящим повсюду в стране голоду и нищете, он ищет ответы на самый главный для него вопрос: может ли Советский Союз помочь в разрешении проблем, которые стоят перед сионизмом в Палестине. Успех, которым пользуется на выставке павильон палестинских евреев, вдохновляет его на разработку грандиозных планов укрепления связей с родиной Великой пролетарской революции. Более того, он рассматривает вопрос об открытии в Москве филиала Банка трудящихся, принадлежащего «Гистадрут». Зная об отрицательном отношении Советов к сионизму, он по-прежнему убежден в возможности создания режима, основанного на еврейском национализме; признавая наличие в России скрытого антисемитизма, он искренне верит, что коммунистический режим является наилучшим гарантом безопасности евреев. По пути из Москвы в Палестину он записывает в дневник самые сокровенные мысли:

«Мы открыли для себя Россию. Россию, которая бьется в огне мятежей и революционной тирании; страну глубоких противоречий и конфликтов, которая призывает весь мир к гражданской войне только для того, чтобы дать власть пролетариату и лишить своих трудящихся всех человеческих, гражданских И классовых прав; которая провозглашает коммунизм и отмену частной собственности, раздавая землю и хозяйства крестьянам. [Перераспределение земель и собственности существовали в России в период новой экономической политики (нэп), разработанной Лениным в 1921–1922 годах — Прим. авт.]. Это страна ослепительного света и непроницаемой тьмы; самые благородные порывы к свободе и справедливости среди отвратительной и нищей действительности; страна революции и спекуляции, коммунизма и нэпа, святых страданий и коррупции, протеста и взяточничества, высоких идеалов и материальных вознаграждений, новых ценностей и древней тирании, культа труда и поклонения золоту… Велика и сильна потребность мятежа — благородного бунта против лживости, обмана и лицемерия старого трухлявого мира, который разрушается от собственных грехов — мошенничества, злобы и наживы… Огромные препоны стоят на пути нового мира и нового общества. Кто кого?».

Несмотря на грустные размышления, Бен-Гурион продолжает поклоняться гению Ленина. Ленин был единственным иностранным политическим деятелем — неевреем, которому он адресовал восторженные дифирамбы. Вот как он описывает в своем дневнике «пророка русской революции»:

«Это великий человек Его проницательность позволяет ему видеть все как в чистом зеркале, не замутненном ни формулировками, ни афоризмами, ни риторикой, ни догматизмом… Его острый ум проникает в самые тайны существования, извлекая из глубины действительности доминирующие силы будущего… Он честен и открыт, верен своей идее, не знает компромиссов и снисходительности, преисполнен экстремизма и готовности на все ради достижения своей цели». В интересах революции он не пощадит ни одной невинной души — ни старика, ни младенца — этот гениальный тактик, знающий, когда надо отступить, чтобы подготовиться к новому штурму, он, не колеблясь, борется сегодня с тем, что защищал вчера… Он не сковывает себя догмами: голая правда, жестокая действительность и сила — вот его видение проблемы…».

Похоже, что самым большим желанием Бен-Гуриона «красного периода» было уподобиться Ленину, у которого он многому научился. В начале 1920 года он начинает носить модную в среде большевистских руководителей полувоенную форму: китель и брюки из толстой шерсти цвета хаки зимой и белого полотна летом.

Через несколько месяцев после возвращения в Палестину, весной 1924 года происходят события, которые окончательно рассеивают его иллюзии. В начале года польское правительство вводит в действие экономические меры против евреев, большинство которых копит деньги и распродает имущество с целью последующей иммиграции. Поскольку США строго ограничили приток иммигрантов в свою страну, люди морем отправляются в Палестину. Значительную часть новых иммигрантов составляют представители мелкой буржуазии — торговцы, ремесленники, портные. Они не были готовы к работе на земле, не стремились к ней и, что самое главное, сионистские идеалы были им безразличны. За период с 1924 по 1927 год число иммигрантов составило 65 000 человек, из которых лишь малое количество согласилось заниматься тяжелым физическим трудом.

Ни Бен-Гурион, ни его товарищи не восприняли всерьез иммигрантов среднего класса. Палестина испытывала жизненную необходимость в притоке новых поселенцев, а иммигранты-буржуа расселялись в городах, стремясь создать там экономические и социальные структуры, аналогичные тем, какие были в Польше. Они строят фабрики, открывают лавки и ремесленные цеха, устремляются в спекуляцию недвижимостью и земельной собственностью. Облик Тель-Авива и других городов преображается на глазах. Как грибы после дождя вырастают дома и здания, образуя улицы и кварталы; в срочном порядке насаждаются апельсиновые рощи, которые вскоре продаются, а затем перепродаются по стремительно растущим ценам. Все чаще и чаще на улицах появляются мужчины в костюме, при галстуке и в мягкой шляпе, варшавские и лодзинские франты заполоняют тротуары и кафе. Приток капиталов и свободное предпринимательство создают видимое благополучие и процветание. Вновь прибывшие иммигранты-буржуа спешат заявить о своей способности содействовать развитию страны и достижению целей и задач сионизма без крестьянских поселений, рабочих коммун и классовой борьбы. Появление новой политической силы доставляет огромное удовольствие значительной части руководителей мирового сионистского движения буржуазного происхождения, которые всегда опасались палестинских рабочих организаций.

Забыв о распространении рабочей коммуны по всей стране, социалистическое движение Палестины борется за собственное существование. Местные и зарубежные представители буржуазных классов со всех сторон атакуют рабочие партии, которые годами утверждали, что являются единственными носителями секрета создания и развития страны. Кажущиеся процветание и благополучие упрочивают доверие к сионистским партиям центристского и левого толка. Одним из первых в атаку на социалистические партии бросается Владимир Жаботинский, примеру которого вскоре следуют сионистские общества и федерации Европы, США, а затем и Палестины. Повторяя слова Жаботинского, они подвергают безжалостной критике экономические неудачи социалистического движения, доказывают, что большинство новых поселений нежизнеспособны, подчеркивают трудности, с которыми сталкиваются предприятия «Гистадрут». XIV и XV сессии конгресса сионистов постановляют создать наиболее выгодные условия для урбанизации, способствовать приезду иммигрантов, обладающих значительными личными капиталами, и препятствовать въезду в страну нищим оборванцам с тем, чтобы экономическое развитие Палестины основывалось на капиталистической основе. Это новое направление тут же получает название «доходного социализма» и провоцирует генерального секретаря «Гистадрут» на следующее высказывание:

«Мы боролись и будем бороться с теми, кто впадает в заблуждение, считая, что эта благородная и трудная задача — осуществление идей сионизма — может быть решена только посредством общества, основанного на выгоде; что можно творить «добрые дела», приведя в эту маленькую обнищавшую страну народ, лишенный родины. Если эта бредовая, ничем не подкрепленная идея существует, так это — пустое понятие, согласно которому в поисках выгоды можно было бы довести до добра это прибыльное дело, которое заключается в том, чтобы собрать воедино не знающий физического труда, рассеявшийся по всему свету народ и заселить им эту обездоленную землю».

Мрачные пророчества Бен-Гуриона вскоре сбываются. После двухлетней экспансии разражается жестокий экономический кризис, первыми жертвами которого становятся иммигранты новой водны. В 1926 году строительство остановлено, банкротства и безработица охватывают страну. Иммигранты-буржуа, не имевшие сионистской жилки, бегут из страны. В 1927 году численность покинувших Палестину евреев в два раза превышала число приехавших. «Буржуазия пришла, — писал Бен-Гурион, — и проиграла. Она проиграла потому, что хотела использовать в Палестине те же методы, которыми зарабатывали на жизнь евреи, жившие в диаспоре; она не поняла, что Палестина совсем другая, чем Польша».

Эти события заслуживали того, чтобы извлечь из них политические уроки. Теперь Бен-Гурион был убежден, что руководители сионистского движения «[поддерживали] идеалы сионизма, но [были] далеки от претворения их в жизнь, ограничиваясь большими или меньшими денежными взносами и не понимая, что для создания новой страны или нового государства одних денег недостаточно». Считая «упадок» сионизма проявлением фрустрации и горечи, охвативших руководителей социалистического движения в Палестине, он разработал дерзкий и честолюбивый замысел: спровоцировать революционный мятеж в самом сердце мирового сионизма и заставить последний распахнуть двери для новой иммиграции. Для этого было необходимо, чтобы палестинские трудящиеся при поддержке евреев всего мира упрочили свое политическое влияние. Так вырисовывалась новая цель: победить сионистское движение.

Зная неблагоприятную для трудящихся расстановку сил, Бен-Гурион не думал, что ему удастся взять руководство в свои руки, и считал более разумным установить с ним прямую связь, создавая параллельную организацию социалистического толка. Идея была не нова: уже четыре года он ратовал за создание всемирной независимой сионистской организации, но большинство его товарищей, в том числе Каценельсон, противились этому. Обсуждение или просто мечту возглавить мировое сионистское движение изнутри они считали несвоевременными. Прочно обосновавшись в Берлине, Вене и Лондоне, мировое сионистское движение пользовалось уважением и поддержкой сотен тысяч членов еврейских сообществ по всему миру, которые регулярно участвовали в выборах делегатов конгресса сионистов. Можно ли было предположить, что горстка палестинских поселенцев завоюет еврейское общественное мнение?

В спорах с товарищами Бен-Гурион использовал секретное оружие — свою наивную, почти детскую веру в силу палестинских трудящихся (при условии их полного единения) и непоколебимую убежденность в правоте их дела. Несомненно, горячий и амбициозный генеральный секретарь «Гистадрут» кое-что преувеличивал, а кое-что недооценивал, но именно в этом и таилась сила его аргументов. Несмотря на оппозицию, он твердо решил идти к намеченной цели, даже если останется в полном одиночестве.

Разработанную им стратегию можно представить в виде пяти концентрических кругов, в центре которых находится палестинское сионистско-социалистическое движение. Первый круг, самый узкий — «Единство труда», его собственная партия. Второй, более широкий круг образуют все сионистско-социалистические партии (вот почему объединение «Гапоэль Гацаир» с «Единством труда» в Палестине и за рубежом является первым непременным условием успешного осуществления задуманного плана). Третий круг — это «Гистадрут», в которой Бен-Гурион видит ядро нового движения. Четвертый составляют сионистско-социалистические движения и организации, поддерживающие иммиграцию, а также молодежные движения разных стран, которые являются источником политической и финансовой мощи «Гистадрут» и всего социалистического движения. И, наконец, пятый, самый широкий круг должен был бы включать в себя головную всемирную организацию, параллельную Сионистской, которая объединяла бы представителей всех сионистско-социалистических концепций.

План слияния с другой большой социалистической партией не встречает большого сопротивления со стороны товарищей из «Единства труда», тогда как руководители «Гапоэль Гацаир» решают проявить осторожность. Несмотря на длящиеся годами нескончаемые переговоры, ничто не предвещает планируемого объединения. Не теряя времени, Бен-Гурион отдает все силы на укрепление «Гистадрут».

Если бы не невероятная работоспособность лидера сионистско-социалистического движения, он бы просто свалился без сил. Постоянные поездки из конца в конец страны, частые командировки в Европу, бремя ответственности и, как следствие всего этого, постоянное напряжение подрывают его здоровье. В 1921 году в Лондоне у него обнаруживают заражение крови и он долго находится в критическом состоянии. Регулярно повторяются приступы лихорадки. Во время пребывания в Париже он выкраивает время для консультации у специалистов; однажды он даже был готов приостановить работу и отдохнуть несколько дней в каком-нибудь тихом парижском предместье. На конференциях и конгрессах ему все чаще становится плохо, он замечает, что физическое состояние зависит от психологического. Периоды сильного возбуждения или спада сопровождаются высокой температурой.

Тем не менее постепенно этот коренастый, весь в делах человек становится популярным среди палестинских трудящихся. Если он не в командировке за границей, то большую часть дня он проводит с ними, что поднимает его личный авторитет. Он по-прежнему носит некое подобие униформы, иногда надевая черную или белую русскую рубаху или светлый летний костюм, купленный во время одной из многочисленных поездок за границу… Однажды он бреет голову, чтобы скрыть намечающуюся лысину, которая становится все заметнее. К концу двадцатых годов обширную лысину украшает только редкий седой пушок на висках. Так завершилось внешнее формирование легендарного облика. Записные книжки, где он фиксирует все, чем занимался в течение дня, становятся его непременными спутниками. Их у него две: в одну он вносит то, что кажется ему важным, или замечания о прошедшем или будущем собрании; другая — дневник для записи размышлений и новых идей. Неполное описание событий одного дня может занимать несколько страниц. С самого начала большая часть его записей посвящена товарищам или различным публикациям. Много лет спустя Игаль Алон не сможет скрыть удивления, видя, как Старик, склонившись над дневником, вписывает в него все, что только что услышал от посетителя: «Бен-Гурион, сколько же вы пишете! Неужели вы все это прочтете?». В ответ прозвучало резкое: «Другие прочтут».

Сотни страниц его записных книжек занимают копии документов, писем, статистических и других данных, почерпнутых из разных источников, графики иммиграции или репатриации населения. Только самые главные, на его взгляд, семейные события заслуживают записи. Так, случайно между двумя колонками цифр можно встретить что-то личное или упоминание о болезни детей с точным указанием температуры, или необычное высказывание юного гения. Обычные пустяки воспринимаются так же серьезно, как и потрясающие мир события. В дневнике есть и страницы, не предназначенные для публикации, где он описывает свои чувства и эмоции. Иногда он пишет лирические стихи о природе, изливая в них всю свою чувственность, или записывает выдержки из книг, которые произвели на него впечатление. Эти страницы он не показывает никому.

В этот период четко прорисовываются два противоположных качества его личности: с одной стороны, это душевный человек, ценящий дружбу, с другой — резкий, способный на грубые, обидные слова. Он может растрогаться до слез надгробной речью в память Герцля и выступить с резкой критикой своих противников.

Когда «буржуа» нападают на членов «Гистадрут», Бен-Гурион, не колеблясь, называет их «паразитами свободного предпринимательства», «импотентами» или «евнухами свободы». Он не щадит и друзей. Решительный, несгибаемый, авторитарный, он навязывает свою волю товарищам по «Гистадрут». Ценя их лояльность и доверие, никогда не поддержит никакой инициативы.

Несмотря на многочисленные трудности, острую нехватку средств и возникающие в партии конфликты между ее членами, «Гистадрут» постепенно набирает силу: в 1925 году Бен-Гурион называет ее «подобием государства трудящихся». Это «государство трудящихся» успешно создает сеть магазинов «Гамашбир», строительную компанию «Золел Боне», Банк трудящихся и «Корпорацию трудящихся». В июне 1925 года выходит первый номер ежедневной газеты «Довор». В 1926 году основаны спортивное общество «Гапоэль», затем сеть распределителей сельскохозяйственной продукции «Тноува» и страховая компания «Гасне». Со временем «Гистадрут» проникает во все сферы экономической деятельности.

«Члены «Гистадрут», — скажет один писатель, посетивший Палестину несколько лет спустя, — производят продукты питания и распределяют их через свои собственные распределители; полученную прибыль они инвестируют в свои собственные банки, их лечат свои врачи, дети учатся в их школах… На самом деле буржуазное сионистское движение представляет для «Гистадрут» только один интерес: ей нужны деньги для выравнивания бюджета».

Загруженный работой в «Гистадрут» Бен-Гурион не уделяет достаточно внимания ни жене, ни детям, ни своей семье, оставшейся в Плоньске. Письма к отцу стали нерегулярны и редки. За исключением овдовевшей сестры Ципоры и ее детей, он наотрез отказывается помочь остальным эмигрировать в Палестину.

«Мое положение в этой стране таково, что для меня открыты двери любой официальной организации и на мою просьбу о трудоустройстве любой предлагаемой мной кандидатуры будет получен, благоприятный ответ. Именно поэтому я не использую свое влияние ради интересов моей семьи».

Виктор Грин сообщает сыну о своем решении эмигрировать в Палестину, куда приезжает в июле 1925 года. Он устраивается в Хайфе и долгие годы проработает там бухгалтером. Бен-Гурион справедливо замечает: «Я неспособен выполнить свой долг по отношению к жене и детям». В то время его семейная жизнь представляет собой странную смесь внимания и почтительности в редкие минуты пребывания дома и долгого отсутствия по делам «Гистадрут».

Почти половину времени он проводит за пределами Палестины, воспринимая каждую поездку как приключение. Как правило, он путешествует один, всегда просит товарищей забронировать для него в гостинице «недорогой, но просторный номер, чтобы я мог ходить по нему взад и вперед, как я это делаю у себя в кабинете». Все вечера в полном одиночестве он проводит за размышлениями, пишет. Большинство поездок посвящены консолидации сил, оказывающих поддержку движению палестинских трудящихся — евреев и неевреев. Он участвует в каждом конгрессе социалистов, налаживает контакты со всеми сионистско-социалистическими организациями, симпатизирующими палестинскому рабочему движению. С завидной настойчивостью он ездит с конгресса на конгресс, встречается с «центральными комитетами» и «рабочими группами», выступает с интервью в провинциальных еврейских газетах, старается помочь в решении проблем, возникших в той или иной забытой партийной секции, яростно спорит с соперниками, председательствует на ассамблеях, пишет сотни писем безликим политикам и терпит бесчисленные горькие разочарования. Медленно, шаг за шагом он движется вперед, лагерь его политических сторонников крепнет, несмотря на возражения, споры, конфликты и кризисы.

Даже в самые тяжелые годы экономического кризиса, когда всю страну охватила безработица, палестинские трудящиеся сохранили непоколебимую веру в свое руководство: к концу десятилетия «Гистадрут» занимает настолько прочное положение, что ее авторитет становится неоспоримым. Письма и выступления Бен-Гуриона полны уверенности и решительности, но прежде чем приступить к осуществлению последнего этапа плана — созданию всемирной организации, способной стать противовесом Конгрессу сионистов — ему необходимо слить воедино две палестинские социалистические партии.