Глава 12 Сде Бокер

Глава 12

Сде Бокер

Прежде чем уехать в киббуц, который он присмотрел в Негеве, Бен-Гурион передает бразды правления выбранному партией преемнику — Моше Шарету. Их дружба началась еще в начале века, и Шарет всегда бесконечно восхищался Бен-Гурионом:

«Ваше уважение является для меня моральной основой, — писал он ему в 1937 году. — Для меня вы не только старший товарищ по работе, не только лидер движения, за которое я готов отдать жизнь. Для меня вы человек, нравственное превосходство которого я оценил еще в годы моей юности… Меня бросает в дрожь при мысли о том, что бы стало со мной, не окажись вы рядом и не поведи вы меня за собой. Я хочу, чтобы вы знали, кем вы являетесь для меня и кем, я надеюсь, останетесь на всю жизнь».

Однако сам Бен-Гурион с самого начала не питал к Шарету аналогичных чувств. Он писал Пауле:

«Этот человек не провидец… Иногда он теряется в сложных ситуациях, не способен решать вопросы, требующие большого интеллектуального и морального мужества. Но он знает свое дело, у него множество талантов… и я полагаю, он знает, что нуждается в поводыре».

Шарет — человек иной закалки, чем Бен-Гурион. Он не обладает такой же сильной индивидуальностью и решительным характером, как его кумир. У него более умеренные и осторожные взгляды, чем у его старшего товарища, который стремится все упростить. Он придает большое значение печатному слову и устной речи и проявляет себя любезным там, где Бен-Гурион суров и резок, он сдержан тогда, когда другой — экстремист. Шарет не пренебрегает дерзкой «практикой свершившегося факта» — основой сионистской философии Старика, — но и не приступает к ней с несгибаемостью фанатика. Одно из самых известных высказываний Бен-Гуриона и комментарий Шарета по этому поводу служат прекрасной иллюстрацией того, как по-разному они понимают проблемы. Однажды в 1950 году Старик сказал ему: «Наше будущее зависит не от того, что говорят гоим (неевреи), а от того, что делают евреи!». Характерная реакция Шарета: «Совершенно верно. Но то, что делают гоим, тоже очень важно!».

Именно различие в оценке «что скажут гоим» лежит в основе частых несогласий, которые в 50-х годах мало-помалу отравят их отношения. Шарета волнуют решения ООН, осуждающие политику Израиля, и он отстаивает точку зрения, согласно которой «без резолюций ООН мы бы никогда не создали государства». Бен-Гурион, со своей стороны, утверждает, что «израильское государство обязано своим существованием только израильскому народу и его армии».

Разногласия весьма значительны, и разделяющая их пропасть будет становиться все больше и больше. С одной стороны, человек с жестким характером, подавляющей индивидуальностью, лидер, обладающий необычайной притягательной силой. Перед ним и против него другой — более слабый, не обладающий железной волей и даром лидерства, лишенный пророческого видения — словом, не имеющий все тех качеств, которые позволили Бен-Гуриону подняться на вершину; перед своим старшим товарищем он испытывает мучительное чувство неполноценности. Что касается Старика, то решив в 1953 году удалиться от дел, он с неудовольствием узнает о назначении Шарета своим преемником, и отношения между ними портятся.

На время долгого отпуска, который Бен-Гурион взял перед уходом в отставку, Моше Шарет заменяет его на посту премьер-министра, а обязанности министра обороны временно исполняет Пинхас Лавон. О своем намерении «на два года» отойти от власти Старик сообщает другим министрам Рабочей партии Израиля только 5 октября. Шарет, хотя и сомневается в целесообразности этого демарша, присоединяется к своим коллегам, которые пытаются заставить Старика отказаться от принятого им решения. Он ничуть не сомневается, что в новой должности его ждут большие разочарования. Сперва его разочарует новый министр обороны, которого всячески продвигал Бен-Гурион; потом возникнут нелады от несходства характеров с новым начальником главного штаба Моше Данном. По правде говоря, эти проблемы начались еще в период временного исполнения им обязанностей премьер-министра.

12 октября 1953 года проникшим с территории Иордании террористам удается проскользнуть незамеченными в израильскую деревню и забросать гранатами жилой дом, в результате чего погибают женщина и двое ее детей. Известие об этом вызывает в Израиле значительный резонанс, и руководящие круги приходят к убеждению, что эту акцию иорданцев нельзя оставить без ответа. В этот день Бен-Гурион вместе с заместителем министра обороны Пинхасом Лавоном, начальником главного штаба Мордехаем Маклефом и командующим маневрами Моше Даяном находится с инспекционным визитом на Севере, где проходят большие военные учения. Узнав о покушении, все четверо проводят импровизированную конференцию рядом со своим «джипом». Бен-Гурион, который юридически находится в отпуске (обязанности министра обороны временно исполняет Лавон), не принимает участия в дискуссии и ограничивается тем, что слушает выступающих.

Лавон, Маклеф и Даян решают провести репрессивную операцию — самую крупную из всех, проводимых ранее. Для этой цели они выбирают иорданскую деревню Кибия, которая является базой и убежищем террористов. План заключается в том, чтобы направленное туда подразделение взорвало несколько деревенских домов. Для придания этой акции большего устрашения предусматривается уничтожить примерно 10–12 иорданцев.

Для руководства проведением операции Моше Даян немедленно отправляется в штаб-квартиру. С самого начала этот рейд в Иорданию задумывается как акция мести за убитых женщину и детей, а также с целью продемонстрировать иорданцам, что отныне Израиль намерен прибегнуть к возмездию. Из штаб-квартиры приказы передаются командованию, которое выделяет группу парашютистов во главе с молодым майором Ариэлем Шароном.

Никто не интересуется мнением Моше Шарета, временно исполняющего обязанности премьер-министра, и Лавон ограничивается лишь случайным упоминанием о намеченной операции. В тот момент Шарет не ставит перед собой какой-либо задачи, но на следующий день, охваченный сомнениями, вызывает к себе Лавона и сообщает ему, что возражает против подобной акции, на что тот парирует: «Бен-Гурион с вами не согласен». Шарет пишет Старику письмо с просьбой вернуться и занять свою должность, «поскольку я не буду председательствовать на следующем воскресном заседании».

Именно в тот момент, когда Шарет пишет письмо, парашютисты и бойцы 101-го отряда готовятся к операции. Время «Ч» назначено на 21.30. Около 100 человек, несущих на себе 600 килограммов взрывчатки, подходят к Кибии и начинают штурм, убивая при этом 12 иорданцев, преимущественно солдат. Охваченные паникой жители покидают свои дома и в поисках убежища бегут в соседние деревни. Никто не препятствует их уходу из обезлюдевшего и погруженного в темноту поселка. Тишину нарушает лишь монотонная заунывная восточная мелодия, доносящаяся из покинутого дома, хозяин которого в спешке забыл выключить радио. На этом музыкальном фоне внезапно раздается целая серия взрывов. Парашютисты не осматривают дома, подлежащие уничтожению — заложив взрывчатку, они тут же переходят в другой. В одном из домов офицер-подрывник уже поджег бикфордов шнур, как вдруг услышал детский плач. Схватив прятавшуюся в углу девочку, он чудом успевает вывести ее из заминированного дома и отправить в ближайшую деревню.

Выполняя приказ, десантники и не подозревают, что совершают массовое убийство. Десятки женщин, стариков и детей спрятались в погребах, на чердаках или просто под кроватью. Парализованные страхом, они молчали, и никто из солдат не заметил их присутствия. В течение трех часов взрывы следовали один за другим, затем 101-й отряд вернулся на израильскую территорию. Было разрушено сорок пять домов. Вернувшись с задания, Ариэль Шарон представляет командованию рапорт, в котором указано число человеческих жертв — 10–12 человек, как и планировалось. В ответ Даян пишет записку: «Вы единственный!».

Чудовищная правда становится известна на следующий день, когда иорданцы возвращаются в деревню. Семьдесят трупов, среди которых десятки женщин и детей, нашли последний приют под обломками своих жилищ. Эта жестокость ужасает весь мир и вызывает серьезную тревогу в израильской армии. Моше Шарет потрясен. Не зная, чью сторону принять, главный штаб решает отказаться от коммюнике. Правительство и Кнессет сталкиваются с небывалым размахом протеста международной общественности и возмущением, которое это преступление вызвало у населения и правящих кругов Израиля. Черчилль направляет Бен-Гуриону послание с выражением самого сурового осуждения. Кабинет министров в полной растерянности.

18 октября Бен-Гурион возвращается из отпуска и председательствует на заседании Совета министров. На вопрос, знал ли он о готовящемся рейде в Кибии, он с невинным видом отвечает: «Я был в отпуске, и никто не спрашивал моего мнения на этот счет. Но если бы меня об этом спросили, я бы ответил: «Действуйте!». — «Формально Бен-Гурион был прав, — вынужден прокомментировать его ответ Мордехай Маклеф. — В это время Старик действительно был в отпуске, и хотя никто не спрашивал у него совета, он, конечно, был в курсе». Бен-Гурион добавляет: «Все, что я знаю об этой операции, мне рассказал временно исполняющий обязанности министра обороны, а именно: акция была проведена самими жителями приграничных деревень». По настоянию Бен-Гуриона в этом же ключе было составлено и официальное коммюнике, в котором подчеркивалось, что поселенцы действовали по собственной инициативе. Текст коммюнике был опубликован в Израиле и передан за рубежом. В отличие от Моше Шарета, Бен-Гурион убежден, что армия ни в коем случае не должна брать на себя ответственность за случившееся. Впоследствии он признается, что солгал и попытается оправдаться весьма своеобразным способом:

«Вы читали «Отверженных» Виктора Гюго? В этой книге описывается побег узника из тюрьмы. Чтобы уйти от преследования, он прячется в помещении, где в этот момент находится монахиня. Входит полицейский и спрашивает ее: «Вы не видели здесь беглого каторжника?». «Нет», — отвечает монахиня, и полицейский, поверив ее словам, уходит, не обыскав помещения. Что касается монахини, то, солгав, она не взяла греха на душу, поскольку ложь ее была во спасение человеческой жизни. Такая ложь измеряется совсем другой мерой».

Он убежден, что в определенных обстоятельствах ложь оправдана интересами государства. Но Моше Шарет удивлен таким отношением: «Я сказал своей жене Ципоре, что если бы меня поставили перед микрофоном и заставили лгать народу Израиля и всему миру, я бы немедленно подал в отставку».

Трагедия, случившаяся в Кибии, приводит армию к собственным выводам, и военные заявляют, что согласны проводить репрессивные рейды только на военных объектах. Но самым тяжелым последствием этой операции является очевидная несогласованность действий высшего руководства страны. Исполняющий в тот момент обязанности премьер-министра Шарет был отстранен от участия в разработке операции временно исполняющим обязанности министра обороны Лавоном, который доложил ему об этом только после случившегося.

Возможно, все это дало Бен-Гуриону, тайно поддерживавшему Лавона, предощущение того, что вскоре произойдет, и позволило осознать опасность, которую повлекут за собой малодушие и безволие Шарета. Как бы то ни было, 2 ноября он предлагает Центральному комитету Рабочей партии Израиля рассмотреть кандидатуру Леви Эшколя на пост премьер-министра и оставить портфель министра обороны Пинхасу Лавону, давая понять всем и каждому, что не настолько высоко ценит Шарета, чтобы доверить ему пост главы правительства. Через несколько часов эта новость облетает Израиль, и теперь вся страна знает, что Старик против Моше Шарета. Однако Эшколь отказывается от предложенной должности, и приверженцы Шарета начинают отстаивать своего лидера. Оказавшись в довольно щекотливом положении, Рабочая партия Израиля назначает комиссию из трех человек, которые буквально пропускают сквозь сито все кандидатуры и наконец убеждают Бен-Гуриона поддержать кандидатуру министра иностранных дел. Оставшиеся кандидаты берут самоотвод. Единственным, кто стоит до конца, оказывается Пинхас Лавон.

14 декабря 1953 года Паула и Давид Бен-Гурион покидают свой дом. Представители секретариата, солдаты военной полиции и работники службы безопасности грузят в машины мебель, узлы и чемоданы, посуду и домашнюю утварь, папки с документами и, конечно, сотни книг. Целая армия друзей и журналистов провожают Бен-Гуриона в Сде Бокер. Но как, только они уходят, Бен-Гурион срывает с себя галстук, снимает черный костюм и облачается в зимний мундир из плотной грубой ткани. Эта смена одежды символизирует смену образа жизни. Новый член киббуца начинает свой первый рабочий день и по воле случая ему поручено развозить навоз — именно то, с чего он начинал в Петах-Тикве сорок лет назад.

Ежедневно на его имя приходят в Сде Бокер десятки писем со всего мира и ни одно не остается без ответа. Каждый день он принимает посетителей (званых и незваных): делегации, частные лица, государственные деятели, журналисты, молодежные группы, которые отнимают время, отведенное на чтение, написание статей и просто на личные дела. Удивительно, как в таких условиях он успевает выполнять свою работу в киббуце.

К работе в киббуце он относится очень серьезно и с большой ответственностью, выполняя все порученные ему дела наравне с любым другим членом общины, просит, чтобы к нему обращались «Давид», а не «Бен-Гурион». Бывшему премьер-министру нравится жизнь в киббуце. Каждый вечер он подходит к висящей в общей столовой доске объявлений, чтобы узнать, что ему поручено на завтра. Начав с унавоживания и обработки земли, он вскоре понимает, что эта работа ему не по силам. Тогда ему поручают стеречь овец и заниматься маленькой метеорологической станцией.

Его состояние здоровья улучшается, он прекрасно себя чувствует. Лицо и руки покрылись загаром, он полон энергии и жизненных сил. От бессонницы не осталось и следа… В письмах многие израильтяне просят его вернуться и вновь взять в свои руки бразды правления государством, но он отвечает, что счастлив работать на земле. Одному жителю Тель-Авива он написал:

«Я счастлив и доволен тем, что еще способен работать в пустыне Негев и помогать чудесным молодым людям, которые взялись за тяжелый и великий труд по превращению пустыни в сады Эдема. Участвовать в этом предприятии — большая честь для меня… Это значит, что я могу помочь в строительстве страны не только стоя во главе правительства».

Однако полностью порвать с прошлым он не может. В Сде Бокер хлынул поток высокопоставленных гостей — министров, высших военных чинов, руководителей высокого ранга, политических деятелей, — и все они приходят за советом по разным вопросам внутренней или международной политики. Одной из причин этих визитов — и, вероятно, главной — является недостаточный авторитет Моше Шарета. Отсутствие Бен-Гуриона сказывается все сильнее, тем более, что положение в приграничных областях становится все хуже и хуже. Участились рейды с территории Иордании, повлекшие за собой человеческие жертвы. Самым ужасным стало убийство в Негеве одиннадцати пассажиров автобуса. Первые дни осени отмечены серией террористических актов на египетской границе — месте самых кровавых столкновений.

Ухудшению политической ситуации в стране способствуют и разногласия среди руководства государством. Шарет и Лавон расходятся по принципиальным вопросам: премьер-министр отстаивает политику умеренности, а министр обороны возглавляет приверженцев активных действий. К этому присоединяется личное соперничество, и с каждым днем отношения между министрами портятся все больше. И хотя начальник главного штаба Моше Даян и генеральный инспектор министерства обороны Шимон Перес — последователи Бен-Гуриона и известные активисты — поддерживают Лавона в вопросах безопасности и внешней политики, их отношения с ним остаются весьма натянутыми. Вскоре конфликты между Данном, Пересом, Лавоном и Шаретом принимают угрожающие масштабы. Частично это объясняется отсутствием Бен-Гуриона, но совершенно очевидно, что личностные качества Пинхаса Лавона играют в этом немаловажную роль.

Похоже, Бен-Гурион удовлетворен назначением своего ставленника на пост министра обороны, но коллеги явно обеспокоены некоторыми чертами его характера. Сорокадевятилетний Лавон отличается чрезвычайным сарказмом и не щадит никого. Заносчивый эгоист, он открыто презирает других руководителей. Еще до своего назначения временно исполняющим обязанности министра обороны он серьезно осложнил жизнь Шарету, отказавшись признать его авторитет; он ни в чем с ним не советовался и не давал себе труда хотя бы сообщать о последствиях принятых им решений. Акция в Кибии является наглядным тому примером. Руководитель стенографического отдела кабинета Цви-Меймон так описывает эту ситуацию:

«Горько видеть Шарета, не способного контролировать действия своих коллег по кабинету, но еще более мучительно наблюдать Лавона, который делает его жизнь просто невыносимой. Присутствие министров не мешает этому «дьяволу» вести свои сатанинские словесные маневры… Ничто не оправдывает бесконечные язвительные замечания, которые он позволяет себе делать премьер-министру».

Руководителей Рабочей партии Израиля сменяет бывший начальник генерального штаба, который также предостерегает Бен-Гуриона против Лавона. Старик задает ему вопрос без обиняков: «Почему вы не хотите Лавона?». Маклеф отвечает, что тот «не знает, как обращаться с солдатами» и добавляет: «Это опасный человек… Однажды он сказал мне, что неплохо было бы посеять раздор между американцами и иорданцами, организовав акции саботажа в Аммане». Впоследствии Маклеф вспомнит об этом совете как о прелюдии к «делу Лавона».

Лавон сам ставит свое положение под угрозу. Из-за невероятного цинизма и высокомерия от него отворачиваются самые близкие друзья. В конце июля 1954 года напряженность в кабинете министров нарастает. Многие руководители Рабочей партии Израиля, среди которых Эшколь, Голда Меир и Залман Аран, приезжают в Сде Бокер, чтобы рассказать Старику об ухудшении отношений между Шаретом и Лавоном. Бен-Гурион делает в своем дневнике лаконичную запись: «Я посоветовал Эшколю честно и откровенно поговорить с Пинхасом. Эшколь пообещал». Но о своем послании Лавону, которое должен был передать Эшколь, он не упоминает. Зато Нехемия Аргов, один из самых близких его сотрудников, опишет это так: «Эшколь сказал П. Л. [Пинхасу Лавону], что, по мнению Б. Г. [Бен-Гуриона], он не станет премьер-министром, и Бен-Гурион сказал, что никогда не поддерживал его».

В самом деле, Бен-Гурион больше не поддерживает своего протеже. Он никогда не верил в Шарета и теперь разочаровался в своем ставленнике. Тем не менее они останутся в хороших отношениях, но летом 1954 года Бен-Гурион осознает, что его преемники были не на высоте и что назначение Лавона было серьезной ошибкой с его стороны.

Две основные группировки, каждая из которых отстаивает собственный интерес, начинают активную кампанию за возвращение Бен-Гуриона к власти. С одной стороны, это «молодые»: многие из его соратников (в том числе Нехемия Аргов и Ицхак Навон) и люди, занимавшие высокие государственные посты в бытность его на посту министра обороны (Шимон Перес, Тэдди Коллек, Иехошуа Ариэли и Моше Даян). Члены этой группировки то в одиночку, то группами приезжают в Сде Бокер в надежде убедить Старика вернуться. Приезжают и старые товарищи по Рабочей партии Израиля, что его весьма удивляет. Он пишет в дневнике: «Они приехали просить меня вернуться», а затем добавляет со свойственным ему пылом: «Я не вернусь… Я приехал в Сде Бокер и здесь останусь». То же самое он говорит Залману Арану и Голде Меир.

В конце 1954 года ситуация в Израиле усугубляется: сильнейший международный прессинг, стычки на границах, колебания в выборе дальнейшей политики, потеря доверия к правительству, конфликты среди политического и военного руководства. Хуже всего то, что это происходит накануне всеобщих выборов, а твердая линия до сих пор не выработана. В это время на политической сцене поднимается занавес, и первый акт «дела Лавона» начинается.

Лето 1954 года. После отчаянной закулисной борьбы Гамаль Абдель Насер становится полноправным хозяином Египта. Стремясь не выпустить страну из западного лагеря, Соединенные Штаты оказали сильное давление на Великобританию, вынудив ее отвести свои войска из Египта. Вероятно, это было обговорено Черчиллем и Эйзенхауэром на встрече, состоявшейся 25–29 июня в Вашингтоне (англо-египетское соглашение будет подписано в конце июля). Израильское руководство обеспокоено скорым выводом английских войск с территории Египта, поскольку полагает, что их присутствие в зоне Суэцкого канала могло бы противодействовать возможным авантюристичным тенденциям нового режима. Следствием ухода англичан из страны может также явиться немедленный рост наступательного потенциала Египта, который унаследует аэродромы, военные объекты, склады оружия и боеприпасов, расположенные вдоль берега канала.

Некоторые израильские руководители готовы на все, лишь бы уговорить Великобританию не выводить войска из зоны канала. Узнав, что англо-египетские переговоры подходят к концу, Лавон вместе со своим старым другом, руководителем армейских секретных служб Биньямином Джибли решают провести тайную операцию с целью их саботажа, надеясь таким образом отменить вывод британских войск или, по крайней мере, задержать его.

Свою разведывательную сеть в Египте израильские спецслужбы начали создавать давно. В 1951 году тайный агент Абрахам Дар прибыл в Каир с британским паспортом на имя Джона Дарлинга. Выдавая себя за бизнесмена, он сформировал группу из молодых евреев — членов молодежного сионистского движения, которую разбил на две команды, разместив одну в Каире, а другую в Александрии. Руководители команд получили приемо-передающие радиостанции, позволяющие напрямую работать с Израилем.

В 1954 году Абрахама Дара сменил другой агент, которого члены разведывательной сети знают как «Роберта». Обладатель немецкого паспорта на имя Пауля Франка, он также выдает себя за бизнесмена. Его настоящее имя — Аври Элад. Уроженец Вены, он служил в «Пальмахе», где получил звание майора (и был разжалован за ограбление рефрижератора). Завербованный спецслужбами в 1953 году, он был восстановлен в звании и направлен в Германию, где получил паспорт на вымышленное имя, под которым и прибыл в Египет. Следом за ним был послан другой израильский офицер, также имеющий немецкий паспорт на имя Макса Беннета, торговца протезами, в задачу которого не входил прямой контакт с агентурой.

Поскольку уход англичан из зоны Суэцкого канала неизбежен, израильские спецслужбы предлагают организовать серию террористических актов, направленных против посольств западных держав и относящихся к ним служб, таких как библиотеки, культурные центры или консульства. Они полагали, что долю ответственности за случившееся британское правительство возложит либо на сами египетские власти, либо на националистическое экстремистское движение «Братьев мусульман». И в том, и в другом случае покушения доказали бы слабость и неспособность режима поддерживать порядок, что подорвало бы веру в возможность выполнения им взятых на себя обязательств. Следовательно, Великобритания будет вынуждена пересмотреть свой план вывода войск или вообще отменить его.

После такого отступления это предложение кажется удивительно наивным и опасным, а его авторы предстают людьми, чье незнание политических реалий достойно сожаления. Как только идея приняла конкретные формы, среди незначительного числа посвященных поднялся ропот возмущения. Но это предложение понравилось руководителю армейских спецслужб, который сразу же представил его на рассмотрение министру обороны. Идея пришлась по душе и ему, тем более, что напоминала акцию, которую он собирался провести в Иордании. Джибли не запрашивает у Лавона устных или письменных инструкций по этому поводу, вероятно, потому, что его согласие само собой разумеется. Впоследствии эта деталь приобретет огромное значение.

24 мая 1954 года агент № 2 израильских спецслужб приезжает в Париж для встречи с Аври Эладом. От имени Джибли он передает ему приказ вернуться в Египет и силами членов его группы подготовить покушения на египетские, английские и американские объекты в Каире и Александрии. Другие зашифрованные инструкции будут включены в программу новых кулинарных рецептов, которую радиостанция «Голос Израиля» транслирует для домохозяек.

25 июня Элад возвращается в Египет, и уже через несколько дней его агентура приступает к действию. 2 июля двое молодых людей из александрийской команды опускают пакеты с зажигательной смесью в абонентские ящики одного из почтовых отделений. 14 июля обе команды одновременно устанавливают самодельные зажигательные бомбы в американских библиотеках Каира и Александрии. Пожары незначительны, и их удается быстро погасить. 23 июля Элад отдает приказ взорвать в одно и то же время сразу пять объектов: два кинотеатра и привокзальную камеру хранения в Каире и два кинозала в Александрии. Вечером того же дня в кармане члена александрийской группы Филиппа Натансона, стоящего у входа в зал кинотеатра «Рио», досрочно взрывается зажигательная бомба, замаскированная под футляр для очков. Офицер службы безопасности замечает юношу, который корчится от боли, а из кармана его брюк валит густой дым. С помощью полицейских он гасит взрывное устройство и задерживает террориста. Этой же ночью арестованы и многие другие члены александрийской команды, а через несколько дней и вся группа, в том числе Макс Беннет, которого сразу помещают в камеру. Аври Элада тревожить не стали, хотя именно он является руководителем агентурной сети, и все следы ведут к нему. Спокойно, без спешки он сворачивает дела, продает машину и две недели спустя после начала арестов уезжает из Египта в Европу..

Этим же вечером новость о первых арестах становится известна начальнику израильских спецслужб, который оказывается в весьма щекотливой ситуации: успешное завершение акции прибавило бы ему весу в глазах министра обороны, но теперь, когда операция провалилась, за все последствия придется отвечать ему одному. Правда, министр в принципе одобрил готовящиеся покушения, но четко сформулированного приказа к исполнению не последовало. Не говоря о том, что террористические акты уже совершены и исполнители арестованы, Джибли предлагает Лавону перейти к действию. Лавон соглашается, не подозревая об обратной реакции.

25 июля арабские средства массовой информации разносят весть о том, что при попытке поджечь кинотеатры задержаны члены подпольной сионистской организации, которые, вероятно, несут ответственность за покушения в американских библиотеках. Тогда Джибли направляет Лавону служебную записку, в которой сообщает, что «наши люди» попали в число арестованных в Александрии. Министр обороны понимает, о чем идет речь и делает пометку: операция провалилась, но любая подпольная деятельность сопряжена с риском. Через две недели, 8 августа, Джибли представляет подробный отчет о задержании агентурной группы египетской полицией. Лавон считает, что дело закрыто.

24 августа Моше Даян, недавно вернувшийся из-за границы, приезжает в Сде Бокер. Бен-Гурион записывает в дневнике:

«Он рассказал мне о поразительном приказе Пинхаса Лавона — во время его [Даяна] отсутствия — о проведении операции в Египте, которая провалилась (они должны были это предвидеть!). Какая преступная безответственность!».

Бен-Гурион впервые услышал о покушениях, и его реакция на действия Лавона была однозначной. Но до середины октября он, вероятно, никому об этом не говорил. В день своего 68-летия он решает довериться Нехемии Аргову.

«Впервые я говорил со Стариком на ужасную тему, имя которой — Лавон, — пишет Аргов. — Старик подверг анализу египетский вопрос: «Не пристало министру обороны заниматься этим. По какому праву он позволил себе принимать решения и действовать в сфере, целиком и полностью относящейся к политике?».

С октября 1954 года Бен-Гурион считал, что ответственность за провал операции в Египте лежит на Лавоне.

Второй акт пьесы начался 11 декабря. В этот день в Каире состоялось первое судебное заседание по делу «сионистских агентов». Это событие вызвало бурю в Израиле, где все газеты были полны сообщениями из Египта. Читая прессу, министр обороны был поражен, узнав, что покушения состоялись до того, как был отдан приказ. Вызванный срочным порядком начальник спецслужб подтвердил, что его собеседник дал «добро» во время встречи, состоявшейся 16 июля. Это была вопиющая ложь, поскольку Лавон дал согласие на проведение операции только 23 июля; но Гибли, стремясь уйти от ответственности, стал поддерживать версию о том, что получил приказ на неделю раньше. Министр сверился с записями в своем ежедневнике и подтвердил, что в тот день не встречался с Джибли. Но он на этом не остановился и в надежде упрочить свою позицию решает тоже прибегнуть к лжи, утверждая, что виделся с начальником спецслужб только 31 июля — через неделю после ареста подпольной организации; таким образом, Джибли не мог получить его согласия раньше этой даты.

Но эта вторая ложь была не более правдоподобна, чем первая, поскольку в одной из папок министерства обороны обнаружат написанную от руки записку от 26 июля, в которой Джибли сообщал министру, что «наши люди» были арестованы в Александрии. С этой минуты Лавон избрал другую тактику и стал полностью отрицать, что давал приказ приступить к операции и что вообще когда-либо ее одобрял. Он даже попросил Шарета назначить комиссию по расследованию, на что премьер-министр согласился.

Комиссия, в состав которой входят бывший начальник штаба Яаков Дори и член Верховного суда Ицхак Ольшан, хочет выслушать объяснения Аври Элада, который находится в Европе и чьи свидетельские показания могли бы представлять прямую угрозу начальнику спецслужб: в самом деле, скажи он правду, тут же вскроется, что приказ о подготовке покушений он получил еще в то время, когда был в Европе (в мае — июне), то есть задолго до роковой беседы Джибли с Лавоном. Чтобы избежать этой опасности, Мордехай Бен-Цур, верный заместитель начальника спецслужб, передает Эладу конфиденциальное письмо, куда вложены записки Джибли и его самого, а также предупреждает о том, что его вскоре вызовут в качестве свидетеля по «египетскому делу». Он приказывает ему не только отрицать участие в организации терактов на почте и в американских библиотеках 2 и 14 июля, но и переделать записки и доклады так, чтобы они соответствовали этой версии событий. Таким образом, он подстрекает агента засвидетельствовать, что операция была санкционирована не раньше 16 июля — в день, когда Джибли получил от Лавона разрешение на проведение покушений. Элад возвращается в Израиль, где прямо в аэропорту сотрудники Джибли разъясняют ему, как следует давать показания перед комиссией Ольшана — Дори и подготавливают к разговору с Даяном и Лавоном. В полном соответствии с инструкциями своего начальства Элад дает ложные свидетельские показания.

Заявления Элада приобретают чрезвычайную важность по другой причине. Во время проведения египетской операции Джибли, желая ввести в курс дела Моше Даяна, находящегося с официальным визитом в США, отправил ему письмо, датированное 19 июля 1954 года, которое начальник генерального штаба порвал. Лица, продолжившие впоследствии расследование этого дела, станут уверять, что копия этого письма, фигурирующая в документах спецслужб, является фальшивкой, сфабрикованной по распоряжению Джибли. Стремясь дискредитировать версию Джибли и подтвердить лжесвидетельство Элада, секретарша перепечатала письмо и добавила в абзац, где говорилось о совершении покушений, слова «по приказу Лавона».

Судебный процесс в Каире вызвал в Израиле бурю эмоций. Накануне первого заседания проживающий в Египте еврей по имени Кармонах покончил с собой (по другой версии он был до смерти избит египетской полицией). 21 декабря в тюремной камере сводит счеты с жизнью Макс Беннет. Находящаяся в числе обвиняемых молодая женщина совершает две попытки суицида. Немногие догадываются о том, что декабрь 1954 и январь 1955 годов оборачиваются для израильских руководителей настоящим кошмаром. С одной стороны, они разворачивают перед иностранными державами обреченную на провал кампанию, пытаясь спасти обвиняемых в Каире; с другой стороны, комиссия Ольшана — Дори раскрывает чудовищное переплетение лжи, интриг и антагонизма в среде высших чинов министерства обороны.

Лавон возлагает большие надежды на комиссию, но быстро расстается со своими иллюзиями, увидев, что все свидетели, за одним исключением, настроены против него. Он понимает, что руководители спецслужб фальсифицировали вещественные доказательства и оказали давление на свидетелей. Находясь в нарастающем нервном напряжении, он теряет хладнокровие и по секрету сообщает одному из своих верных друзей, что Даян и Перес «организовали заговор с целью его устранения из общественной жизни» и что «поскольку ему не удается доказать свою невиновность в Каирском деле, он покончит с собой». В последующие дни он неоднократно подтверждает свои намерения, что производит большое впечатление на других руководителей Рабочей партии Израиля.

Заседания комиссии проходят в обстановке полной секретности и длятся десять дней. Информированный о ходе событий Шарет убежден, что Лавон будет признан виновным. Однако выводы, представленные комиссией 13 января, весьма неопределенны:

«Мы не получили бесспорных доказательств того, что начальник армейских спецслужб не получал указанных приказов министра обороны. В то же время мы не убеждены, что министр обороны отдавал приказы, которые ему приписываются».

Ознакомившись с этим двусмысленным текстом, Шарет начинает опасаться реакции министра обороны. И страхи эти небезосновательны. 18 января Лавон, вне себя от гнева, врывается в его кабинет: «Я стал свидетелем слепой ярости», — отмечает Шарет. Лавон возмущайся выводами комиссии («Лживый документ, вопиющая несправедливость», — кричит он), грубо критикует ее членов и заявляет премьер-министру, что будет требовать парламентского расследования. Ошеломленный Шарет пытается опровергнуть его обвинения, напоминает, как тот был доволен составом комиссии и обращает его внимание на тот факт, что обращение за помощью в парламент было бы эквивалентно выставлению дела на всеобщее обозрение. «В определенных условиях, — отвечает Лавон, — человека уже не волнует реакция общественности».

Все более и более обеспокоенный Шарет созывает своих друзей по Рабочей партии Израиля, большинство из которых осуждает Лавона. Только Эшколь выступает против его исключения из правительства и призывает Шарета «сделать все возможное и остановиться, пока не поздно». Все помнят об угрозе Лавона покончить с собой и, возможно, именно в этом кроется объяснение того, почему руководители Рабочей партии Израиля никак не придут к однозначному решению. Отчаявшись, они отправляются за советом к Бен-Гуриону. На этой стадии «Дело Лавона» и все, что с ним связано, тщательно засекречено Израилем. Министры, не принадлежащие к Рабочей партии Израиля, равно как и члены Кнессета, даже не подозревают, что происходит в верхах.

Однако 27 января 1955 года военный трибунал города Каира выносит приговор: двое оправданы за недостатком улик, шестеро приговорены к длительным срокам тюремного заключения (от семи лет до пожизненного заключения), двое — Шмуэль Азар и доктор Моше Марзук — приговорены к смертной казни. Со всего мира поступают прошения о помиловании. Государственные и политические деятели, высокопоставленные священнослужители и представители интеллигенции ходатайствуют перед египетскими властями, но все напрасно. 31 января двое приговоренных к смерти казнены через повешение во дворе каирской тюрьмы.

1 февраля делегация представителей «высшего ранга» приезжает в Сде Бокер. Мнение Бен-Гуриона выражено четко и ясно: «Лавон должен уйти!». Вечером об этой встрече узнает некое заинтересованное лицо, и на следующее утро одна из газет сообщает, что в Сде Бокер прошли консультации по вопросу о «внутренних перестановках в составе кабинета министров — членов Рабочей партии Израиля». Это тяжелый удар для Лавона, и он подает Шарету заявление об отставке. Можно было подумать, что выход из критической ситуации найден, если бы в заявлении Лавона не было одного маленького абзаца:

«Я оставляю за собой право сообщить партии, а также комиссии Кнессета по иностранным делам и обороне о причинах моей отставки. Я не намерен публично брать на себя ответственность за египетское дело, и никакая партийная дисциплина не заставит меня сделать обратное».

Руководители Рабочей партии Израиля, намеревавшиеся не предавать это дело огласке, пересматривают свою позицию и просят Лавона остаться. Именно на это он и рассчитывал; теперь он считает свою позицию достаточной крепкой, чтобы открыто заявить о требованиях, которые он выставил Шарету еще во время работы комиссии: отставка Шимона Переса и Биньямина Джибли, радикальная реформа министерства обороны.

Чтобы его успокоить, Шарет готов на любые уступки. 11 февраля без ведома начальника главного штаба он вызывает к себе Джибли. Рассказывает Нехемия Аргов:

«Премьер-министр сказал ему, что совершенно ясно, что Биньямин [Джибли] не совершал этих действий [в Египте] без соответствующего приказа, но что он должен был не допустить его выполнения, даже если бы приказ исходил от самого министра обороны, и что он соответственно был вынужден снять с себя обязанности начальника секретного отдела. Биньямин был поражен. Он пробормотал что-то невнятное, повторяя, что это несправедливо. Если его снимут с должности, он расскажет всем о причинах своего увольнения и не уйдет в отставку по собственному желанию. Премьер-министр вызвал начальника главного штабы Даяна… и сказал ему, что единственным условием, при котором Лавон согласен остаться на посту, является немедленная отставка Биньямина и Шимона Переса. Значит, Джибли должен уйти. Начальник генерального штаба говорит Шарету: «Пять евреев пришли к выводу, что должен уйти Лавон. Это Шарет, Дори, Ольшан, Саул Авигур и Бен-Гурион. Они признали, что имя Лавона связано с бедой. Но вместо того чтобы тихо смотать удочки, он требует невинных жертв. Как можно это оправдать? Если иного выхода нет и мы решаем, что Лавон остается, то это возможно только при одном условии: восстановить статус-кво везде. И никаких уступок Лавону. Не нравится — пусть уходит. Ни о каких уступках не может быть и речи. И если мне прикажут взять на себя решение об увольнении Биньямина [Джибли], то я приказу не подчинюсь».

Выслушав эту тираду, Шарет вынужден отступить: он отменяет свое приглашение Пересу явиться к нему в кабинет и решает ничего не предпринимать. Никого не заставят уйти в отставку. Теперь Лавон приперт к стене. 17 февраля он заявляет о своей решительной отставке. В этот день Бен-Гурион записывает в своем черном блокноте:

«Это был «белый день», если о дне можно сказать так же, как о «белой ночи». В восемь часов утра приехал Нехемия [Аргов]. Моше [Шарет] попросил его как можно быстрее встретиться со мной и сказать, что Пинхас Лавон по-прежнему хочет уйти в отставку и представить свои доводы в Совет министров и комиссию по иностранным делам [и обороне]. Саул [Авигур] отказывается занять эту должность (другой кандидатуры нет)».

Визитеры идут один за другим. Бен-Гурион пишет:

«Уход Лавона очевиден, но нет никого, кто занял бы его место. Они уговаривают меня. Я не выдержал и решил, что должен уступить их настояниям и вернуться на пост министра обороны. Оборона и армия важнее всего».

Новость о возвращении Старика была воспринята с восторгом. Последний информационный бюллетень сообщил, что Бен-Гурион вернулся в правительство с портфелем министра обороны. Моше Шарет отправил в Сде Бокер теплую телеграмму:

«Я восхищаюсь вашим решением как примером гражданственности и свидетельством глубокого товарищеского отношения к нам. Я понимаю масштаб приносимой вами жертвы. Пусть восторг армии и нации послужит вам утешением. Буду у вас в воскресенье, после заседания Совета министров. Крепитесь! Моше».