24. ЛАГЕРНЫЙ УКЛАД

24. ЛАГЕРНЫЙ УКЛАД

Уклад жизни в лётном лагере был несколько иным, нежели в училище. Здесь и требования к уставной жизни были менее строгими, да и сам распорядок дня значительно отличался в более благоприятную сторону. В том числе и с точки зрения медицинских требований, которые должны были неукоснительно соблюдаться. Курсанту даже предоставлялся отдых перед лётным днём. Да и сама курсантская жизнь в учебном плане видоизменялась и становилась подобной жизни настоящих лётчиков. Конечно, существовали ограничения, но это была уже не та жизнь курсантов, что велась в учебных классах и казармах училища. Здесь мы увидели то, что нас ожидает в будущем. Атмосфера была более раскованной, между инструкторами и курсантами возникли тёплые, почти товарищеские отношения. Иногда нас называли по именам. А если случайно не отдавал честь, тебе не влепляли наряды вне очереди, а советовали быть повнимательнее. Более человеческие отношения накладывали отпечаток и на общий нравственный климат.

У нас стало больше свободного времени для спортивных игр и занятий. Но поскольку культурная жизнь лагеря была не особенно многоцветной (кинотеатр представлял собой несколько скамеек и четыре простыни, сшитые и натянутые на двух шестах), то мы вынуждены были сами её раскрашивать. Соревнования, которые мы проводили с местными спортивными клубами районных центров, воспринимались положительно нашим командованием: ничего другого оно нам предложить не могло. Думаю, и мы вносили свой вклад в небогатую на события культурную жизнь городка Рассказово.

Много местных болельщиков собирал, например, футбол. У нас сложилась очень сильная команда (она занимала потом в училище первое место). Нас не могли обыграть самые сильные футболисты-старшекурсники. В то время я сам очень много забивал. Но ещё более грозным для соперников был наш дуэт с Валерой Хренниковым. Мы понимали друг друга с полуслова. Валера имел отличные скоростные качества, великолепные удары с обеих ног. У него были оригинальные финты и прекрасная стартовая скорость. А я хорошо разыгрывал, у меня тоже было достаточное чутьё на голы и неплохо поставленный удар. Порой мы с ним слишком увлекались, забывая о других, но нам нравилось вдвоём обыгрывать чуть ли не полкоманды соперника. В центре обороны у нас стоял Владимир Кондратенко, с которым мы учились в одном экипаже. Володя выглядел по сравнению с нами — пацанами — поистине былинным богатырём. Рост — метр восемьдесят три, крутые плечи, мощные руки. Он был на три года старше нас — вполне сформировавшийся мужчина, и стоял в защите, как непроходимая скала.

А наш с Валерой тандем зарекомендовал себя так, что нередко нас просили сыграть в местной команде, когда она встречалась с футбольными коллективами других райцентров. Нас двоих брали в местные «турне» по Тамбовщине. Это было как бы временным возвращением на гражданку. Нам приносили рубашки и брюки, и в таком виде мы покидали лагерь, представляясь организаторам соревнований работниками местной автобазы или прядильной фабрики, водителями автоколонны или сотрудниками горсовета.

Подобная ситуация весьма нас забавляла. А то, что нас привлекали для игры в футбол взрослые команды, нам очень импонировало. И мы старались играть за них в полную силу, забивая обычно несколько голов за каждый матч, что приводило в восторг местную публику. Однажды, когда мы в составе районной команды выиграли очередной кубок, всех её членов наградили премиями — двухнедельными путёвками на Чёрное море. Наградили и нас. Мы, безусловно, понимали всю глупость подобной благодарности, так как воспользоваться ею не могли. Но тем не менее нам было приятно ощутить себя как бы профессионалами, которые заработали себе вот эти путёвки, да ещё денежные премии в придачу. Но денежную премию мы тоже не взяли, посчитав, что это нехорошо. И нам дали несколько бутылок вина и консервы, которые мы привезли тайком в лагерь.

По нашим меркам, мы жили как короли. В субботу и воскресенье были кинофильмы и танцы, на которые приходила вся деревенская округа. Других культурных мероприятий не было, да и не могло быть при тогдашнем уровне жизни районных центров. Особое удовольствие мы получали, купаясь в речке или озере. Это случалось редко, но дни, когда подобное происходило, становились настоящим праздником.

Из всех аэродромов, с которых я летал в училище, Рассказовский был самым живописным. Кругом стояли симпатичные деревушки. Сверху они казались ещё уютнее и краше. Сам городок Рассказово, хотя был небольшим и пыльным, сверху тоже казался довольно привлекательным, весь укрытый зеленью. Рядом поднимались стройные леса, блестели извилистые речушки. От лагеря они, правда, находились далеко, и ни одного хорошего водоёма рядом с нами не было. А воду нам привозили в цистернах, её в лагере всё время не хватало. Но это было, пожалуй, единственным недостатком нашей рассказовской жизни. Природа с высоты полёта казалась нам удивительной и неповторимой.

Особенно мне запомнились милые церквушки. Ведь что есть церковь? С обычной точки зрения — храм или, как тогда выражались, культовое здание. А с точки зрения авиации церковь воспринималась как центр пилотажной зоны. В инструкции было сказано: войти в зону, найти её центр и уже отсюда начинать пилотирование. И я до сих помню прекрасную голубую церковь в деревне Бондари. Не знаю, как она выглядела с земли, но с воздуха казалась великолепной. Тогда, к сожалению, было не принято проводить экскурсии в храмы. Наверное, после посещения того же Бондаринского храма или чудесного Шереметьевского дворца мы не только стали бы лучше ориентироваться в воздухе относительно этих населённых пунктов, но и обогатились бы духовно. Знание истории того края, над которым мы летали, было бы тоже небесполезным…

Конец обучения приходился на последние дни сентября. Мы уже летали строем, и как говорил один замкомэска:

— Ну что, девки уже говорят: «Ребята начинают кучей летать — значит, скоро разъедутся обратно по своим местам».

Полёты строем были венцом нашей лётной программы. И мы готовились к эвакуации в родные пенаты — в училище. Помню, как приехали в Тамбов после лагеря. Мы были уже совершенно другими. У нас были другие командиры. Мы увидели своих бывших — пехотных, и теперь почувствовали от них некоторую независимость. Да и они смотрели на нас уже несколько по-иному, уважая за то, что многие из нас научились летать. Вообще, интересно, наверное, было наблюдать нас со стороны. Обветренные и загорелые лица. Форма на нас выцвела. И чувствовалось по всему, что это уже не первогодки, а так называемые «старики».

Да, мы стали «стариками». К тому же нам ещё и повезло. В середине лётной подготовки до нас дошла весть, о которой я уже говорил. Наш курс делают экспериментальным, и мы будем летать на реактивных самолётах со второго курса, а не с третьего или четвёртого, как все остальные. И нас должны довести до уровня лётчиков второго класса. В связи с этим в лётную программу нашего обучения на «Яках» нам добавили по 20 часов. От этого наша лётная подготовка стала выше, чем у остальных курсов. Однако обучение по экспериментальной программе налагало на нас и менее приятные обязанности по более плотному изучению предметов общеобразовательной программы.

Курс нашей инженерной и лётной подготовки получался более спрессованным. И чтобы войти в эту спрессованную программу, мы были вынуждены наряду с изучением аэродинамики и динамики реактивных самолётов изучать и другие, менее интересные курсы. Этот уплотнённый график привёл к тому, что вместо шести часов лекций и практических занятий в день приходилось заниматься по 10, а иногда и по 12 часов. При таком плотном расписании времени на самоподготовку оставалось крайне мало, поэтому усвоение многих предметов было недостаточно глубоким. Преподаватели понимали наши судорожные попытки объять необъятное, но нам от этого, по крупному счёту, легче не становилось. И мы были прилично измотаны. В таком ритме пришлось работать примерно до апреля, успевая иногда по выходным отвлекаться на некоторые спортивные соревнования. Я до сих пор удивляюсь, как мы успевали заниматься спортом! В тот период и произошло приснопамятное происшествие, одним из главных персонажей которого стал я. Это было первое групповое выступление против злоупотреблений, творившихся в армии.