«Прекратите писать вашего мерзкого Чонкина!»
«Прекратите писать вашего мерзкого Чонкина!»
В семьдесят каком-то году, давая интервью немецкой газете «Ди цайт», я назвал себя «диссидентом поневоле». В самом деле, у меня не было никакого желания становиться политическим борцом. Подписав несколько писем в защиту жертв советского режима, я готов был на этом остановиться. На какое-то время замолчал, вел себя тихо, на жизнь зарабатывал текстами, которые сочинял под чужими фамилиями. Но власть в лице начальства Союза писателей, партийных органов и КГБ меня в покое не оставляла.
Во время разбора моего персонального дела выживший из ума романист Георгий Березко топал ногами и кричал: «Прекратите писать вашего мерзкого Чонкина!» На другом подобном заседании прозаик Виктор Тельпугов требовал передать мое дело компетентным органам для вынесения мне сурового наказания. Партийная дама Алла Шапошникова говорила: «Мы его уморим голодом! Мы знаем, что он пишет под чужими фамилиями, но мы и до этого доберемся!» Полковник КГБ и чиновник Госкомиздата Сергей Сергеевич Иванько, который мог не только зарезать любую книгу в любом издательстве, но и сжить автора со свету, думал, что мне можно показать кулак — и отнять квартиру. Когда я иваньковского кулака не испугался, друг Иванько, некто Чихвишвили, передал мне обещание Сергея Сергеевича: «он (то есть я) сдохнет в подвалах КГБ». О перипетиях моего вселения в двухкомнатную квартиру в писательском доме, на которую также претендовал Сергей Сергеевич, рассказано мною в повести «Иванькиада». Между прочим, как выяснили мои друзья, так же, как и я, выдворенные из страны, Сергей Сергеевич осел в Соединенных Штатах, в штате Мэриленд, поселившись в уютном особнячке под самым боком у Белого дома.
В конце концов, все эти люди довели меня, мирного и уступчивого человека, до мысли, что никакого сосуществования с властью у меня не получится, разумные компромиссы с ней невозможны, а к неразумным я не готов.
И тогда я сказал сам себе, что право оставаться тем, кто я есть — мирным, уступчивым, покладистым, но в определенных обстоятельствах и упрямым, имеющим свое представление о совести, чести, достоинстве, о ни от кого и ни от чего не зависящих собственных литературных намерениях, замыслах и способе их воплощения, — право на все это буду защищать любой ценой. Даже свою жизнь включу в эту цену.