Тучи над Германией сгущались

Обстановка во взаимоотношениях между союзниками по антигитлеровской коалиции становилась заметно сложнее. Западные державы на всех парах отходили от Потсдамских решений. Тучи, омрачавшие мир, сгущались тем сильнее, чем быстрее и успешнее шли социально-демократические реформы в Советской зоне оккупации. На Западе тянули старую волынку: во всем повинны русские. Они стремятся перенести свое в Германию. Они не понимали того, чего им не дано понять. Им казалось, что все делается по мановению жезла победителей, а русские своего жезла не поднимают. И реформы в Восточной Германии их безмерно раздражали.

В этом нет ничего удивительного. Хотя на первый взгляд было странно. Вроде бы совсем недавно совместно боролись против фашистской Германии, вроде бы ясно договорились с корнем вырвать все источники германского милитаризма и фашизма, вроде бы лидеры США и Англии усердно говорили, что они вместе с союзниками сделают все, чтобы Германия больше не угрожала своим соседям разрушительными войнами, будто бы они клялись верности этим непреложным истинам, ради которых они втянулись в эту войну. Что же случилось спустя менее чем полгода после войны, что представители западных держав стали действовать терпимо против германского милитаризма и так снисходительно против германского фашизма? У простого человека, которому дороги интересы своей безопасности, своей родины, создавалось впечатление, что они перестали быть союзниками, или, что более вероятно, не были ими, или были только по расчету. Было им выгодно, они били себя в грудь, как самые преданные друзья до гроба, наступила пора, когда они почувствовали, что дальше в друзьях они ходить не желают. Раньше думали, что в войне русские ослабнут, и они, как «друзья», будут диктовать свои условия мира, а получилось наоборот. Условия мира приняты под давлением объективных обстоятельств советские. Они думали, что Советская армия придет к победе ослабленной, ан произошло прямо наоборот. Потсдамские решения, которые они вынуждены были подписать, но исполнять, проводить их в жизнь, хоть они и вполне гарантировали искоренение германского милитаризма, они не желали. Им это было и невыгодно, и опасно. То, что они увидели в результате победы и в результате первых шагов немецкого народа в Советской зоне, повергло их в панику. Поэтому-то они на всех парах отходили от политики, согласованной в Потсдаме.

В конце 1946 года была намечена так называемая «Бизония», потом «Тризония», а спустя три года на картах, расчерченных американцами, была предопределена расколотая Германия. Что поражало удивленную Европу — повсеместно рассыпали бисер покоя. «Мы не стремимся к расколу! Все это делается с целью, продиктованной экономическими соображениями». Но и от этих идиллических песен несло вонючим сепаратизмом. Германия обречена. В ход пошли господа с засученными рукавами, которым было поручено снимать голову с единой Германии. Все это просачивалось в массы. В одном месте Даллес в раздражении крикнет, что «нет возврата к Тегерану и Ялте», то появится директива правительства США генералу Клею о разделе Германии. При этом делалось это не потому, что какой-то ловкий журналист все выболтал, нет. «Утечка секретов» организовывалась так же, как организуется сам раскол, постепенно, так как надо было подготовить почву для раскола.

Одновременно те же средства информации настойчиво проповедовали, что советская политика в Восточной Германии вот-вот провалится и все вернется на круги своя. Они распространялись по этому поводу тем сильнее, чем настойчивее немецкий народ, ставший хозяином своей судьбы, становился реальным фактором политики.

В конце 1945 года и в начале 1946 года в провинцию стали часто приезжать всякого рода «гости». То завернет всемирная — не шутите, всемирная профсоюзная делегация для изучения положения с выполнением принципов демократии, то налетит стая журналистов все с той же целью. Выяснить, действительно ли все это делают сами немцы, нет ли где-нибудь такой щели, через которую можно было бы подсмотреть, не торчит ли где-либо дуло пистолета какого-нибудь советского генерала, наставленного на бедного немецкого президента провинции при подписании декрета о разделе помещичьей земли среди немецкой бедноты.

Об одном таком налете следует напомнить. Дело было в Галле в ноябре 1945 года. Неожиданно появилась большая группа журналистов США, Англии, Франции и каких-то других стран. Я их любезно принял у себя в квартире. Час был поздний. Журналисты засыпали вопросами. Все настойчиво требовали подробных и точных сведений о земельной реформе, сколько помещиков лишено земли, кто получил землю, нет ли опасности, что Германия останется без продовольствия в силу того, что бедняки, получившие землю, не станут ее обрабатывать. Можно ли обеспечить всех семенами, инвентарем. А в конце не вытерпели и спросили: «Реальна ли сама затея? Жили же до сих пор немцы, и пускай бы себе жили».

— Дело в том, господа, что мы имеем дело с народом, который не желает жить по-старому, как было. И как вы советуете ему жить? А если он не желает так жить? Тогда как поступить? Как поступили в Западных зонах? Надели на народ намордник? Нет, мы так не поступим. Мы не скрываем, что реформы, которые проводят немцы, вполне укладываются в рамки Потсдамской конференции и потому близки нам. Мы находимся здесь не для того, чтобы мешать разрешению немцами вековых вопросов его истории. То, что они сегодня делают, если серьезно посмотреть в суть германской истории, то все это должно было бы произойти еще в 1848 году. И не народ виновен в том, что так долго задержалось решение этих вопросов.

Я прекрасно понимал, что эти слова проносятся мимо образованных ушей журналистов, не трогая их. Беседа закончилась. Журналисты разъехались по галльским квартирам. Они знали, куда приехали и где можно было найти перлы для очередной информации своих газет.

Рано утром позвонили о взрыве эшелона со взрывчаткой, стоящего недалеко от одного городишки. В этом случае долг повелевал на лету отдать распоряжения, вызвать на место происшествия нужных людей и на всех скоростях мчаться к месту катастрофы. Приехали. Это случилось, насколько помнится, около небольшого городка Куерфурта. На крутом изгибе железнодорожного полотна стояло несколько вагонов. Видимо, в одном из них находились взрывчатые материалы. И они-то взлетели на воздух. Взрыв был такой силы, что в городке, покрытом красной черепицей, не осталось уцелевшей ни одной крыши. Полотно было настолько скручено, что рельсы кольцами были подняты от полотна дороги. Но, что удивительно, в самом небольшом удалении находился склад боеприпасов гитлеровской армии, и его ни взрыв, ни детонирующая волна не коснулись. Возникло предположение, что все же под состав был подложен большой заряд тола.

К месту происшествия явились военные специалисты, среди них мой хороший сослуживец, командир 70-й гвардейской дивизии генерал Горишный. Мы с ним вместе отшагали в войне от Пинска до Эльбы. Это был прекрасный командир, удивительный товарищ, любимец солдат, необыкновенной храбрости человек-воин. Еще в Германии он был назначен командиром корпуса и убыл в Советский Союз. Он был тоже того мнения, что состав товарных вагонов был взорван. В тот раз мы совершили одну коллективную глупость. Все мы пошли к тому разоренному складу боеприпасов, о котором говорилось выше. Склад представлял собой нагромождение морских торпед. Мы видели их во время боев на Одере. Они испытывались там, в одном лесном озере, гитлеровским командованием. Это были торпеды, которые при своем движении в воде не давали пузырькового следа, и наблюдать их с корабля, на который они были направлены, не представлялось возможным. Тут же были разбросаны самые различные артиллерийские пороха, от «ленточных» до «вермишели», было колоссальное нагромождение снарядов больших калибров и многое другое. И мы вышагивали по территории, буквально устланной такими порохами. Случись искра от простого трения о металлические детали, разбросанные там же, и… новая комиссия разбиралась бы, как все это произошло.

Все это находилось в районе расположения 70-й гвардейской стрелковой дивизии. И комдив спокойно шагал с нами вместе по хаотически разбросанной взрывчатке. Кто-то стал упрекать генерала Горишного. А он был человеком удивительно спокойным, внешне, конечно. Молчание. Потом, как сговорились, все вместе рассмеялись. Ведь неосторожный шаг мог бы оставить без ответа и этот вопрос, и это расследование. Посмеялись. А Горишный и говорит:

— Будь на нашем месте солдаты, мы бы их обязательно посадили на гауптвахту.

— Кто начал первым? — спросил кто-то.

Все свалили на заместителя командующего армией, начальника СВА провинции.

Горишный заключил:

— Правильно! Во-первых, его тут некому посадить на гауптвахту, а во-вторых, он по гражданским делам начальник, и к этому делу вроде бы отнесся неквалифицированно.

Смеялись, но горечь досады терзала грудь. Наперед-то надо бы быть умнее.