Из дневника («Гремит и гулко прорезает ночь…»)

Гремит и гулко прорезает ночь

И в облаках так медленно грохочет.

Как быть? Что делать? Чем теперь помочь,

Когда рассудок больше не поможет?

Тетрадь я раскрываю в тишине,

Но песенка весёлая пропета,

Да прежних слов уж и не надо мне,

Как и не надо прожитого лета.

По крыше слышен монотонный стук,

И бьётся дождь мне в тоненькие стены.

Весь вечер будет мучить этот звук,

Он никогда не станет колыбельной.

Дождя и ветра однозвучный шум,

Как будто гул седого океана.

О, как тоскливо в дождевом тумане!

Не слышно даже дум, заветных дум…

Пусть будет всё: усталость, нищета

Там, далеко, в загадочном Париже,

Ни этот шум, ни эта пустота,

Ни шум дождя на черепичной крыше!

Я вижу, как во мгле растёт тревога,

Я слышу дрожь до боли сжатых рук,

И бульканье воды у низкого порога —

Такой назойливый, по нервам бьющий звук.

7/ XI, 1923